Ахмаду Курума - Аллах не обязан Страница 2

Итак, когда я был милым ребенком, самой важной вещью в моем детстве была язва, разъедавшая, убивавшая правую ногу моей матери. Язва управляла моей матерью (управлять - значит вести за собой). Язва управляла моей матерью и всеми нами. Рядом с матерью и ее язвой был очаг. Очаг, который поджарил мне руку. Очаг либо дымился, либо в нем ворошили (ворошить значит мешать уголья в очаге, чтобы затухающий огонь загорелся снова). Вокруг очага стояли канари. (В "Словаре лексических особенностей" сказано, что канари - это глиняный сосуд, изделие народного промысла.) Повсюду стояли эти канари с целебными отварами (отвар - настой, который получают, заливая растения кипящей водой). Целебные отвары были нужны, чтобы промывать мамину язву. В глубине хижины, у стены, тоже стояли канари. Между канари и очагом лежала моя мама, прикрыв язву циновкой. А еще там сидел я, а рядом со мной - заклинатель фетишей, охотник и целитель Балла. Балла лечил маму.

Это был замечательный дядька, просто потрясающий. Невозможно представить, сколько стран он повидал, сколько разных вещей знал. Аллах наградил его уймой дарований, редких шансов и невероятных возможностей. Это был вольноотпущенник, так, по словарю "Ларусс", надо называть бывшего раба, которого отпустили на свободу. Это был донсон ба - так называют славного охотника, который уже успел убить одного черного зверя и одного злого духа ("Словарь лексических особенностей"). Это был кафр, то есть человек, отрекшийся от ислама и носящий с собой фетиши ("Словарь лексических особенностей"). Он отказался сжечь своих идолов, а это значит, что он не мусульманин, не молится пять раз в день и не постится месяц в году. Когда он умрет, ни один мусульманин не должен идти за его телом, а мусульманское кладбище не примет его. И никто, абсолютно никто (абсолютно - значит никоим образом, без всяких исключений) не должен есть добытую им дичь.

Балла был единственный бамбара (то есть отступник), единственный кафр в нашей деревне. Все его боялись. Он носил амулеты где только можно - на шее, на руках, в волосах, в карманах. Ни один житель деревни не имел права переступить его порог. Тем не менее все заходили к нему в хижину по ночам, а иногда и днем, потому что он занимался колдовством, традиционной медициной, магией и многими другими экстравагантными делами (экстравагантный - значит далеко выходящий за рамки привычного).

Всему, что я говорю, всему, что я несу (нести - значит говорить глупости), всему, что я бормочу и лепечу, я научился от него. Надо снова и снова благодарить щедрое дерево, под которым ты когда-то насобирал много вкусных плодов. Я никогда не проявлю неблагодарности к Балла. Фафоро (клянусь членом его отца)! Ньямокоде (паскудство)!

В маминой хижине было две двери: одна выходила на участок земли, арендованный нашей семьей, а другая, маленькая - на задний двор. Я бегал на четвереньках, лазил повсюду, на все натыкался. Иногда натыкался на язву. Мама визжала от боли. Язва кровоточила. Мама визжала, словно гиена, попавшая в волчий капкан. Она плакала. Непонятно, откуда у нее бралось столько слез, ее глубоко запавшие глаза никогда не высыхали, а горло всегда сжималось от рыданий, они душили ее.

- Утри слезы, уйми рыдания, - говорила бабушка. - Наша судьба, наши глаза, наш рост, наши беды - все это от Аллаха, создавшего нас. Тебя он создал с язвой, которая причиняет тебе страдания. Он судил тебе прожить всю твою земную жизнь на циновке в хижине, у очага. Надо снова и снова повторять: Алла кубару! Алла кубару! (Аллах велик!) Аллах посылает нам трудности не просто так. Он заставляет тебя страдать на земле, чтобы ты очистилась и заслужила рай, вечное блаженство, которое он даст тебе потом.

Мать утирала слезы, подавляла рыдания. И мы опять начинали играть, гоняться друг за другом по хижине. Однажды утром она от боли прервала игру, залилась слезами, стала задыхаться от рыданий.

- Тебе не плакать надо, а восхвалять Аллаха! Аллах велик! Ты должна благодарить Аллаха за его милость. Он послал тебе мучения здесь, в краткой земной жизни. Эти твои мучения в тысячу раз слабее тех, что ожидают других людей в аду. Грешники, нечестивцы и злодеи будут мучиться вечно.

Так говорила бабушка и призывала маму молиться. И мама снова утирала слезы и молилась вместе с бабушкой.

Когда я поджарил себе руку, мама слишком много проплакала, у нее распухло горло, стало тесно в груди от рыданий. Пришли вдвоем бабушка и мой отец. Оба они рассердились, оба они стали ругать маму.

- Это новое испытание, посланное тебе Аллахом. (Испытание - то, что позволяет узнать, какая цена человеку.) Аллах готовит тебе дополнительные радости в раю, потому он поразил тебя новым несчастьем здесь, на земле.

Мама утерла слезы, подавила рыдания и помолилась вместе с бабушкой. А потом мы с мамой опять начали играть.

Балла говорил: ребенок не покидает материнскую хижину из-за того, что там разок пукнули. Я никогда не боялся запахов, которые исходили от мамы. В хижине воняло всем, чем только может вонять. Газами из кишечника, дерьмом, мочой, гноем из язвы, едким дымом. И еще были запахи целителя Балла. Но я их не чувствовал, меня от них не мутило. Все мамины запахи и запахи Балла были мне полезны. Я привык к ним. От этих запахов мне лучше спалось, еда казалась вкуснее. Это называется природной средой, которая есть у каждого вида живых существ; хижина мамы со всеми ее запахами была моей природной средой.

Обидно, что мы не можем знать, каким был мир до нашего рождения. Иногда, по утрам, я пытаюсь представить, какой была мама до своего обрезания, как она пела, танцевала, ходила до своего обрезания, когда она была невинной юной девушкой. Бабушка и Балла говорили мне, что она была прелестна, словно газель, словно резная фигурка из дерева. Сам я видел ее только лежащей или ползающей на ягодицах, а стоящей во весь рост - никогда. Но я уверен: прежде она была соблазнительной и неотразимой. Потому что еще и теперь, после тридцати лет, проведенных среди дерьма и вони, в едком дыму, в слезах и страданиях, ее изможденное лицо со впалыми щеками сохранило какую-то чудесную силу. Когда это изможденное лицо не исходило слезами, точно переполненная чаша, оно озарялось лучом света. Ты как будто видел затерявшуюся, выщербленную жемчужину (выщербленная - значит попорченная с краю). Это была красота, тронутая гнилью, как язва на ее правой ноге, это был луч света, который уже нельзя разглядеть в едком дыму и вонючих испарениях хижины. Фафоро! Валахе!

Когда мама была красивой, привлекательной и невинной девушкой, ее звали Бафитини. Балла и бабушка еще и потом называли ее Бафитини, хотя она превратилась в сплошную гниль. А я, видевший ее только в этом жалком состоянии, в последней, махровой стадии разложения, я называл ее Ма и никак иначе. Просто Ма, это у меня шло от живота, как говорят африканцы, или от сердца, как говорят французы во Франции.

Бабушка говорит, что Ма родилась в Сигири. Это была захудалая деревушка, каких много в Гвинее, в Кот-д- Ивуаре и в Сьерра-Леоне, где землекопы и дробильщики камней находят золото. Мой дед скупал и перепродавал это золото. Как всякий богатый торговец, он покупал себе много женщин, лошадей, коров и бубу - длинных, накрахмаленных одеяний. Женщины и коровы нарожали массу детей. Чтобы разместить своих женщин, детей, телят, родственников, скот и золото, он покупал много земельных участков и строил дома. У деда были участки во всех деревнях, где находились лагеря золотоискателей - авантюристов, которые готовы были дорого продать свою жизнь.

Моя бабушка была первой женой деда, матерью его первых детей. Вот почему он послал ее в деревню управлять имением нашей семьи. А не оставил в одной из золотоносных деревень, где много воров, убийц, обманщиков и перекупщиков золота.

У бабушки был и другой повод остаться в нашей деревне: без нее мама умерла бы от остановки сердца и окончательно сгнила от язвы. Мама говорила, что наверняка умрет от горя в ту ночь, когда бабушка покинет ее и уедет к этим убийцам женщин, в лагеря золотоискателей, где торговал золотом мой дед.

Бабушка очень любила маму. Но не знала дату ее рождения, не знала даже, в какой день недели мама родилась. Слишком занята она была в ту ночь, когда рожала маму. Балла объяснял мне, что это совершенно не важно, что никому не интересно, в каком году и в какой день родилась мама, поскольку все мы, так или иначе, когда-то где-то родились, а потом когда-то где-то умрем, и всех нас похоронят в одном и том же песке, и мы присоединимся к сонму предков, и Аллах свершит свой суд над всеми нами.

В ночь рождения мамы бабушка была очень занята еще и потому, что повсюду вокруг наблюдались дурные знамения. Слишком много дурных знамений было в ту ночь на небе и на земле: вой гиен на горной круче, уханье сов на крышах хижин. Все это предвещало, что жизнь моей мамы будет ужасно, непоправимо несчастливой. Дерьмовой, страдальческой, проклятущей и так далее.