Ф Каринти - Извините, господин учитель Страница 2

го общества, "дитя цивилизации"... Писатель высмеял его ограниченность, самодовольство, смирение перед силой и "высокоразвитое сознание", которое не кажется таковым даже "первобытному человеку..."

Юморески и гротески Каринти принесли ему в Венгрии славу не меньшую, чем та, которую у себя на родине завоевал Чапек.

Часто критики характерными чертами таланта писателя, о котором они пишут, объявляют качества, присущие всем истинным и хорошим писателям. Труднее всего бывает определить, в чем своеобычность этого писателя, что свойственно ему одному. О Каринти можно сказать (и добавлю-легко сказать), что его отличают любовь к людям, глубокое проникновение в их психологию, что ему свойствен юмор.

Все это верно. Но то же самое можно было бы написать о многих других писателях, в том числе и ничуть не похожих на Фридьеша Каринти. Каковы же черты, придающие художническому облику Каринти неповторимость?

Одной из самых привлекательных черт его дарования мне кажется способность писателя все поверять, если можно так выразиться, взглядом из детства. "Встречи" с детством, с юностью происходят на страницах произведений Каринти то и дело, не в одном только рассказе "Встреча с молодым человеком". Всякий раз-это поверка ценности, значимости, подлинности достигнутого и происходящего в мире взрослых взглядом ребенка, подростка. Недаром во "Встрече с молодым человеком" рассказчик-писатель замечает, что взгляд юноши показался ему "глубже", чем его собственный. Взгляд из детства, живущего в нем во всех подробностях,- это, по-моему, для Каринти "нормальное зрение", которое он, писавший в условиях, уродующих человека, больше всего боялся утратить. Детство с его нормальным острым зрением и тоже нормальной (без кавычек) бурной фантазией живет в Каринти, о чем бы он ни писал, и, по-моему, именно в этом неповторимое своеобразие его вещей.

Повесть Ф. Каринти "Извините, господин учитель..." и рассказы, собранные в этой книге, я впервые прочел совсем незадолго до вас. Сначала я читал повесть "Извините, господин учитель...", часто смеясь и то про себя, то вслух отмечая: "До чего же точно! До чего правдиво!" Должно быть, и смеялся и восклицал я довольно громко, потому что мой сосед, семиклассник, книголюб, участник многих читательских конференций и, надо сказать, весьма опытный для своих лет оратор, прибежал ко мне узнать, что я читаю.

Я ответил, что читаю повесть о будапештском мальчике, о том, как он учился в гимназии в пору, когда существовала еще австро-венгерская империя, задолго до первой мировой войны, в самом начале нашего века...

И тут сосед задал мне интересный вопрос. Он иногда дома задает интересные вопросы. На читательских конференциях и встречах с авторами книг он обыкновенно держится очень солидно, даже надменно: ставит перед писателями задачи, подсказывает им темы. А потом, дома, спрашивает меня, например: "Откуда писатели всё берут - из жизни или из головы?" И я с радостью вижу, что он все-таки юный читатель, и стараюсь как можно яснее ответить на его непростые, хоть и наивные вопросы. Сейчас он спросил меня:

"Но вы же не учились в австро-венгерской гимназии в начале века? Откуда же вы можете знать, что повесть правдивая?"

В самом деле, откуда? Откуда нам известно, что написанное правдиво, если с нами никогда не происходило того, что с героями книги? Откуда это ощущение: "Как точно!..", если мы не были в той же обстановке, что они?.. И я снова - не в первый раз - задумался над этим свойством художественной правды.

К примеру, все мы ничуть не сомневаемся в том, что Чапаев был именно таким, каким изобразили его писатель Фурманов и артист Бабочкин. Проверить, таким ли был Чапаев, для нас невозможно, но это, кроме того, и не нужно. Потому что бывает ведь и не так, как в этом примере, а наоборот: тебе известно, что в жизни все было так, как написано в книге,- книга документальная, герои ее живы и подтверждают, что все описано верно,- а все-таки читаешь и не веришь. В чем же тут дело?

А в том, что правда искусства рождается лишь тогда, когда изображенное художником, писателем пережито им. Иногда то, что описано в книге, взято из жизни писателя, было с ним самим, а иногда, "это было с бойцами, или страной, или в сердце было моем". Так или этак, но не иначе возникает правда искусства. Еще ни одному писателю не удалось создать художественное произведение о том, что его не взволновало, и вызвать у читателя ощущение достоверности.

Я бы сказал, что художественная правда не нуждается в проверке, потому что она не поддается подделке. Правда документа, факта может быть оспорена, потому что может вызвать сомнение подлинность документа или истинность факта. Художественная правда неопровержима. Вы не раз убедитесь в этом, читая Фридьеша Каринти.

М. Бременер

ИЗВИНИТЕ, ГОСПОДИН УЧИТЕЛЬ...

ПОВЕСТЬ

ВСТУПЛЕНИЕ

Крадучись, я миновал школьный двор - уже, наверно, не меньше половины десятого. Вымершие коридоры звенят тишиной. Проходя мимо закрытых дверей классов, слышу приглушенный гул. Сердце сразу сжимается в комок и резко стучит.

На втором этаже, справа от учительской, дверь шестого класса "Б" приоткрыта - проветривают. Сдергиваю шапку, засовываю ее в карман. Затем осторожно протискиваюсь в дверную щель, поворачиваю голову к кафедре и, пригнувшись, продолжаю на цыпочках двигаться вперед. На последней парте, у самой печки, пустует место.

Учитель не глядит на меня, лишь слегка кивает - все в порядке, он решил, что я тот самый ученик, который пять минут назад попросил у него разрешения выйти. Мне везет: не опрокидываю плевательницу и даже не задеваю корзины для мусора. Наступаю на огрызок булки, поворачиваюсь на носках и плюхаюсь на свободное место. Рыжий, весь в веснушках мальчик сидит рядом со мной-ну конечно, конечно же это он! Я чуть не подпрыгиваю от радости, от неожиданности, от счастья: это же Бюхнер!

...Как давно я не видел его! Где я только не побывал за это время, какие только сны не видел! Но теперь я снова живу настоящей жизнью, вижу все явственно, я снова вернулся в свою юность, с которой не стоило расставаться. О, я снова здесь, в родной стихии! Да, да, это я, Фридьеш Каринти из шестого "Б", и, конечно, все, что было потом,-лишь нелепый и дурацкий сон.

Здесь все мне знакомо, вплоть до запахов. Я с трепетом засовываю руку в парту и достаю тетрадь. Какое-то мгновение у меня рябит в глазах, но потом я отчетливо различаю: мое имя, шестой класс "Б", тетрадь по венгерскому письменному.

Бюхнер, мой милый Бюхля, как ты поживаешь, дорогой мой рыжий человечек?

С некоторым удивлением Бюхнер смотрит на меня: он не понимает, чему я так радуюсь. Да разве ему понять!

- Тс-с-с! - шипит он, толкает меня локтем и бросает в мою сторону сердитый взгляд. Все ясно: я слишком расшумелся, а у доски отвечают.

Кто там отвечает? Ага, Штейнман! Ну и что из этого? Пусть ему будет хуже. Милый Бюхля, неужели ты не понимаешь, что я не могу скрыть свою радость?

Но Бюхнер не понимает. Как можно быть таким ослом!

- Чего ты ржешь? - шепчет он.- Не знаешь, что у учителя зуб на меня! Еще подумает, что я валяю дурака и нарочно смешу тебя. И вообще, чего тебе не сидится? Тс-с, говори тише!

- Нет, ты только послушай, Бюхля, какая мне приснилась чушь - и как я теперь счастлив, что это был сон. Мне снилось, что я уже не гимназист и мне давно уже не шестнадцать, что время пролетело быстро-быстро. Я вдруг увидел разные запутанные и непонятные вещи совсем не такими, какими они сейчас нам кажутся. Можешь себе представить, во сне я уже получил аттестат зрелости!

("И радуешься, что это было только во сне, вот болван! Если бы на самом деле сдать все экзамены!") Словом, я окончил гимназию и вступил в школу жизни, о которой так любит распространяться господин учитель Ленкеи. Не знаю уж, в каком классе этой "школы жизни" я учусь сейчас, но позади очень много классов, и так случилось... ("Тс-с! Не ори! Он смотрит сюда! Того и гляди, вызовет, я же сказал, что у него зуб на меня".) Словом, как-то так получилось, что мне уже двадцать семь лет и я сижу в каком-то кафе и чувствую себя отвратительно-представляешь? - а как бы хотелось сегодня, чтобы нам уже было двадцать семь! В общем, представляешь, я сижу в кафе и я уже писатель, как и мечтал, и у меня уже напечатано много книг, я лично знаком с Шандором Броди[Броди Шандор (1863-1924) - известный венгерский писатель и драматург.] и запросто беседую с самим Ференцем Молнаром [2 Молнар Ференц (1878-1952) - один из наиболее популярных писателей и драматургов Венгрии начала XX века.], у меня просят автографы, и все-таки... Все-таки я чувствую себя скверно... Ну, не странно ли, а? В общем, я понял, что после гимназии будет совсем не так уж хорошо, как я надеялся. И, пока я сидел в кафе, а за окном моросил дождь и было так грустно, я вдруг подумал: нет, это все-таки невозможно - то, что мне уже целых двадцать семь, а жизнь по-прежнему осталась такой же тоскливой. И неожиданно вспомнил гимназию и то, что я, собственно говоря, хожу в шестой класс и у меня еще много разных дел, что надо приготовить чертеж по геометрии, выучить историю и, между прочим, подумать о будущем, которое будет прекрасным и удивительным, ибо мне сейчас всего лишь шестнадцать...