Софрон Данилов - Среди белых снегов Страница 2

— Мяса возьмите! — Оллонов поднял блюдо.

— Вот строганинка, хорошая закуска, — Данила поддел вилкой серебряную стружку мороженой рыбы.

Гюнтер сначала прикоснулся к строганине кончиком языка, потом посолил немного.

— Да, очень вкусно! Вы знаете, мне нравится ваша холодная страна.

— Нам здесь не холодно, — промолвил Оллонов.

— Мы ведь здесь родились, — объяснил Данила и снова наполнил гранёные стаканчики.

— У меня на родине сейчас утро, — снова заговорил корреспондент. — А здесь вечер.

— Земля большая, — сказал Данила.

— Вот именно, — подхватил Гюнтер. — Земля большая, и все хотят знать друг о друге. Так уж устроен человек. И поэтому нашим людям в их жизни не всё нравится. А вам всё нравится? — спросил он Данилу.

— Нет.

«Началось», — с тоской подумал Оллонов.

— Что же вам не нравится?

— Плохое под ногами у хорошего путается, — Данила пригладил свои чёрные волосы. — Ходил со мной на промысел парень Эрбэхтэй. Не каждый настоящим охотником родится. Эрбэхтэй — охотник.

Данила повернулся к председателю:

— А ты его в город учиться послал. Кто же меня в тайге сменит? Думаешь? Пока топор не опустится, бревно отдыхает…

Оллонов разв л руками.

— Эрбэхтэй парень толковый, грамотный, десятилетку кончил. Нам учёный человек на звероферме нужен.

— Да он охотник!

Оллонов мягко ударил ладонью по столу:

— К этому вопросу мы вернёмся на собрании.

— Ваше вино хорошее, — быстро сказал гость.

Данила взял бутылку и налил до краёв.

Гюнтер посмотрел, как выпили якуты, и так же запрокинул голову. Потом понюхал кусок хлеба и потянулся к строганине.

— Вы прямой человек, хороший охотник. Что же вам ещё не нравится?

— Подумать надо. Конечно, я не последний охотник. Но лучше охотники есть. Вот Онтоон…

Данила снова повернулся к Оллонову:

— Ты говорил гостю об Онтооне?

— Это наш заслуженный старый охотник, — подтвердил Оллонов.

— Постой-ка, — сказал Данила, — а почему нет Онтоона на доске Почёта? Шкур меньше меня приносит? Он меня стрелять научил, всему научил. А мы считаем, сколько он теперь шкур принёс?

— Пожалуй, ты прав, — согласился Оллонов.

Немец снял очки, протёр толстые стёкла, снова надел.

— Всё, что вы говорили, интересно, — сказал он Даниле, — но я бы хотел знать то, что касается вас, именно вас.

— А разве я не о себе говорил?

Данила потёр большим пальцем лоб.

— Нет, вы говорили о других: о молодом человеке и о старом охотнике Онтооне.

— А кто я без них? Я сам скоро стану Онтооном…

Лицо Данилы прояснилось. Он положил на стол бурый кожаный кисет.

Корреспондент смотрел, как медленно двигались его пальцы, приминая, роняя табак, как под пальцами, шурша, скручивалась толстая тугая сигарета. «Тот солдат тоже курил махорку. Только сигареты на морозе он скручивал быстрее. И лицо у него было другое — распухшее, воспалённое. Он еле шёл за мной. Он никак не мог найти, кому сдать пленного. Зачем ему это было надо? Почему он не убил меня тогда? Среди белых снегов? Странные люди всё же», — подумал Гюнтер и взглянул на Туяру.

— Сколько вам лет?

— Семнадцать, — ответила она по-немецки.

— В каком классе учитесь?

— В десятом классе.

Гюнтер выговаривал немецкие слова медленно, отчётливо, чтобы девушка поняла всё.

— Я очень рад, что, прибыв в этот суровый край, слышу здесь родную речь.

— К сожалению, я говорю по-немецки хуже, чем вы по-русски, — сказала Туяра на языке гостя.

Данила и Екелюн с гордостью смотрели на дочь.

— Сколько раз в недолю вы занимаетесь немецким? — спрашивал корреспондент. — О каких поэтах вам говорят, какие стихи вы запомнили?

— Туяра, что он говорит? — прошептала Екелюн.

— Просит почитать стихи по-немецки.

— Ну и читай. Гость же просит.

Учительница хвалила Туяру за произношение. Но ведь этот человек настоящий немец. Интересно, как на его слух? Наверно, ужасно…

Голос Туяры дрожал. Она медленно начала декламировать.

Гюнтер подался вперёд. Когда-то давно-давно, когда ему было лет шесть, он впервые узнал эти стихи, услышал их от матери.

— Браво! — Гюнтер пожал руку Туяре. — Гёте?

— Да, Гёте…

— Можно, я ещё поговорю с вашей дочерью по-немецки? — обратился Гюнтер к Даниле. — Для неё это будет полезная практика.

Корреспондент расспрашивал девушку о том, что она собирается делать после окончания школы, есть ли здесь учителя, которые родились в этом посёлке, умеет ли Туяра стрелять из ружья, ведь она дочь охотника… А между тем Данила и Оллонов заговорили по-якутски о своём, о колхозных делах. Данила всё больше распалялся. Гюнтер снова увидел, как Оллонов мягко ударил ладонью по столу.

— Вот они спорят, ваш отец и председатель, а всё равно председатель будет прав.

— Почему?

— Потому что ваш отец простой охотник.

— По-моему, — сказала Туяра, — кто говорит правду, тот и прав.

— Нет, — улыбнулся Гюнтер, — правда — понятие относительное: то, что сегодня правда, завтра может стать неправдой. А вообще, правда всегда на стороне сильного.

— Как же так? Не может быть! — Туяра покраснела, отбросила назад косу, кончик которой она тискала в пальцах. — Есть правда!

Гюнтер с интересом смотрел на неё.

«Как сразу напряглась эта застенчивая якутская девушка… Что ни говори, они умеют воспитывать… Помню, мы удивлялись, почему у них так много партизанок…»

— Я преклоняюсь перед силой вашей веры, — сказал Гюнтер. И по его голосу невозможно было определить, всерьез он это или в насмешку.

Туяра ничего не ответила, опустила глаза.

Гюнтер повернулся к Даниле и тронул его за рукав.

— Вы только что спорили со своим председателем. Вы не согласны с ним?

— Да.

— Итак, вы с ним не согласны. А он — коммунист! Вот вы и ответили на мой вопрос, что не нравится именно вам. Кто его сделал председателем? Советская власть! Значит, вы с ней не согласны…

Лицо Данилы словно окаменело. Потом на скулах у него заиграли желваки, жилы на шее вздулись. Он так посмотрел на корреспондента, что Оллонову стало не по себе: «Ой, ой, как бы он не выгнал гостя…» Но Данила вдруг зажмурил глаза и опустил голову.

Как живой предстал перед ним бай Костекин. Он стоял раскорячившись, заполнив собой почти всю их маленькую убогую юрту, юрту с заледеневшими углами, с окошком изо льда. Костекин кричал на отца Данилы, который лежал на наре больной, худой, как скелет. А потом Костекин пошёл в хотон и вывел оттуда их единственную хромую коровёнку. Когда он тащил её мимо нары к выходу из юрты, отец с трудом встал и уцепился за рога коровёнки. Костекин снова заорал и ударил отца своей толстой тростью. Отец обнял столб юрты, струи крови текли по его лицу…

Эта страшная картина исчезла, и он вспомнил, как в яркий солнечный день депутаты наслежного Совета делили покосы бая Костекина на аласе Эбэ. Дул сильный ветер, пригибал густые высокие травы, как будто волны ходили по лугу. Отец плакал, смотрел на эту красоту. «Неужели этот покос наш? — шептал он Даниле. — Запомни, сынок, хорошо запомни этот день. Начинается другое время. Теперь у нас добрая власть. Береги эту власть, защищай её. И детям своим это скажи. А забудешь то, что я сейчас говорил, я тебя из могилы прокляну…»

Много лет прошло с того дня. Прямо шёл Данила по жизни. Видел что плохое — не скрывал. Воевал за Советскую власть… и с такими, как этот…

Данила поднял голову.

— Воевал? — спросил он Гюнтера.

Корреспондент помедлил с ответом.

— Да…

— Где?

— Москва… Курск… Орёл…

— Куурускай. Сорок третий год?

— Да… да…

— Куурускай… Я тоже там воевал… — сказал Данила и, оттянув в сторону ворот рубахи, показал след раны на левой ключице. — Тогда, может, это ваша работа?

Гюнтер снял очки и, смотря холодными стальными глазами на Данилу, рывком засучил рукав, обнажив глубокий шрам на предплечье.

— Ваша пуля? — твёрдо спросил гость.

— Нет, нет, — замотал головой Данила, — это не моя пуля.

— А откуда вы знаете? Вы что, в воздух стреляли?

— Я знаю. — Данила приложил указательный палец к своему лбу: — Моя пуля сюда, в лоб. Я снайпер.

Гюнтер вздрогнул.

Оллонов снова забеспокоился: «Ну дипломат… Сейчас ещё скажет, сколько фашистов убил».

Оллонов быстро разлил спирт в стаканчики:

— Выпьем за то, чтобы не было войны!

— Выпьем, — сказал Данила, — но только сначала я отвечу на вопрос гостя. Да, я с председателем не согласен. Бывает. А что, это плохо? А с Советской властью согласен. Во всём. Советская власть у меня в сердце.

— Я вас понял, — сказал Гюнтер, не смотря на Данилу, — я вас хорошо понял…

Выпили. Гюнтер не стал закусывать. Видимо, у него пропала охота и разговаривать.

— Может быть, гость выпьет чаю? — спросила хозяйка. — Чохооны наши попробуйте. Это замороженные сливки с земляникой.