Неизвестен Автор - Современная проза Сингапура (Сборник) Страница 2

Чаяния интеллигенции далеко не всегда оказываются созвучными линии правительств. Волевой и прагматичный Ли Куанъю - лидер Партии народного действия и бессменный премьер Сингапура - постепенно пришел, однако, к убеждению, что "рабочий язык" местного общества - английский позволит объединить плюралистичное, а по сути дела разделенное на несообщающиеся отсеки общество города-государства и в то же время помешать его превращению в "маленький Китай". Отсюда наметившийся уже в середине 70-х годов курс на повышение уровня преподавания английского, ограничение сферы применения диалектов и обращение "мандаринского" во "второй язык" сингапурских китайцев. По словам советского этнографа А. М. Решетова, правительство поставило перед собой цель добиться "сплочения всех этнических групп в Сингапуре на основе английского языка, формируя, таким образом, новое единство - "сингапурский народ" и воспитывая "сингапурский патриотизм"" {Этнические процессы в странах Юго-Восточной Азии. М., 1974, с. 251.}. Население Сингапура чутко прореагировало на план правительства превратить английский с 1987 г. в основной язык преподавания в местных школах: уже в 1983 г. лишь один процент сингапурских родителей отдавали своих детей в школы с преподаванием на "мандаринском" языке, а число сингапурских китайцев, говорящих как на китайском, так и на английском языке, возросло в 1980 г. по сравнению с 1970 г. в 2,5 раза, составив 30% жителей страны.

Возросшему сообществу англоязычных поэтов и прозаиков Сингапура линия Ли Куанъю придала надежды на будущее, увеличив, в частности, число потенциальных читателей их произведений (к ним можно причислить сегодня около 10% населения Сингапура). Немногие из сингапурских литераторов, пишущих на английском, разделяют энтузиазм такого маститого ныне поэта, как Эдвин Тамбу, для которого англоязычный поэт - это мессия, призванный создать в своих произведениях национальную мифологию, выразить "коллективную душу" Города:

Город - это то, что мы из него сделаем.

Вы и я. Мы - это Город.

Что бы нас ни ждало впереди.

("Только вперед")

Этой патетике, однако, лишь внешне противоречат негромкие и тем более проникновенные строки молодой поэтессы Ли Цзуфен, автора одного из лучших, как принято считать, произведений сингапурской гражданской лирики, стихотворения "Моя страна и мой народ":

Моя страна и мой народ

Не здесь и не там, и даже

Не в убежище моих пристрастий,

Даже если бы я могла выбирать их.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я сидела за партой с карандашом в руке,

Когда Век подавлял беспорядки

За стенами школы или расправлялся

С "белыми дьяволами",

Написавшими книги, по которым меня учили.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я росла в тени, отброшенной огромным Китаем,

Но вела дневник по-английски.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

И тогда я научилась вместо этого водить машину

И любить асфальтовые дороги, пока

Я не увидела, что они срубают большие деревья

И сажают вместо них маленькие.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но нежная забота о человеческом сердце

Дает расцвести ста цветам,

И, может быть, мой выжидающий сосед,

Я обрету свое гражданство в твоем признании

Моего родства.

Мой народ и моя страна

Это ты, ты - это мой дом.

Эта длинная стихотворная цитата, право же, больше говорит о духовном мире англоязычных литераторов Сингапура и стоящих перед ними проблемах, чем несколько страниц рассуждений. В ней и горькое чувство неприкаянности автора, пишущего на "чужом" языке, и любовь к этому языку, и искренние и нелегкие поиски духовной опоры, и бескомпромиссность, и любовь к ближнему, "соседу", как единственная форма подлинного обретения себя, своей родни и своей родины.

Ли Цзуфен принадлежит к числу немногих сингапурских стихотворцев, которым даже самые строгие критики не предъявляют обвинений во "вторичности". Вообще же нельзя совсем отказать в правоте тем, кто пишет о "провинциальности" сингапурской литературы, как бы не относящейся к "большой" англоязычной, будь то литература "метрополии" или соответствующие "мировым литературным стандартам" произведения Чинуа Ачебе, Р. К. Нарайана или Ника Хоакина. Можно было бы говорить и об оранжерейной атмосфере, в которой развивается англоязычная поэзия Сингапура, и о заниженных критериях местной критики, и о неизбежных влияниях английских и американских классиков XX века, и о том корне зла, которым, по мнению некоторых критиков, является убаюкивающая сингапурских поэтов иллюзия, что они пишут на своем "втором" языке, тогда как английский является, по существу, первым и единственным литературным языком, которым они владеют. Трудно, однако, отрицать то, что Роберт Ео, Артур Яп, И Тянхон и ряд других англоязычных поэтов Сингапура выражают в своих произведениях близкие как своим соотечественникам, так и тысячам их потенциальных зарубежных читателей мысли и чувства. В деловой и "заорганизованной" атмосфере Супергорода его англоязычная поэзия, обращенная к свободной индивидуальности, предостерегающая от изнурительной погони за жизненными благами и от опасности превращения в "отлаженные стальные счетно-решающие устройства", настойчиво напоминает о том, что не хлебом единым жив человек; это одна из тех отдушин, которая спасает город от нравственного голодания. Она относится к тем природным и духовным оазисам, которые находит и чутко описывает автор лучшей нашей книжки о современном Сингапуре журналист Юрий Савенков {Савенков Ю. Сингапурские этюды. М., 1982.}.

Как ни трудно "сердцу высказать себя", понять другого, выразить его сокровенную сущность еще труднее. Именно поэтому англоязычная художественная проза заявила о себе позже, чем поэзия. Начав с коротких рассказов, "физиологических очерков", публиковавшихся в 60-х годах в университетских журналах "Фокус", "Колдрон", "Райт", за считанные годы стала на ноги и обрела голос, негромкий, временами срывающийся, но все более точно передающий местные неповторимые сингапурские интонации, англоязычная проза. Кажется, только шаг отделяет повесть Го Босена (род. в 1936 г.) "Если слишком долго мечтать" от ряда предшествовавших ей книг, в которых излагали свой жизненный опыт местные англоязычные авторы. Но этот шаг ознаменовал собой рождение повести, заслуживающей (согласимся здесь с ее рецензентом) "высшей оценки не только как "сингапурская повесть", но и как просто повесть, независимо от места и времени действия" {Jenstad, Nalamma. Gob Poh Seng. Of We Dream Too Long. - Singapore Book World, 1972, p. 59.}. Грустная и пронзительная история возмужания ее героя Куан Мэна - это история многих и многих юношей, сознающих, что жизнь - не область романтических увлечений, тайных радостей, нехитрых удовольствий, а трудный путь, который в конечном счете может осветить лишь "нравственный императив", заложенный в душе. Но одновременно с этим повесть исполнена местного колорита, читая ее, постоянно испытываешь эффект присутствия, чувствуешь себя молодым китайцем, томящимся в шумном и захламленном офисе, переживающим страдания первой безысходной любви к проститутке Люси, мечтающим о дальних странах, облокотившись на парапет знаменитой сингапурской Эспланады. И хотя Го Босен, врач по профессии, написал после 1972 г. несколько пьес, сочиненную на вьетнамском материале повесть "Жертвоприношение", две стихотворные книги, значение его первой повести остается поистине непреходящим.

Место лучшего англоязычного прозаика "Южноморья" критика отводит, однако, порой не Го Босену, а Ли Голяну, родившемуся в 1927 г. также в Малайе, закончившему в 1954 г. Мельбурнский университет и работавшему после этого несколько лет адвокатом в городе Пинанг, расположенном на одноименном острове, старшем, хотя и не столь удачливом брате Сингапура. Автор многочисленных рассказов и повести "Небесные цветы", он выделяется зоркостью и вниманием к детали, придающими особую живость его произведениям. Конкретные, как сама жизнь, его рассказы в то же время свидетельствуют о богатом воображении автора, они содержат в себе лейтмотивы, сближающие произведения писателя с музыкальными пьесами, их образы несут глубокий философский смысл. Однако, как замечает австралийский критик Дж. Барнес, камерность Ли Голяна, то предпочтение, которое он отдает деликатным мазкам перед смелыми ударами кистью, приводит к тому, что он часто остается в тени. Путь его героев отнюдь не усыпан розами, и однако в обоих представленных в нашем сборнике рассказах преобладает характерное для писателя "чувство огромных возможностей, заключенных в человеческой жизни, радость бытия, невзирающая на страдания, путаницу и бессмыслицу, которые оно влечет за собой".

Особо следует сказать и об относящихся, подобно Го Босену, к поколению 60-х годов сингапурских новеллистках. В рецензии на книгу рассказов сингапурских писательниц рецензент с удивлением отмечает, что в этих рассказах нет и следа чисто женской грусти, мечтательности, эйфории. "Вас затягивает с головой в эти рассказы, и вы выныриваете под конец в ссадинах и синяках, пораженные интеллектом, прекрасной техникой и - за неимением лучшего слова - стервозностью этих отнюдь не безобидных расказов" {К'о Tsung Yuen. The Sun in her Eyes. Ed. by G. Heng. - Singapore Book World, 1977, p. 23.}. Эта характеристика вполне подходит к язвительным новеллам Стеллы Кон, посвященным евразийскому обществу Сингапура, "Избраннице" Кэтрин Лим с ее жестким, холодноватым юмором, к "Реке" Ребекки Чуа и разве что не относится к чуткой и трепетной Ширли Лим с присущим ей, по ее собственному признанию, желанием "взобраться на отвесную стену, о которую обречены разбиться мои детские стремления, и поверить во что-то, для того чтобы затем перевоплотиться бог знает во что". Перечитывая ее удивительный рассказ "Путь", представляешь себе, однако, не стену, а заповедную границу между отрочеством и юностью, не страшную для тех, кто переходит ее, запасясь талисманом сострадания.