Уильям Теккерей - Английские юмористы XVIII века (отрывок о Конгриве и Аддисоне) Страница 2

"Конгрив, - говорит д-р Джонсон, - весьма еще юный, опьяненный своим успехом и нетерпимый ко всякой отрицательной критике, напускал на себя вид самоуверенный и самодовольный... Споры длились два года, но под конец комедия стала поскромнее, и еще при жизни Колльера его старания насадить в театральном искусстве нравственность увенчались успехом". - "Жизнь Конгрива".}

Она, эта смелая комедия, эта дерзновенная бедняжка Нелл, была, впрочем, весьма благодушна и любима публикой, весела, щедра, откровенна, как только могут быть подобные ей создания. Люди же, которые с ней жили и вместе с ней смеялись, брали у нее деньги и пили ее вино, решительно выступали на ее защиту против ополчавшихся на нее пуритан. Однако дело этой распутницы было обречено на провал, и можно с уверенностью сказать, что слуги ее отлично это понимали.

В любой вещи на свете противостоят друг другу жизнь и смерть: всюду происходит борьба правды и лжи. Жажда наслаждений всегда ведет войну с самоограничением. Сомнение всегда презрительно фыркает и усмехается. Человек в суете жизни, юморист, пишущий об этой суете, склоняются либо к одному принципу, либо к другому и смеются, не теряя в сердце своем уважения к справедливости и любви к истине, или же потешаются над ними. Разве не говорил я вам, что для Арлекина пляска - дело серьезное? Прежде чем говорить о Конгриве, я прочитал две-три его пьесы. Должен сказать, что чувствовал я приблизительно то же, что, по правде говоря, чувствует большинство из нас, осматривая в Помпее дом Саллюстия {14} и сохранившиеся в нем остатки пьяного кутежа - два-три кувшина, в которых некогда было вино, обуглившийся стол, отпечаток на вулканическом пепле груди юной танцовщицы, смеющийся череп шута - кругом тишина, нарушаемая лишь гнусавым голосом чичероне, разводящего подобающую случаю мораль, да безмятежная синева небес над развалинами.

Муза Конгрива умерла, и голос ее задохнулся в пепле времен. Мы глядим на ее скелет и дивимся той жизни, которая так безумно кипела в ее жилах. Мы берем в руки череп и задумываемся над всем, что бродило когда-то в этом ныне опустевшем сосуде - весельем, дерзостью, остроумием, насмешкой, страстью, надеждой, желанием. Мы думаем о соблазнительных взглядах, о слезах, которые обильно текли из светлых очей, сиявших в этих ныне пустых впадинах; об устах, лепетавших слова любви, о щечках, на которых от улыбки появлялись нежные ямочки, обо всем, что когда-то обволакивало эти пожелтевшие мрачные кости. Эти зубы когда-то называли жемчужинами. Смотрите, вот чаша, из которой она пила, золотая цепь, которую она носила на шее, баночка, где хранились ее румяна, ее зеркало, арфа, под звуки которой она плясала. Вместо пиршества - могильная плита, вместо хозяйки его - распавшийся костяк.

Читать сейчас эти пьесы - то же, что смотреть, заткнув уши, на танцующих кавалеров и дам. Что все это означает - эти ритмические движения, ужимки, поклоны, повороты, отступления, одинокий кавалер, выступающий по направлению к дамам, после чего эти дамы и кавалеры несутся по кругу в бешеном галопе, а под конец раскланиваются друг с другом, и тем самым Этот странный обряд завершен.

Без музыки мы не можем понять пляску комедии прошлого века - ее странную серьезность и одновременно ее веселость, ее чопорность и вместе с тем бесстыдство. У нее свой собственный жаргон, совершенно несхожий с языком жизни, Как будто это языческая мистерия, выполняющая ритуал идолопоклонничества, протестующая, как, наверно, протестовали помпейцы, собравшиеся в своем театре и смеявшиеся во время представления, как Саллюстий, его друзья и их любовницы, увенчанные цветами, с чашами в руках протестовали против новой, суровой, аскетической, ненавидящей наслаждение доктрины, чьи изможденные последователи недавно прибыли с азиатских берегов Средиземноморья с целью разбить прекрасные статуи Венеры и сокрушить алтари Вакха.

Мне кажется, что театр бедняги Конгрива - это храм языческих наслаждений и мистерий, допустимых лишь среди идолопоклонников. Пожалуй, можно сказать, что театр вообще доносит до наших времен эти древние традиции и обряды, подобно тому, как масоны переносили свои тайные знаки и свою обрядность из храма в храм. Когда в комедии волокита-герой овладевает красоткой, а старый рогоносец высмеивается за то, что женился на молоденькой, когда в балладе поэт убеждает свою возлюбленную срывать розы, пока они цветут, и предупреждает ее о том, что время течет быстро; когда в балете достойный Купидон ухаживает за Филлидой под трельяжами картонного сельского домика и бросает на нее призывные взгляды из-за спины своевременно задремавшего дедушки в красных чулках, а она, соблазненная домогательствами розового юнца, выходит на авансцену, и они исполняют на пуантах известные всем па, которые прерываются только пробуждением дедушки у дверей картонного шале (куда он возвращается, чтобы еще немножко вздремнуть в случае, если молодым людям захочется станцевать еще раз); когда Арлекин, блистающий юностью, силой и ловкостью, весь в золоте и несказанной пестроте своего наряда, прыжками преодолевает бесчисленные опасности, выскальзывает цел и невредим из пасти изумленных великанов и, великолепный, неустрашимый, пляской сокрушает беду; когда мистер Панч {15}, этот безбожный старый мятежник, попирающий все законы и осмеивающий их в гнусном своем торжестве, оказывается хитрее своего адвоката, наводит страх на церковного сторожа, расшибает голову своей жене и вешает палача - можно ли не видеть и в комедии, и в песне, и в пляске, в нищем веселом театре Панча того же языческого протеста? Не кажется ли, что сама жизнь заявляет здесь о себе и в песне утверждает свои права? Поглядите, как влюбленные гуляют, держась за руки и нашептывая что-то друг другу! Хор поет: "Ничто не сравнится с любовью, ничто не сравнится с юностью, ничто не сравнится с прелестью весенней поры. Видите - старость пытается вмешаться в веселые игры. Бей морщинистого старого рогоносца его же собственным костылем! Ничто не сравнится с юностью, ничто не сравнится с красотой, ничто не сравнится с юной силой. Сила и доблесть завоевывают юность и красоту. Будьте храбры и побеждайте. Будьте молоды и счастливы. Наслаждайтесь, наслаждайтесь, наслаждайтесь. Хотите знать segreto per esser felice {Тайну быть счастливым (итал.).}. Вот она - смеющаяся любовница и чаша фалернского". И вот юноша подносит чашу к губам, запевает песню - но чу! Что это за чудище подкрадывается все ближе и ближе? Что за похоронное пение врывается в наше веселье? Светильники пира меркнут, лица бледнеют, голос начинает дрожать, и вот чаша падает на пол! Кто там? Смерть и рок стоят у дверей, и они не преминут войти.

Пиршество комедий Конгрива ярко освещено. Вокруг стола, осушая чаши с искрящимися винами, обмениваясь самыми бесстыдными шутками и непотребными речами, сидят мужчины и женщины, которым прислуживают лакеи и горничные, столь же разнузданные, как и их госпожи, - это, может быть, самое распутное общество на свете. Впрочем, оно и не претендует ни на какую нравственность.

Во главе стола сидит Мирабелл или Беллмур {16} (он одет на французский манер, и ему прислуживают английские подражатели Скапена и Фронтена {17}). Господа, сидящие за столом, по призванию своему покорители сердец, и они побеждают всех и вся. В этом они подобны героям рыцарских романов, чьи бесконечные любовные похождения и поединки выведены были из моды героями комедии; они неизменно великолепны и победоносны - преодолевают все опасности, сокрушают всех врагов и под конец овладевают красавицей. Противники, с которыми приходится тягаться этим героям, - отцы, мужья, ростовщики. Все они старики, не заслуживающие жалости: в комедии старик играет ту роль, которую исполняет в рыцарском романе злой волшебник или страшный, но бестолковый великан, - он угрожает, ворчит, сопротивляется, будучи лишь громоздким и бессмысленным препятствием, которое неизменно преодолевает рыцарь. Это, скажем, старик - обладатель денежного сундука: сэр Беллмур, его сын или племянник, сорит его деньгами и при этом потешается над ним. Или же старик с молодой женой, которая сидит у него под замком: сэр Мирабелл уводит от него жену, наступает ему на распухшие от подагры пятки, обирает старого скрягу: как он смеет, этот старый болван, держаться за свои деньги или запирать у себя в доме краснеющую восемнадцатилетнюю прелестницу? Деньги - для молодых, любовь - для молодых, долой стариков. Когда Милламенту стукнет шестьдесят {18} - а к тому времени он, разумеется, развелся с первой леди Милламент и женился на внучке своего приятеля Дорикура {19}, только что вышедшей из детского возраста - наступит его очередь, и юный Беллмур оставит его в дураках. Вот какую прекрасную мораль можно извлечь из комедий Уильяма Конгрива, эсквайра. Они блещут остроумием. Драматург наблюдает повадки своих героев, и наблюдения его полны юмора. Но увы! Как в сущности утомительны эти банкеты остроумия, не согретого любовью. Очень скоро он надоедает, а на следующий день не остается ничего, кроме расстройства пищеварения и тяжкой головной боли.