Роберт Музиль - Мечтатели Страница 20

Mapия. Я и хочу, и боюсь.

Томас. Ожидание истощает силы, и когда приходит время действовать, их уже не остается.

Мария. Такое ощущение, будто все, что я хочу сделать, давным-давно позади. Зачем же я это делаю?! Зачем?! Но часовой механизм продолжает свой бег.

Томас. Ты должна это сделать. Ведь в конце концов только по результату ты сможешь определить, что это было.

Mapия. То же самое ты говорил об Ансельме; ты выталкиваешь меня вон.

Томас. Должно быть, это вроде как прыжок вниз головой: сначала есть только решимость, и больше ничего, а потом вдруг уже новая стихия, и ты двигаешь руками и ногами. Когда свершаются жизненно важные решения, человек, собственно, бывает как бы в прострации.

Мария. Да ты знаешь ли вообще, что я хочу сделать?!

Томас (глядя ей в глаза). Я не хочу снова на тебя давить.

Mapия. Я хочу еще раз поговорить с Ансельмом. Может быть... я верну его сюда?..

Томас. Я вижу опасность, но раз ты идешь на риск, я должен принять такую ответственность.

Мария (опять испытывая его). А если я не вернусь? Что ты станешь делать?

Томас. Не знаю.

Мария. До сих пор не знаешь?

Томас. Нельзя все время твердить: это должно произойти, а то - нет. Подождем. Не знаю я, что придет мне на ум. Не знаю, и все тут!

Мария (вскакивая). Это невыносимо!

Томас (мягко). Гляжу я на тебя и словно прикидываю, как буду рассказывать про тебя кому-то другому. Такая, дескать, она была красивая и добрая, и вот случилась удивительная история. Но дальше я пока как раз и не знаю.

Мария (нерешительно). Ох и сумасброд же ты.

Томас. Внизу, допустим, играла шарманка. И было бы воскресенье. Полное меланхолии уныло законченной недели. Я бы уже сейчас мог до слез тосковать по тебе. Но мысль о том, чтобы заточить тебя и себя в столь закоснелых узах, как любовь или еще какая-то полная общность, по-моему, сущее ребячество... Однако ж, пожалуй... я был бы благодарен за тебя тому, кто способен это совершить...

Мария. Знаешь, какой ты все-таки? Хотя упорно этому противишься. В тебе живет великое желание быть хорошим и добрым, которое с замиранием сердца иногда чувствуешь в детстве.

Томас (протестующе). Не забудь: теперешние нежные пузырьки уже через день-другой станут пересохшей пленкой.

Мария. Нет. Нельзя же вот так просто позволить, чтоб у тебя выбили из рук всю прошлую жизнь! Мне бы хотелось по крайней мере спрессовать ее в одну ясную мысль!

Томас. Ступай, пора, а то опоздаешь на поезд.

Mapия. Я не могу оставить тебя так. Уйти от этого стола и оставить тебя одного? Налила бы тебе чаю... пересчитала белье... не знаю что еще, в голову ничего не приходит. (Замечает чайник, который налила еще раньше, зажигает спиртовку, сыплет в воду чай.) Ты простишь меня?

Томас. Давай расстанемся, не кривя душой: об этом я вообще не думал. У меня уже такое чувство, будто все утонуло и продолжается глубоко под землей, чтобы однажды где-нибудь вырваться на поверхность. Все во мне движется вперед, сиюминутности нет... Иди, Мария, ты должна.

Мария стоит в безмолвной борьбе.

Мне ведь тоже грустно.

Мария. Тебе не грустно; ты отсылаешь меня прочь. Мне так трудно уйти от тебя, не знаю почему. У нас, женщин, любовь глубже!

Томас. Потому что вы любите мужчин. На мужчинах для вас свет клином сошелся.

Мария. Ты уже о чем-то тоскуешь.

Томас. Возможно, о раздумье.

Мария. Слезы переполняют меня - с ног до головы, до глаз.

Томас хочет подойти к ней. Она оставляет чайник и выбегает из комнаты. Томас

на миг замирает в изумлении. Потом подходит к чайнику, снимает его со

спиртовки. Дверь приоткрывается. В щель протискивается Штадер. Томас,

занимаясь чаем, не замечает его.

Штадер (несколько раз откашливается). Не хочу вам мешать... Простите...

Томас (вздрогнув от неожиданности). Что такое?!

Штадер. Собственно, ввиду моей нынешней задачи я не вправе позволить себе... но если вдуматься...

Томас. О чем вы?!

Штадер. Я сочувствую вам! При всем моем уважении к его превосходительству. Я много лет отношусь к вам с величайшим почтением. И потому осмелюсь дать вам совет: не вмешивайтесь в это безнадежное дело. Поговорим как мужчина с мужчиной. Вы без толку напрашиваетесь на разочарования.

Томас. Ах, ну да... Я, правда, не знаю, каким это образом, но коль скоро вы, по вашим словам, относитесь ко мне с почтением, я хочу, чтобы вы молчали. Понимаете! Молчали как могила!

Штадер. Вообще-то, у меня есть к вам предложение; вы можете всецело на меня положиться, господин профессор.

Томас. Это была случайность?..

Штадер. Да.

Томас. Этого вообще не было!

Штадер. Конечно, нет.

Томас. Садитесь, пожалуйста.

Штадер. Спасибо. Его превосходительство увлечен чтением. (Осторожно садится, молчит, подыскивая слова, и в итоге выпаливает.) Я ведь слежу за вами уже долгие годы, господин профессор.

Томас. Почему? Что я натворил?

Штадер (восторженно). О, даже у вас совесть не вполне чиста! Я заметил это по вашему веку. По едва заметному подергиванию. От подсознательного чувства вины нынче страдает буквально каждый... Но дело не в этом, нет. Я слежу за вашим творчеством, за вашими поразительными работами!

Томас. Разве вы что-то в них понимаете?

Штадер. Да в общем нет. То есть кое-что понимаю, так как по роду занятий связан практически со всеми науками... но, словом... еще много лет назад Регина рассказывала мне о вас.

Томас. Не смейте называть ее Региной. Для вас она "ее превосходительство", или "милостивая государыня", или "ваша госпожа кузина". Хотите сигару?

Штадер (отказываясь). Я еще занят, как говорится, служебным расследованием против вашей госпожи кузины; спасибо, нет.

Томас. Сигарету?

Штадер (не в силах и дальше изображать перед Томасом обиженного). Спасибо. Пожалуй, да. (Берет сигарету.) Но мне было бы крайне неприятно, если б его превосходительство застал меня в такой ситуации. (Затягиваясь, каждый раз прячет сигарету в ладони.)

Томас. Так что же вам рассказывали?

Штадер. О, много чего; и я сам постоянно расспрашивал. Кой-какие высказывания даже записал слово в слово! (Достает записную книжку.) Надо сказать, теперь я понимаю их совершенно не так, как тогда. Мало того, я готов признать, что совершенно их тогда не понимал. Но все же догадывался о необычайных возможностях такого рода людей и теперь вижу их вполне отчетливо. (Найдя нужное место, цитирует.) "Мы стоим на пороге нового времени, когда наука поведет за собой или разрушит; во всяком случае, она будет властвовать эпохой. Давние трагедии отомрут, и мы не знаем, возникнут ли новые, если уже теперь в опытах на животных можно несколькими инъекциями пересадить в самца душу самочки, и наоборот. Тому, кто не умеет решать интегралы и не владеет техникой эксперимента, ныне вообще непозволительно говорить о душевных проблемах". Вы помните, кому адресовали все это?

Томас. Да, конечно.

Штадер. Это из письма его превосходительству. Я был под огромным впечатлением. Вы понимаете? Представляете себе, какое значение это имеет для морали и криминалистики, не говоря уже о перспективах искусства детективной маскировки. (Встает.) Господин профессор! Разве можно не воспользоваться этим на практике?

Томас. Ее превосходительство рассказывала мне об этом.

Штадер. Ее превосходительство? Рассказывала? В самом деле?

Томас. Вам не хочется в благодарность вызволить ее из щекотливой ситуации?

Штадер. Гм... понятно, на что вы намекаете. Повашему, я должен стащить папку? К таким приемам я обращаюсь с величайшей неохотой.

Томас. Вот как? Нет, просто у меня мелькнула мысль, что по отношению к моей кузине вы ведете себя крайне непорядочно, верно ведь?

Штадер (протестуя). Мужчина блюдет более высокие интересы. (Снова во власти эмоций.) Да, я тоже был мечтателем! Но пришел к выводу, что этого недостаточно. Позвольте сделать вам предложение; если вы его примете, я все для вас сделаю! (Опять садится.) Окажите честь фирме "Штадер, Ньютон и Ко", став ее научным компаньоном.

Томас (развеселившись). Очень уж неожиданно. Я что-то плохо представляю себе эту мою роль.

Штадер. С людьми вроде вас я начинаю разговор не с финансов; если дух не растрачивают в книгах, а коммерчески им управляют, успех не заставит себя ждать. Вы знаете, что я был лакеем?

Томас. Знаю.

Штадер. Я уже тогда был не только лакеем. Ночами...

Томас (протестующе). Я вас умоляю!

Штадер. Нет-нет, ночами я удирал из дому, всегда. Я был певцом, то есть поэтом; народным певцом, понимаете, пел в трактирах, а время у меня было только ночью. Довольно скоро я от этого отказался; был собачником, педелем, полицейским осведомителем, коммерсантом - ах, кем я только не был! Однако что-то во мне не находило покоя ни в одной из этих профессий. Неуемность духа, я бы сказал. Отсутствие окончательной уверенности. Это и не дает человеку усидеть на месте. Так и тянет в дорогу, куда глаза глядят. Так и подзуживает! Но вы, господин профессор, слушаете мои рассказы, а...