Золотая решетка - Эриа Филипп Страница 18

Он улыбнулся и не ответил. Агнесса увидела, как неожиданно блеснули в полумраке зубы Эмильена. Она прилегла на соседний матрас. Так они лежали рядом, он - опершись на локоть, не отводя от нее глаз, а она - одинокая, притихшая. Она испугалась, что Эмильен нарушит молчание. Но нет, он по-прежнему не произнес ни слова, и, так как он не шевелился, она, чуть приподнявшись, потянулась к нему и поцеловала его в губы. На минуту, только на одну минуту ей стало страшно, но, когда он ответил на ее поцелуй, страх прошел. Однако он не обнял ее и не удержал, когда она отодвинулась. При этом движении, быть может невольном, халатик Агнессы распахнулся, и она почувствовала, как обнаженную грудь ее овеяло предрассветным холодком. Она откинулась на подушку, закрыла глаза, подождала и, даже не успев понять, как Эмильен оказался тут же, вдруг почувствовала на себе его тяжесть.

В следующую ночь она не видела, как он снова прошел через террасу и спустился в зеленую беседку. Она спала. Она задернула занавески, хотя по-прежнему стояла удушливая жара. Так прошло несколько дней. Эмильен все еще не сдавался и каждую ночь проводил под открытым небом, хотя на мысе Байю похолодало и установилась обычная для этого островка погода. После полуночи уже нельзя было подолгу оставаться под открытым небом.

Купанье в Пор-Ман продолжалось. Но теперь Агнесса предпочитала, чтобы все они держались кучкой у берега, вместе с ребенком и Ирмой. Она никогда не оставалась наедине с Эмильеном, разве что когда делала ему укол. В перевязках он больше не нуждался. Рана, по-видимому, зарубцевалась окончательно. Уколы она делала в комнате, где жил Эмильен, но дверей за собой не закрывала. Излишняя предосторожность. Конечно, он не решился бы заговорить в эти минуты и в такой обстановке.

Но в остальное время дня за Эмильена говорили его взгляды. Агнесса чувствовала их на себе, но избегала встречаться с Эмильеном глазами. Однажды утром, после ночи, когда вернувшаяся жара не сдавалась до самого рассвета, Агнесса, отодвинув занавески, обнаружила на подоконнике букет полевых цветов. Она подняла сетку и взяла цветы. Вдохнула их аромат и почувствовала на щеках еще не сошедшую с лепестков росу.

- Кто преподнес мне этот чудесный букет? - сказала она громким и не совсем естественным голосом, входя в кухню, где сидели Викторина с Эмильеном. - Держу пари, что это Эмильен. Только мужчина способен собрать цветы и не поставить их в воду.

Она поставила цветы в простой кувшин и заявила, что отнесет их в детскую. Уже стоя на пороге, она быстро произнесла: "Спасибо, Эмильен". Но оглянувшись, успела заметить растерянное лицо, склоненное над чашкой кофе. Эмильен был в таком замешательстве, будто ночная встреча с хозяйкой мыса Байю, происшедшая две недели назад, была лишь игрой его воображения,

В конце концов Агнесса стала сомневаться: уж не добилась ли она как раз обратных результатов; ведь эта самая ночь, которая поистине была ночью без завтрашнего дня, и не могла быть иной, та ночь могла стать для Эмильена доказательством того, что ни одна женщина, вопреки своей доброй воле, никогда не привыкнет к его увечью. Напрасно она старалась отмахнуться от этих мыслей, они не оставляли ее вплоть до того дня, когда Ирма сообщила, что Эмильен утром ушел на своих костылях в порт.

Маленькая колония продолжала жить своей жизнью. Агнесса перестала ждать писем. О своей семье она старалась не думать, быть может, потому, что уже не надеялась получить от них весточку, вообще перестала надеяться, что появление почтальона может внести что-то новое в ее жизнь. И вот тут-то пришла открытка с межзональным штемпелем. Это писали Буссардели.

В первую минуту Агнесса не испытала ни малейшего потрясения. Она прекрасно помнила почерк каждого члена семьи: отца, матери, братьев, тети Эммы; открытка была написана чужой рукой, и Агнесса поняла, кто ей пишет, лишь наткнувшись глазами на подпись: Жанна-Симон Буссардель. Жанна-Симон была женой ее старшего брата, возможно, единственным человек ком, который сохранял, и сохранял не случайно, нейтралитет в семейной драме, разыгравшейся три года назад: девушка, почти девочка - ей было тогда всего девятнадцать лет, - Жанна по молодости не участвовала в семейной междоусобице. Было что-то чисто буссарделевское в том, что именно Жанну-Симон выдвинули в качестве автора этого послания. Она могла подтвердить получение посылки, и в то же время клан оставался в стороне.

Агнесса сунула открытку в карман длинного передника, который она надевала для работы в саду. Рядом стояла Ирма, это она получила почту и прибежала сюда на виноградник лично вручить ее Агнессе. В последнее время не хватало химикатов, и Агнесса подолгу задерживалась на винограднике, ухаживая за лозами и еще совсем зелеными кистями винограда. Агнесса молча выслушала обычную порцию пересудов и слухов, затем Ирма ушла, и тогда хозяйка мыса Байю уселась в прозрачной тени оливкового дерева, чтобы спокойно прочитать письмо.

Она внимательно рассматривала прямоугольник дешевой бристольской бумаги, внешним видом напоминавший проспект: все - и скупо отмеренные в печатном тексте пробелы для ответа, и грозные предостережения, и напоминания, - все обезличивало этот листок, обесчеловечивало. И все же Агнесса сразу увидела слово "Париж", выведенное перед датой, и у нее забилось сердце: слова послания глядели на нее сквозь решетку рукописного и печатного текста:

"Семья здорова, за исключением дяди Теодора - болен грудной жабой. Симон в плену, адрес следует ниже. Посылка с продовольствием получена".

Ее брат в лагере для военнопленных! Старший брат! Наконец-то сердце всколыхнулось в Агнессе, горло сжалось. Отовсюду наплывали образы прошлого, и, сидя под оливковым деревом, она почувствовала, как вокруг нее сплетается хоровод воспоминаний, радостей и бед, которыми до краев было полно ее детство, юность со всеми пылкими и животворными спорами, с мгновенными взрывами неприязни, скреплявшей взаимное уважение, ибо Агнесса во многих событиях личной и семейной жизни находила себе в лице умницы Симона достойного противника. И обе брачные церемонии представились Агнессе во всей их пышности, похожие, как две капли воды, обе происходили в соборе Сент-Оноре д'Эйлау, где Симон, похоронивший первую жену, вскоре сочетался новыми узами с молоденькою сестрою покойной лишь для того, чтобы не ушло из рук состояние тестя.