Мартин Хансен - Лжец Страница 18

* Евангелие от Луки, 11, 14-28. 129

Все садятся. Волна улеглась - но не волнение в черных глубинах. Я чувствую, меня начинает одолевать искушение. Раскрытый перед ними текст все равно что неясный, туманный пейзаж. И он хочет, чтобы я запутал их еще больше, чтобы с помощью поэтических образов напустил еще больше туману.

Текст - тяжелый, ужасный. Меня прошибает пот. Лохматый сынишка Эрика сидит и ковыряет в носу, он глядит в окошко, и взгляд у него отсутствующий.

- Лине! - слышу я вдруг свой голос. - Очнись! Помог ли тебе Сын Божий?

Она поднимает голову. Лине, вдова. Смотрит мимо меня широко распахнутыми глазами. И - кивает.

И тут рядом со мною словно бы кто-то прошел и ударил меня на ходу, и я пошатнулся.

Когда мы допели последний псалом, Аннемари встала и быстро вышла.

Я вернулся под арку. Погладил каменную голову. Потом зашел в ризницу и притворил за собою дверь. Сев на стул, я чуть не опрокинулся: стул был старый, с расшатанными ножками.

Да, с выпивкой надо кончать, сказал я себе мысленно. В голове у меня позванивало, точно я получил оплеуху. Но, прислушавшись хорошенько, я узнал эти звуки. С таким криком тянет вальдшнеп: "Тиро! Тиро!"

7

В воскресенье ближе к полудню, сидя у Марии в горнице, я перелистывал альбом с фотографиями и вспоминал тот вечер, когда Олуф не получил позволения рассказать о том, что ему пришлось пережить.

Все верно, сперва я отсиживался в ризнице. После того, что произошло. Что ты думаешь обо всей этой истории, Нафанаил? Она тебе по вкусу? Ты же так ждал нескромных признаний. Вот я и признался, что во время службы в меня словно бы вселился нечистый. Ни больше ни меньше! Ну как, порадовало тебя это признание? Лишившись своего "я", опустошенный, я обернулся вдруг самим совратителем. Почувствовав себя чужим в собрании, я сделался чужд всему, стал сродни дьяволу! Разве ты не в восторге, Нафанаил? Или ты не веришь ни одному моему слову? Ха! Если бы я верил сам. Похоже, ты думаешь про себя то же, что и я - в ризнице: если пить с утра, натощак, недолго и повредиться умом. Угадал?

Не стану утомлять тебя пересказом того, о чем я размышлял, сидя на ветхом стуле. Я сидел и смотрел, как по беленому потолку скользят тени, мимо окошка проходили, покидали церковь люди. Потом наступила могильная тишина. Мне так недоставало Пигро. Ризница - маленькое, унылое помещение. В одном углу стоит старый сосновый шкаф, покоробившийся от сырости. В другом - горшок. Там же висит небольшое, в пятнах, зеркальце и полотенце.

Наконец я встал. Я решил пройтись берегом до самого Клюва, прикинув, что успею обернуться к обеду. Выйдя из церкви, запер дверь - и увидел за калиткой автомобиль с Мыса. Ригмор ждала за рулем. Она опустила окошко. Резко дохнула, передернулась и сказала, не глядя на меня:

- Садись!

Я сел. На заднее сиденье.

- До обеда еще далеко, - сказала она, не поворачивая головы, - может быть, проедемся и посмотрим на море? Ты бы рассказал мне про птиц.

- Никуда мы не поедем, - ответил я.

- Я отвезу тебя потом к Марии. - Вытащив сигарету, она протянула мне через плечо пачку. - Может, все-таки поедем? Я бы с удовольствием послушала, как ты рассказываешь. Про птиц. Ну на полчасика!

Я тихонько рассмеялся. Стало быть, Ригмор проняло. Наверное, она потому решила меня дождаться, что побаивалась, как бы я чего не сотворил в одиночестве.

- Так поедем? - повторила она.

Внизу, среди холмов, двигалась темная фигурка. Это возвращалась домой Мария.

- Йоханнес, чудно сегодня было.

- Поезжай! - сказал я.

Она завела мотор. Я встретился с ней взглядом в зеркальце - и она тотчас отвела глаза.

- Высади меня, когда догоним Марию, - попросил я.

Мы рванули вниз по ухабистой, раскисшей дороге - брызги из-под колес тотчас омрачили ясный пейзаж. Когда мы почти уже поравнялись с Марией, Ригмор притормозила и, открыв дверцу, крикнула:

- Садись, я подвезу вас с Йоханнесом к твоему дому!

В жизни бы не подумал, что Мария воспользуется приглашением. А она взяла и села рядом со мной. И мы поехали дальше.

- Вот мне и довелось прокатиться, - сказала Мария, - я еще ни разу не ездила в автомобиле.

Она сидела очень прямо и на ухабах подпрыгивала всем телом. И улыбка ее, и подпрыгиванье были ей совсем не к лицу.

- Я тебя еще как-нибудь прокачу, Мария, - пообещала Ригмор. - Вот поедем на материк и захватим тебя с собой. Ну а это кто идет?

Ригмор прекрасно видела - кто. Это быстрым шагом шла Аннемари.

- Спросим, не подвезти ли ее.

Вот уж не думал, что Аннемари согласится. А она взяла и села рядом с Ригмор. Приятная неожиданность.

- Так вы придете сегодня вечером на бал? - поинтересовалась у нее Ригмор.

- Еще бы, - ответила Аннемари, - я просто жду не дождусь!

- Ну и слава Богу, но я хотела спросить, вы придете вдвоем? С Харри?

- По-моему, он тоже ждет не дождется.

- Вот и чудесно! - сказала Ригмор. - Мария, ну а ты на весенний бал придешь?

- Спасибо, - ответила та, - я уж и не упомню, когда была на людях.

Она сидела все так же прямо и подпрыгивала. Лицо у нее раскраснелось. Нет, мне это решительно не нравилось.

- Приходи же! - сказала ей Ригмор. - А тебя, учитель, я и не спрашиваю. Ты задолжал мне не один танец!

- Бедный учитель! - сказала Аннемари. - Сколько же ему надо успеть! А ведь у него уже плешь на макушке, он сам говорит. Но если ты расстараешься, Ригмор, и на балу у тебя будут молоденькие, тогда он, конечно, придет!

Обе они, на мой взгляд, были несколько возбуждены, держались неестественно. К тому же Аннемари уколола Ригмор - та была старше ее на целых тринадцать лет.

Подъехав к Марииному домику, машина остановилась.

- Кого же, по-твоему, мне надо позвать? - обратилась Ригмор к Аннемари.

- Могу я внести предложение? - сказал я. - Позовите Эльну из трактира. Она мне нравится.

- Нет, это бесподобно! - выпалила Ригмор.

- Учитель до ужаса откровенный человек, - заметила Аннемари.

- И страшно внимательный, - подхватила Ригмор. - Настоящий самаритянин!

- Да, такое уж у него мягкое сердце! - сказала Аннемари.

- Слушай, почему ты не отвечаешь? - спросила Ригмор.

- Можно объездить коня, выучить собаку, вышколить мужчину, - сказал я, - но усмирить бодливую корову, укротить горную реку и укоротить женский язычок невозможно. А теперь, если соизволите обернуться, вы станете свидетелями маленькой драмы.

У мергельной ямы на Бёдваровом поле дрались два матерых зайца. Рядом, пристукивая ногами, сидело еще двое, один - такой же лобастый крупный самец. Внезапно он сорвался с места, налетел на дерущихся и тут же, увернувшись, отпрыгнул назад, к зайчихе, которая сидела, явно наслаждаясь происходящим. Он принялся обхаживать ее, и на сей раз она отнеслась к нему с благосклонностью. Те же двое продолжали трепать друг дружку почем зря шерсть так и летела клочьями.

Ригмор засмеялась и еще раз глянула на них в зеркальце. Аннемари отвернулась и посмотрела на часы.

- Если поднести к лицу такой вот клочок заячьей шерсти, - сказал я, пока он еще не остыл и на нем не обсохла кровь, и принюхаться, это и есть запах дичи! Дичи! - повторил я, до того свежи были воспоминания.

Когда мы с Марией вылезли из машины, я сказал:

- Знаешь, о чем я подумал, Ригмор? Маленькому Каю с Песчаной горы давно уже пора в санаторий, и теперь там как раз освободилось место. Отправить его надо как можно скорее. Но если им ехать за ним сюда, на остров, это долгая история. Вот мне и пришло в голову: что, если Фредерик или ты подвезете его?

- С превеликим удовольствием, - ответила она, взглянув на меня.

Ага, подумал я, наверное, ты заподозрила, что я решил тебя испытать. Ведь на острове есть и такие, кто боится даже близко подойти к дому, где живет Кай.

- Только до парома, - добавил я, - а там уже мы договоримся, чтобы в порту его встретили.

- А может, мы доставим его прямо в санаторий, - сказала Ригмор. Фредерику так и так нужно в те края, и тоже как можно скорее. Так что мы с удовольствием.

- Вы нас здорово выручите!

... Я стоял, прислонясь к кухонной двери, и курил трубку. Мария тем временем принялась за готовку. Казалось, она занимает собою всю кухню. На ней было темно-серое, в черных разводах платье, тяжелое, длинное. Поверх платья она повязала широкий крахмальный передник. В родных стенах она снова стала самой собой, неулыбчивой и молчаливой. Молчал и я. Я здесь частый гость и привык, что иной раз мы не обмениваемся и десятком слов. Мария почему-то питает безграничное уважение и к роду моих занятий, и к моей персоне. Я чувствовал, ее смущает, что я стою у дверного косяка, где мог стоять ее сын, где стаивал ее муж, однако же причетнику находиться не подобало - причетнику подобало сидеть в горнице, в кресле-качалке, и рассматривать семейный альбом.

Но после того, что произошло в церкви, мне так хотелось постоять здесь немножко, побыть в соседстве с нехитрой кухонной утварью. Странник на этой земле, скиталец непременно должен постоять на пороге кухни. Я и постоял немножко и уворовал кусочек заповеданного мне мира - мира, где священнодействует хозяйка дома. Ибо давно уже, много лет назад, умерла та, на чьи хлопоты я мог невозбранно смотреть, пользуясь сыновним правом.