Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим Страница 2

ПЕСНЯ ВТОРАЯ

Среди военных сборов предстаетОднажды сам Исмен перед тираном;Исмен, который властен из могилыБездушный прах на свет и к жизни вызвать;Исмен, чей мрачный голос повергаетВладыку преисподней в страх и трепет;Исмен, поработитель темных сил,То милостивый к ним, то беспощадный.

В ислам из христианства перейдя,Не позабыл еще он прежней верыИ в колдовстве кощунственно мешаетЕдва ему знакомые обряды.На этот раз из мрака черных таинств,Проведав о нагрянувшей беде,Жестокому властителю сугубоЖестокие советы он приносит.

И молвит: «Государь, неудержимоТебя одолевает вражья рать;Исполним же наш долг, отваге нашейИ небеса и мир окажут помощь.Все мудростью усчитано твоею,Как царь и вождь все меры принял ты,И если мы тебя достойны будем,Твои враги здесь обретут могилу.

А я готов помочь тебе посильно,Твои труды и беды разделить.Я отдаю в твое распоряженьеИ старости испытанной советы,И средства все искусства моего.Бороться за тебя и самый АдЗаставлю я. Но, государь, послушай,Одну тебе открыть я должен тайну.

У христиан есть в храме подземелье,А в нем алтарь, на алтаре ж богиниИзображенье; глупый этот людЕе за Богоматерь почитает.Она – под покрывалом, перед неюГорит неугасимая лампада;По сторонам во множестве висятУсердных богомольцев приношенья.

Изображенье это сам своейРукой ты должен вынести из храмаИ сам его же поместить в мечети.А я такие чары призовуНа помощь, что богиня превратитсяВ надежную для наших стен охрану:Ты в ней залог победы обретешь,И власть твою она же обеспечит».

Сказал. Тиран, поддавшись увещаньям,Летит под кров святыни христианскойИ разгоняет пастырей, потомРукою святотатственною образВыносит вон и водворяет в храм,Где Небо предается поруганью.А чародей уже бормочет глухоНад образом преступные заклятья.

Но с первою улыбкою АврорыСтраж храма, нечестивого уже,Сокровище глазами всюду ищет,И нет его нигде. Спешит к тирану;Нежданной вестью в ярость приведенный,Тот восклицает: «Дело, очевидно,Руки, для нас неведомой пока,Но не иной руки, как христианской».

Взята ль святыня набожной рукой?Иль Небо возмутилось тем, что образЕго царицы, матери Господней,Подвергся оскверненью, и хотелоЯвить свое могущество? МолваКолеблется меж ловкостью и чудом;Но что для человека не по силам,В том вера видит знамение свыше.

Старательные обыски идутПо храмам и жилищам христианским:Все уголки осматривают зорко,Доносчиков за плату приглашают,Мучительными карами грозятТому, кто скроет вора иль пропажу.И тщетны все усилья чародея:Ему не открывает правды Небо.

Жестокий Аладин, на христианЛюбое зло всегда взвалить готовый,В неистовство приходит, оттогоЧто против них нет у него улики.Он хочет мстить; гнев утолить он хочетВо что бы то ни стало. Говорит:«Погибнешь ты, неведомый преступник,Погибнешь заодно со всею сектой!

Чтоб не ушел виновный от возмездья,Погибнет пусть и правый, и невинный!Невинный! Правый! Ах! Все, все виновны!Друзей мы не имеем между ними;Кто непричастен новому злодейству,За старое заслуживает смерти.Железом и огнем вооружитьсяСпеши, народ мой верный! Жги и режь!»

Так возгласил тиран. Приказ жестокийМеж христиан распространяет ужас:Со скорбью и отчаяньем в сердцахОни уж видят смерть перед собою,Не смеют ни бежать, ни защищаться;Ни милости, ни правды нет для них.Злой участи покорные, ониНаходят помощь вдруг где и не ждали.

Есть девушка в общине христианскойС высокою душою, с чистым сердцем.В красе очаровательной своейОна лишь блеск своих достоинств видит,Но их под кровом скромного жилищаС достоинством скрывает благородным.И любо ей, забытой, одинокой,Для взоров и похвал быть недоступной.

Но красоту ничто не может скрыть.Ты этого, Любовь, не допустила!И юноша, тобой воспламененный,К ней доступ получил через тебя же.То бродишь ты с повязкой на глазах,То с Аргусом всевидящим, свободноДля взора все преграды разрушая,Влюбленного в приют заветный вводишь.

Софрония, увидевшая светВ одних стенах с Олиндом, с ним и БогаЧтит одного. Он многого желает,Ждет малого и ничего не просит,Открыться не умея иль не смея;Она ж его не замечает вовсе.Так до сих пор бедняк был для нееНезнаемым иль, может быть, презренным.

Зловещие о христианах слухиВ убежище Софронии проникли;И замысел великий в ней родился:Она спасти единоверцев хочет.С отвагою в ней борется стыдливость;Но, наконец, отвага побеждает:В счастливом сочетании, вернее,Сливаются согласно оба чувства.

И вот она среди толпы одна;Красы не выставляя и не пряча,Взор опустив, под легким покрываломИдет она уверенно и скромно.Не угадать, расчет иль случай ейТакое придает очарованье.Счастливая небрежность – дар природы,Любви и благодетельного Неба.

Все взоры на нее устремлены;Она ж сама ни на кого не смотритИ, лишь дойдя до грозного тирана,Ему в лицо бесстрашно говорит:«Повремени с возмездием кровавымИ удержи народ! Я укажуТого, кто виноват перед тобою,И выдам жертву гнева твоего».

Отвагой благородной и нежданнымСиянием красы так АладинБыл поражен, что гнев его смирилсяИ потускнел в глазах огонь зловещий.Когда б не столь жесток он был, она жеНе столь сурова, вспыхнул бы он страстью.Но строгая разборчива краса,И чтоб любовь жила, нужна надежда.

Не чувствуя любви, однако, варварПриятного исполнен изумленья.«Я слушаю тебя, – он говорит, —И христиан твоих никто не тронет». —«Виновница перед тобой, властитель;Моя рука покражу совершила.Похищен образ мной, меня ты ищешь,И я должна за это пострадать».

Так юная подвижница однаЗа всех своею жизнью отвечает.О, ложь благочестивая! Была лиКогда-нибудь величественней правда?Колеблется тиран ошеломленныйИ в первый миг не вспыхивает гневом.«Признайся, – говорит он, – по чьемуСовету ты пришла, кто твой сообщник?» —

«Ни с кем не разделю я этой славы,Вся мне одной она принадлежит.Никто мне не советчик, не сообщник;Замыслила и совершила этоЯ, я одна». – «Так пусть же на однуТебя мой гнев и мщенье обратятся». —«Решил ты справедливо, государь:Одной мне честь, одной и наказанье».

Растет и пламенеет гнев тирана.«Куда ты образ спрятала?» – «Я вовсеНе прятала его, я предалаЕго огню, чтоб он не подвергалсяОт вашего нечестья оскверненью.Тебе виновник нужен или образ?Погиб навеки образ для тебя,Виновница ж стоит перед тобою.

Сказала я «виновница»; о, нет!Обратно я взяла лишь то, что былоПохищено неправдою твоею».Тиран, как зверь, от гнева зарычал.Созданье непорочное, напрасноИз чар твоих Любовь сковала щит:Не укротят свирепого злодеяНи красота, ни доблесть, ни стыдливость.

Ее хватают; варваром онаПрисуждена к сожжению. УжеИ девственные сорваны одежды,Уже и руки нежные в оковах;Она молчит: отвага в ней не гаснет,Но чистая взволнована душа;В лице как бы застывшем – ни кровинки:Не побледнев, оно белей лишь стало.

Весь город узнает об этом быстро;Бежит народ, бежит Олинд с народом.Кто героиня, он еще не знает:Возлюбленная, может быть, его!Он там уже, он перед ней, он видитНевинную во власти палачей,Горящих рвеньем казнь ее ускорить;И он через толпу спешит к тирану.

«Нет, государь, нет, это не она,Безумство для нее хвалиться этим.Без помощи, без опыта могла лиОна пойти на дерзостное дело?Как удалось ей обмануть охрануИ образ унести? Пусть скажет, как!Я, государь, украл святыню нашу».Так он любил ее, сам не любимый.

«Откуда проникают свет и воздухВ твою мечеть, там узкую лазейкуНашел я и в мечеть пробрался ночью:Мне честь принадлежит и мне же – смерть.Я ей на казнь не уступаю права:Не для нее оковы – для меня,Как для меня, огонь там раздувают,Как для меня, готовят там костер».

Подняв глаза, взгляд нежного участьяСофрония бросает на Олинда.«Чего ты домогаешься, несчастный?Какой тебя влечет на гибель жребий?Иль я одна не вынесу всего,На что способна злоба человека?Поддержки моему не нужно сердцу,Оно одно сумеет встретить смерть», —

Так говорит Софрония Олинду,Но он в своем решенье непреклонен.О, доблестное зрелище борьбыЛюбви и добродетели, где в смертиНаграду обретает победивший,А побежденный жизнь считает казнью!При виде состязающейся парыВсе больше свирепеет Аладин.

В отваге их и в их презренье к смертиОн видит лишь обиду для себя.«Я верю, – говорит он, – им обоим,И пусть победу оба торжествуют».Олинд, как и Софрония, в оковах.Влюбленного с любимой к одномуСтолбу приковывают так, чтоб толькоИх спины меж собой соприкасались.

Окружены они костром высоким;По нём огонь уж пробегает с треском.К подруге обращается ОлиндС такими скорбно-нежными словами,Их прерывая вздохами невольно:«Так вот те цепи, что соединятВ одну две наши жизни! Вот то пламя,Что равный пыл зажжет в обоих душах!

Иные узы и иное пламяСулила мне любовь; меж тем судьбаЖестокая всю жизнь нас разлучалаИ перед смертью лишь соединяет.Но если разделить с тобою ложеМне не дано, я разделю могилу.Лишь о тебе я плачу, сам же счастливУж тем, что умираю близ тебя!

Воистину блаженнейшею смертьюОт казни упоительной я гибну!О, если бы я мог, прильнув губамиК твоим губам в последнее мгновенье,Вдохнуть в тебя всю душу без остатка,Твою же взять в обмен!» Так злополучныйОлинд свою оплакивает участь.Софрония на это отвечает:

«Иным слезам и мыслям в этот часПредайся, друг, свои ошибки вспомниИ вспомни ту небесную награду,Какая смертных ждет за добродетель.Пусть казнь твоя молитвой к Богу будет,И сладостной покажется она.Взгляни на небо дивное, взгляни,Как солнце нас зовет и утешает».

Язычники вопят от скорби громко,Не сдерживают стонов христиане.Неведомое чувство в непреклоннойДуше своей испытывает деспот;Не в силах побороть его, от казниГлаза он отвращает и уходит.Софрония, оплаканная всеми,Одна из всех ты слез не проливаешь.

Вдруг воин появляется в толпеС величественно-гордою осанкой.Доспехи и одежды обличаютПришельца из далеких, чуждых стран.На шлеме тигр красуется, и этоПриковывает к воину все взоры.Клоринду по примете знаменитойВ нем узнают; она сама и есть.

С младенчества Клоринда презиралаИ женский труд, и женские забавы;Ни пряже, ни шитью не отдаваяСвободных рук, она надменным видомОт неги и соблазна городовСвою оберегала добродетель;Но строгие черты ее не могутОт взоров скрыть пленительность ее.

Еще рукою слабою ребенкаОна уж укрощала скакунов;Копьем, как и мечом, равно владелаИ легкостью дивила в быстром беге.Через леса и по горам онаПреследовала тигров и медведей;Бесстрашным львом была в боях, в лесах жеОхотником была неутомимым.

Из Персии приехала онаСражаться с христианами, которымЕе руки удары уж знакомы.Не раз она их в поле поражалаИ воды обагряла вражьей кровью.Приготовленья к смерти увидав,Торопится узнать она, какоеНесчастные свершили преступленье.

Дорогу ей дают; ее вниманьеБезмолвие Софронии и вздохиОлинда привлекают: слабый полСильнейшую являет ей отвагу.Но, жалостью проникнутый, ОлиндНе о себе и плачет и вздыхает.Софрония, взор устремив на небо,Уж, мнится, порвала земные узы.

Клоринда соболезнует обоим,Обоих и дарит она слезами;Но интерес живейший возбуждаетВ ней та, что равнодушна к лютой смерти.К стоящему поблизости к ней старцуС вопросом обращается персидка:«Будь добр, скажи мне, кто они такиеИ что сюда на казнь их привело?»

Соседу, чтоб ответить на вопрос,Немного слов понадобилось. ГрустнымРассказом пораженная, онаРешает в сердце, что невинны оба.«Нет, не умрут они, иль ничегоНе стоят ни мольбы, ни меч Клоринды».Летит к костру, велит его гаситьИ палачам приказывает властно:

«Ни одного движения, покаЯ с вашим господином не увижусь!За промедленье вас он не накажет,Порукою мое вам слово в том».И вид ее, и речь повелеваютПовиноваться ей беспрекословно.Сказала и стремится к Аладину,Который сам навстречу к ней идет.

«Клоринда – я. Быть может, это имяТебе небезызвестно? ЗащищаюЯ власть твою и мщу за нашу веру:Лишь прикажи, готова я на все.Как не боюсь я подвигов труднейших,Так и легчайших я не презираю.В открытой ли равнине, за стенами ль,Везде мою ты помощь обретешь».

Сказала. Аладин ей отвечает:«Воительница доблестная, есть лиНа свете столь далекая страна,Где имя бы твое не прогремело!В твою поддержку веря, я спокойноПобеды ожидаю над врагом.Несметное будь войско у меня,Надеялся не так бы я, как ныне.

Испытывает слишком уж ГотфридМое терпенье длительным походом.Свой меч ты предлагаешь мне: тебяВеликие лишь подвиги достойны.Я воинов своих тебе вручаю,Твои приказы им законом будут».Со скромностью Клоринда отвечаетНа полную приятной лести речь

И заключает так: «Не удивляйся,Что я тебя оцениваю раньше;Но, веря в доброту твою, решаюсьПросить пощады этим двум несчастным.Я к милости взываю, а должна бы,Скорее, к справедливости взывать:Доказывать невинность их, однако,Не стану я, хоть в ней не сомневаюсь.

Свалить покражу образа хотятНа христиан во что бы то ни стало.Я это обвиненье отвергаю,И вот тебе неотразимый довод.Тебя на преступленье, на кощунствоСклонил своим советом чародей:Великий грех для нас, чтоб в нашем храмеБыл идол, да еще и чужеземный.

Я чудо к Магомету отношу:Он нам явил и мощь свою, и славу;Его десница праведную веруОт подмеси нечистой избавляет.Оружия иного не имея,Колдует пусть по-прежнему Исмен:Мы, воины, мечом владеем только;Все знанье наше в нем и вся надежда».

Бесчувственное сердце АладинаУпорствует в жестокости, но онЖеланиям Клоринды уступаетИ просьбам покоряется ее.«Дарую, – молвит, – жизнь им и свободу.Будь это справедливость или милость:Невинные, оправданы они;Виновные, помилованы мною».

Снимают с них оковы. Но – о чудо! —Любовью оба сердца пламенеют.Олинд, любивший только, стал любимым;Супруг счастливый вскоре, превращаетОгонь костра он в факел Гименея,С Софронией хотел он умереть,Но поворот судьбы – и уж согласнаСофрония, чтоб он в живых остался.

Но деспот подозрительный боитсяСоединить с отвагой добродетель:Он подвергает их почетной ссылкеВ далекую страну. И все ж от местиНе хочет он избавить христиан:Заковывает часть, часть изгоняет;И в тягостном прощании ониПоследнее находят утешенье.

Жестокая разлука! АладинРазит лишь тех, кто для него опасен.И старики, и женщины, и детиЗаложниками сильных остаются.Отцы, мужья и сыновья уносятНе скорбь, а лишь отчаянье в сердцах.Они спешат соединиться с войском,Эммауса уж стены обложившим.

Твоя земля, Эммаус, по соседствуС землей Солима. Ах! В какую радостьОдин твой вид приводит христиан!Какого нетерпения полнаИх без того кипучая отвага!Но больше половины совершилоПути дневного солнце, и ГотфридуПриходится сдержать свой бранный пыл.

Уж на ночь разбивать палатки стали,Уж солнце приближалось к океану,Когда вдруг примечают двух вельмож,По платью и обличью чужеземцев,Притом они являются, как видно,Глашатаями дружбы. То послыВластителя египетского были;И их сопровождал блестящий поезд.

Один – Алет. Из самой низкой черни,Без племени и рода, он сумелДобраться до подножия престола.Речистый, льстивый, вкрадчивый, проворный,Свой вид и нрав он каждый миг меняет.И в клевете великий мастер тоже:Злословить продолжает и тогда,Когда по всем приметам только хвалит.

Другой – черкес Аргант. В Египет онЯвился как искатель приключенийИ звания сатрапа там достиг.Отвагу боевую обнаружив,Высокое он в войске занял место.Нетерпеливый, яростный, упорный,Усталости не знающий, привыкЛишь одному мечу он поклоняться.

По требованью их без промедленьяОни к Готфриду доступ получают.Простой и в обхожденье, и в одежде,Сидел он посреди других вождей;Но ярко блещет истина и доблесть,В заимствованном блеске не нуждаясь.Скользнув по нем высокомерным взглядом,Аргант едва кивает головой.

Алет же, к сердцу руку приложивИ опустив свой взор, поклон столь низкийОтвешивает скромному Готфриду,Как будто тот – Египта повелитель.И речи слаще меда полилисьИз уст его струей неудержимой;А христиане молча ждут, покаИссякнет весь родник его витийства.

«Великодушный воин, – говорит, —Единственный достойный вождь героев,И доблести и мудрости твоейОбязанных триумфами, и раньшеДобытыми, чем стал ты их главою!Переступил ты в славе за столбыГеракловы, и весь Египет полонРассказами о подвигах твоих.

Но эти чудеса не столь дивят,Сколь восхищают нашего владыку.Хоть вас двоих и разделяет вера,С тобой в одном он чувстве хочет слиться.Ждет от тебя и мира он, и дружбы.И вот, узнав, что низложить егоСоюзника и друга ты задумал,Прислал он нас тебе поведать тайну.

Когда бы удовольствовался тыПобедами, одержанными раньше,И в мире бы его оставил земли,Охотно поддержал бы он донынеНепрочное могущество твое.Напасть на вас обоих кто посмеет?Настанет и для турка, и для персаКогда-нибудь желанный день возмездья?

Из рода в род передаваться будутРассказы о твоих делах великих,О том, как ты одолевал твердыни,Как новые пути ты открывал,Как в страны отдаленнейшие ужасПредтечею твоих знамен являлся.Расширить можешь ты свои владенья,Но к славе не прибавишь ничего.

Она своей вершины уж достигла,И ты ее не должен подвергатьСлучайностям, с войною сопряженным.Ты победил – осталась та же слава;Ты побежден – ни славы нет, ни чести.И безрассудно было бы, и дерзкоВверяться слепо прихотям судьбы,Когда судьба тебе уж не должница.

Твои, быть может, тайные враги,Завидуя твоей великой мощи,В твоей душе поддержат бранный пыл;И в чаянье побед, быть может, новыхОтдашься соблазнительному рвеньюПовелевать народами-рабами,От мира убегать ты будешь больше,Чем люди убегают от войны.

«Не покидай путей широких, – скажут, —Которые тебе судьбой открыты,Не вкладывай в ножны меча, которыйТвоих побед всегда порукой был,Пока не одолеешь МагометаИ Азии не обратишь в пустыню».Пленительно-прекрасные мечты,Но в них – твоя погибель, может статься.

Но если только ненависть в тебеНе затемнит рассудка, ты увидишь,Что не на что надеяться уж больше,А опасаться следует всего.Судьба непостоянна: то успехи,То горести нам шлет поочередно,И часто мы, взлетев под облака,Летим стремглав в ужаснейшую бездну.

Скажи мне, если сильный и богатыйЕгипет погубить тебя захочетИ если турок, перс и сын ХассанаВ одно нагрянут на тебя, какимиПлотинами разлив ты остановишь?Где помощь ты найдешь? Иль ты питаешьНадежды на завистливого грека?На клятвы в вечной верности его?

Э, верность греков! Кто ее не знает!Обманутый однажды иль, скорее,Обманутый тысячекратно этимПредательским и скаредным народом,Подумай, как его бояться надо:Он даже отказал тебе в походе,А ты еще все веришь простодушно,Что он тебе и кровь и жизнь отдаст.

Иль, может быть, питаешь ты надеждыНа войско, что тебя здесь окружает?И тех, что победил доныне порознь,Сплоченными мечтаешь победить?Но ведь немало жертв уже войнеПринес ты и болезням; на подмогу жДвум недругам, рассеянным тобою,Готов явиться третий – египтянин.

Дано тебе судьбою обещанье,Что будешь ты в боях неуязвим:Так в хартиях начертано небесных!Хотел бы я с тобою верить в это;Но голод сторожит уже тебя:Где тот приют, куда б ты мог укрытьсяОт этого бича? ВооружисьМечом, копьем и ожидай победы!..

Еще до твоего сюда приходаЗдесь все предусмотрительностью мудройИстреблено и предано огню,А урожай хранится весь в Солиме;Где ж корм коням и где солдатам пищуДобудешь ты? На флот укажешь: значит,Зависит пропитание твоеОт милости ветров непостоянных?

А может быть, тебе подвластны ветрыИ ты по произволу ими правишь?Глухое к нашим крикам и мольбам,К тебе, быть может, волны катит море?Иль все еще ты льстишь себя надеждой,Что Турция и Персия, с ЕгиптомСоединившись, выставить не в силахВ противность твоему такой же флот?

Чтоб твой поход успехом увенчался,Ты должен две победы одержать:Одну хоть, государь, ты проиграешь,Себя стыдом покроешь и погибнешь.Твой флот ли пораженье понесет,Жди ужасов тогда голодной смерти;Разбит ли будешь сам, к чему послужитТогда тебе и флот победоносный?

Но если руку дружбы, государь,Все ж отвергаешь ты, прости за вольность:В твою отвагу верю я, как прежде,Но в мудрость больше верить не могу.Да вдохновит тебя святое НебоИ слух преклонит твой к советам мира,Чтоб, Азии вернув покой, ты могСвоих побед плодами наслаждаться!

Примите мой совет и вы, герои,Товарищи трудов его и славы:Прельщенные соблазнами судьбы,Не думайте о новых войнах большеИ вновь себе врагов не наживайте.Как счастливо беды избегший кормчий,Вкушайте отдых в гавани надежнойПодальше от стихии своенравной».

Смолкает египтянин. РаздаетсяСо стороны героев смутный ропот:Негодованья грозного полныИ взгляды их, и их тело движенья.Внимательно исследовав все лицаИ в общем одобренье убедившись,Готфрид к Алету взоры обращаетИ держит речь ему в таких словах:

«Властителя египетского вестник,Ты ловко примешал угрозы к лести.Коль вправду господину твоемуЛюбезен я, воздать я не преминуЕму за это чувство, как должно;Что ж до того союза, о которомТы возвестил, то вот, что я тебеС обычным прямодушием отвечу:

Узнай, что все напасти и невзгодыПрезрели мы с единственною цельюДостигнуть стен священных и СолимОсвободить от тягостного рабства.Проникнутые замыслом великим,Стараясь милость Божью заслужить,Ни суетной не дорожим мы славой,Ни нашими владеньями, ни жизнью.

Ни алчность, ни тщеславие к походуНе побуждали нас. Да вырвет НебоИз наших душ смертельную отраву!И да не даст нечистому зернуПустить ростки заразы в наших чувствах:Да направляет нас на всех путяхЕго десница, та, что, проникаяВ сердца людей, их и мягчит и греет!

Она оберегала наш поход,Она в пути преграды понижала;Она срезает горы, сушит реки,Она и зной и стужу умеряет;Она ветрам вещает плен и волю,Она обуздывает ярость волн;Для нас разносит в прах твердыни вражьи,Для нас уничтожает вражьи рати.

В ней – наша храбрость, в ней – надежда наша, —Не в слабых наших силах, не во флотах,Не в том, что кормит Греция войска,Не в том, что шлет воителей Европа.Лишь нас бы не оставила она,В опоре недостатка нам не будет.Кто у нее был под крылом, в напастиИскать не станет помощи иной.

Когда ж ошибки наши иль ееПроизволенье нас лишит поддержки,Кто не почтет из нас себя счастливым,Свой гроб найдя с Господним Гробом рядом?Да, мы умрем, к грядущим не ревнуя,Да, мы умрем, но не умрем без мести.Не осмеет нас Азия тогдаИ наших слез предсмертных не увидит.

Не думай, впрочем, чтобы в жажде битвыМы мира избегали и боялись.Ни дружбы господина твоего,Ни с ним союза мы не отвергаем.Но не в его владеньях Иудея:Зачем же так печется он о ней?Пусть, нам чужие страны предоставив,Он у себя вкушает мир счастливый».

Сказал он, и от слов его АргантомБезумная овладевает ярость.Со взглядом искрометным, не владеяСобой, он приближается к ГотфридуИ говорит ему: «Не хочешь мира,Так получай войну; ее ты ищешь!Иначе б не отринул ты руки,Протянутой тебе столь дружелюбно».

Хватает он полу своей одежды,Ее в крутую складку загибаетИ, с дерзостным презрением к ГотфридуВсе так же обращаясь, говорит:«Тебе, что жизнь и честь свою вверяешьСомнительным удачам, приношуЯ дружбу и войну; то иль другоеТы выбирай, но выбирай немедля».

При этой оскорбительной угрозе,Не выслушав решения Готфрида,Все как один воители ХристовыВстают, и слышно лишь: «Война! Война!»Одеждой потрясая, варвар молвит:«Примите же на жизнь и смерть мой вызов!»Свиреп он и ужасен, как глашатайВойны у арки Янусова храма.

И кажется, что из его грудиРаздора злые змеи выползают;Глаза же мечут молнии, как будтоВ них факел фурий пламя заронил.Таков был, без сомненья, гордый смертный,Вознесший к небу башню Вавилона:С поднятой головой грозящий звездам,Таким являлся он перед народом.

«Мы вызов принимаем, – объявляетГотфрид, – вы ж государю своемуСкажите, чтоб являлся к нам скорееИль ждал бы нас на нильских берегах».Потом он отпускает их, радушноПочетными дарами наделив.Алету достается шлем богатый,Добытый при падении Никеи.

Арганту – меч: узором из камнейПокрыта рукоятка золотая;Но больше драгоценностей вниманьеВлечет к себе чудесная работа.Рассеянно взглянув на украшенья,Готфриду говорит свирепый воин:«Увидишь скоро ты, какую ценуПриобретет в моей руке твой дар».

Они выходят. Говорит Аргант:«Расстанемся. Хочу я к ночи бытьВ Иерусалиме: ты ж с восходом солнцаПрямым путем в Египет отправляйся.Теперь ни я, ни грамоты моиНе нужны при дворе. Ты государюОтвет неверных точно передашь;Мне ж поприще войны нельзя покинуть».

Так враг посла сменяет сразу в нем.Был правилен иль нет его поступок,Не оскорбил ли он обычай древний,Об этом он не думает нимало:Не дав ни слова вымолвить Алету,В тиши при свете звезд к стенам СолимаСпешит, нетерпеливый, оставляяТоварища в таком же нетерпенье.

Одела мир покровом черным ночь;И воздух стих, и задремали воды.Усталых обитателей лесов,Пещер, озер, морей, всю тварь земнуюСковал отрадный сон; и в тайных недрах,Средь ужасов безмолвия и мрака,Забыт кипучий день, а с ним забытыВсе радости, забыты и печали.

Но, не смыкая глаз, всю ночь без снаИ отдыха проводят христиане;Нетерпеливо ждут они зари,Что осветить должна их путь и к целиЗаветной привести. Тревожным взглядомВосточный край небес они пытают,Подстерегая первые лучиНочным теням грозящего светила.

ПЕСНЯ ТРЕТЬЯ