Болеслав Прус - Жилец с чердака Страница 2

Прачка схватилась руками за край лохани.

- Не отдам лохань... не отдам котел... ничего не отдам!.. больше мне негде достать, а дома нечего есть, и работа спешная...

Посетительница всплеснула руками.

- Побойтесь бога, кума, что вы говорите?.. За мое же доброе сердце вы хотите, чтобы и меня и вас повели в участок...

Дикая вспышка отчаяния несчастной матери разрешилась слезами. Что ей было делать? Как она могла не отдать вещи, ей не принадлежавшие? Не удивительно, что после долгих упрашиваний и криков она сама вытащила из лохани мокрое белье и помогла вылить в сток горячую воду, для которой не нашлось подходящей посуды и у добросердечного бондаря.

Этот, казалось бы, незначительный случай совсем обескуражил бедную женщину; она опустилась на единственный в комнате табурет и, закрыв лицо передником, громко зарыдала.

- Вот тебе жена, вот тебе дети! - кричала она, всхлипывая. - Захотелось тебе жениться, так на вот... Все валится на мою бедную голову, а что я могу сделать, когда последний чугунок, последнюю лохань жидам пришлось продать.

В дверях показался расстроенный, запыхавшийся Франек.

- Матуся, - сказал он, - в лавке хлеба не дают да еще говорят, чтобы вы за прежний заплатили...

- Господи... где же мне взять, когда я последний грош на мыло истратила?..

- Матуся, - позвала с кроватки больная девочка, - матуся, а мы сегодня совсем не будем есть?..

И бедняжка со страхом уставилась на заплаканное лицо матери.

Женщина опустила голову, стараясь не замечать терзающий душу взор девочки, но тут она увидела пожелтевшее личико мальчика, он кашлял, высунув из своего ящика взъерошенную головенку; перевела взгляд к дверям, но там встретилась с тремя парами глаз, робко просивших хлеба; наконец, она повернулась к печке, - однако и оттуда с беспомощной мольбой на нее глядели круглые запавшие глаза ее несчастного мужа.

Тогда горе и отчаяние сменились в сердце женщины яростью; слезы высохли, и жалкая прачка превратилась в волчицу, которая, почуяв опасность, решилась защищать своих детенышей.

- Послушай-ка, старик, - прошипела она сквозь зубы, положив на плечо мужа тяжелую, огрубевшую от работы и мокрую руку. - Слушай меня да пошевеливайся! Видишь, дома нет ничего.

Старик молчал. Жена тряхнула его.

- Теперь, старик, ты что-нибудь надумай, как-никак ты мужик, а у меня уже все из рук валится. Иди ищи у людей работу или милостыню проси, только бы дома был хлеб, а то мне тут с ребятами уже невмоготу...

Старик продолжал молчать и блуждающим взглядом смотрел вдаль. Жена еще ниже склонилась к нему и глухо промолвила:

- Иди же, иди... говорю тебе, иди!.. Сделаешь ты что иль не сделаешь только бы с глаз моих долой; не то - либо тебе, либо мне не жить.

Несчастный очнулся; понимал ли он что-нибудь, трудно сказать, но я уверен, что чувствовал он все. Он ощущал сырость в квартире, ощущал голод, боль в искалеченной ноге и то, как кружится его бедная, разбитая голова, а главное, чувствовал, что ему нет уже места в родной берлоге.

Когда он встал с ведра, жена нахлобучила ему на голову шапку и слегка подтолкнула к двери. Он даже не оглянулся, но, спускаясь вниз, услыхал голос сына:

- Ну, не реви, Манька. Отец пошел в город и принесет нам хлеба, а может, как бывало, и мясца копченого.

* * *

Выйдя из дому, бедняга с удивлением остановился у ворот. Удивила его ясная погода и солнечное тепло; удивили веселые лица прохожих и то, что они не жаловались и не просили хлеба; удивил простор улицы, где он мог дышать, не ощущая запаха мыльной воды, и двигаться, не чувствуя на себе взглядов голодных детей и впавшей в отчаяние жены. Помутившийся разум его немного прояснился, и Якуб вспомнил, что должен куда-то идти, искать хлеба.

Идти, но куда?.. Улица тянулась в обе стороны. Налево была неровная мостовая, направо тротуар. У Якуба болела искалеченная нога, и он пошел направо. Мог ли он предвидеть, что это слабое движение инстинкта, тяготеющего к гладкой дороге, окажется для него тем страшным ударом судьбы, которому еще сегодня предназначено размозжить ему череп?

Дойдя до угла, он столкнулся с дворником в синей блузе, который с редкостным усердием подметал лестницу убогого кабака.

- Эге-ге!.. - закричал дворник. - Хорошая, значит, будет погода, если уж пан Якуб вышел! Как поживаете?..

- Спасибо, пан Валентий, - пробормотал Якуб, должно быть впервые за много дней вымолвив слово.

- Что это вы целую неделю не показывались? Люди говорят, у вас беда дома?

- И верно беда, - ответил Якуб, - работы у меня нет.

- Работы?.. А у кого она есть? То же самое и деньги. Они только и водятся у важных господ да у жидов... Ну, идем в чайную.

С этими словами он повел Якуба в кабак, где, кроме владельца, - еврея с хитрым лицом, - сидел, вернее дремал, прислонившись к большой бочке, какой-то мужчина в помятой шляпе и линялом сюртуке, совсем светлом у воротника, но постепенно темневшем до горчичного цвета к спине и густо табачного к карманам.

- Ай-яй... наш пан Якуб! - воскликнул хозяин. - Такой гость! Надо бы углем на печке записать... Что это с вами стряслось?

- Ну, Янкель, поставьте-ка водочки, живо! - скомандовал Валентий.

- А вы еще работаете каменщиком, пан Якуб?

- Ну как же, работает он!.. Свалился с лесов оземь башкой и теперь вышел на пенсию... Ну, живо, водки! - крикнул Валентий.

- А деньги? - спросил еврей и, расставив ноги, стал покачиваться, заложив руки назад.

- Какие там деньги! А без денег нельзя?.. Я угощаю! - рявкнул Валентий.

- Вы угощаете?.. Ну, так сколько муки - столько и хлеба... Ничего... заключил Янкель.

- А-а-а! Наше вам... Пан Валентий!.. - неожиданно очнулся линялый мужчина у бочки. - А-а-а, мое почтение! Разрешите узнать, что это за оборванец пришел с вами?

- Это мой приятель! - ответил дворник. - Пан Якуб работал каменщиком, да вот разбился, ищет теперь работу.

- Ха-ха! Работу в кабаке?.. Работа - ерунда! Во всей Европе теперь не найдешь работы, одну только водку и найдешь... если есть у тебя деньги. Янкель, мышонок мой, дай-ка мне рюмочку...

- Опять в долг? - плаксиво спросил еврей. - Вы столько уже задолжали мне с утра и еще хотите?

- Что я тебе с утра задолжал, собачья ты требуха? Это я?.. тебе?.. задолжал?..

- А может, нет?.. С самого утра вы съели баранку, потом выпили водки, потом опять выпили, и опять поели, и опять два раза выпили, и опять хотите пить?..

- Пан Игнаций, - начал Валентий, - не сочините ли вы для пана Якуба прошение к каким-нибудь важным господам, чтобы хоть немного помогли человеку?

- Прошение?.. Этому оборванцу? - удивился пан Игнаций, хотя к погрешностям собственного костюма был, видимо, весьма снисходителен. - На черта оно сдалось?.. Чего стоят все эти прошения, вы меня спросите... Я сам ходил с письмом, в котором было написано... Водки, старый пес!..

- Водки нет! - решительно заявил еврей.

- В этом письме, - продолжал пан Игнаций, - было черным по белому написано, что я, Игнац, глухонемой от рождения и к тому же разорившийся мастер... п-п-покорнейше прошу покровительства... я-ясновельможных и вельможных господ... И что же вы думаете? Может, думаете, они кому-нибудь помогают? Тысяча чертей! Они только и умеют обругать пьяницей. Меня... меня самою обозвали пьяницей... Водки, коровий хвост!.. Не то убью тебя... сожгу... по судам затаскаю... Ну!..

В эту минуту в кабак ворвалась какая-то бабенка с криком:

- Опять ты в кабаке, лодырь этакий! Опять! Вот я тебя...

- Магдзя, Магдуся... - залепетал оторопевший Валентий. - Я ничего... Я только с Якубом...

- С Якубом? - взвизгнула жена. - И не стыдно тебе ходить с Якубом? Да ведь он хуже всякого нищего; мало того, что самому жрать нечего, так он еще у детей хлеб отнимает!

Выпалив это, она схватила мужа за шиворот.

- Валюсь... Не сдавайся, говядина ты! - ободрял его пан Игнац.

- И ты туда же, пьянчужка, и ты!.. Вот я вас обоих сейчас!

И, приведя угрозу в исполнение, она спустила с лестницы мужа и пана Игнаца, весьма искусно надавав обоим пинков ногой, которая оставила на сюртуке пана Игнаца очень заметный след. Якуб вышел за ними.

- Фью-ю-ю! Вот это ведьма!.. - заметил, обращаясь к Якубу, Игнац, когда супруги скрылись из виду. - Слава господу спасителю, что она не мне досталась. Фью-ю-ю!

Посвистывая и пошатываясь, он схватил Якуба под руку и потащил за собой.

- Как бишь тебя, мой пряничек?.. - начал он.

- Якуб, - ответил ошеломленный бедняк.

- Вот видишь ли, дорогой. Я-Ясь... скажу тебе одно... дурак ты, если ищешь работу. Работа не для таких, как ты. Работа - сущий вздор, и все вообще вздор...

При этих словах бледное опухшее лицо пьяницы стало печальным.

- Говорю тебе, - продолжал он, - как тебя там?..

- Якуб.

- Говорю тебе, дорогой Яцусь, все на свете вздор. И это солнце... апчхи!.. Я всегда чихаю, когда смотрю на солнце... И солнце вздор, и земля, и дома, и богатство... Такой, говорю тебе, человек с образованием, как я, и тот не может себя прокормить, а уж куда тебе?.. О, слепота людская! Но... да как же тебя?.. Никак не запомню!