Джон Пассос - 1919 Страница 20

Последняя ночь перед отправкой была ясной и лунной, поэтому появились немецкие дирижабли. Они как раз сидели в маленьком ресторанчике на Монмартре. Кассирша и официант всех погнали в погреб, как только сирены завыли во второй раз. Там они познакомились с тремя довольно молодыми женщинами по имени Сюзет, Миннет и Аннет. Когда промчалась маленькая пожарная машина, сообщавшая гудками о том, что воздушный налет кончился, было уже время закрывать, и они не могли добиться в ресторане выпивки; поэтому девицы повели их в какой-то дом с плотно закрытыми ставнями, где их препроводили в большую комнату с оливковыми обоями, украшенными зелеными розами. Старик в зеленом полотняном переднике принес шампанского, и девицы прыгнули к ним на колени и стали ворошить им волосы. Саммерс выбрал самую хорошенькую и потащил ее прямо в альков, где над кроватью во всю длину висело зеркало. Затем он задернул портьеру. Дику досталась самая жирная и старая, и ему стало противно. Ее тело было как резиновое. Он сунул ей десять франков и ушел.

Сбегая вниз по черной крутой лестнице, он столкнулся с двумя австралийскими офицерами, которые дали ему глотнуть виски из бутылки и повели его еще в один дом; они хотели устроить там парад всех барышень, но мадам сказала, что все барышни заняты, а австралийцы были так пьяны, что все равно ничего бы не увидели, и они начали ломать мебель. Дику удалось улизнуть прежде, чем явились жандармы. Он пошел наугад по направлению к отелю, но тут опять началась тревога, и он очутился в толпе бельгийцев, потащивших его в шахту подземной дороги. На вокзале подземной дороги была одна очень хорошенькая девица, и Дик попытался объяснить ей, что ей следует пойти к нему в отель, но тут к нему подступил полковник спаги (*15), который ее, как оказалось, провожал; на нем была красная тупика, вся в золотых шнурах, и его нафабренные усы топорщились от ярости. Дик объяснил ему, что все это недоразумение, посыпались извинения, и все оказались braves allies [доблестные союзники (франц.)]. Они обошли несколько кварталов в поисках выпивки, по все уже было закрыто, так что они с величайшим сожалением расстались у дверей отеля, где жил Дик. Он вошел в номер в великолепном настроении; в номере оба его товарища мрачно мазались аргиролем и мечниковской мазью. Дик состряпал из своих похождений захватывающую историю. Но те двое сказали, что он совершил гнусность, покинув свою даму и оскорбив ее лучшие чувства.

- Ребята, - начал Фред Саммерс, глядя то на одного, то на другого своими круглыми глазами, - это не война, это гнуснейший... - Он не мог подобрать слова, и Дик потушил свет.

НОВОСТИ ДНЯ XXII

В НАСТУПАЮЩЕМ ГОДУ ПРЕДВИДИТСЯ ВОЗРОЖДЕНИЕ ЖЕЛЕЗНЫХ ДОРОГ

ДЕБС ПРИГОВОРЕН К 30 ГОДАМ ТЮРЬМЫ

Ах как долог путь в прекрасный

Край мечты моей,

Где сияет месяц ясный

Свищет соловей

возникнут новые поколения и благословят имена тех людей, которые имели мужество отстаивать свои убеждения, умели по-настоящему ценить человеческую: жизнь, противопоставляя ее материальным благам, и, преисполненные братского духа, боролись за великую возможность

ВОЕННЫЙ ЗАЕМ ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА ВОЕННЫЙ ЗАЕМ

С МЕДЬЮ ВЯЛО ВСЛЕДСТВИЕ НЕОПРЕДЕЛЕННЫХ ПЕРСПЕКТИВ

ЖЕНЩИНЫ ГОЛОСУЮТ КАК ИСКУШЕННЫЕ ПОЛИТИКИ

возрождаются почтенные, старинные мясные блюда, как, например, рагу, гуляш, мясные паштеты, печенка и бекон. Каждый германский солдат носит в кармане платяную щетку; как только его приводят в камеру, он достает эту щетку и принимается чистить свое платье

РАБОТОДАТЕЛЬ ДОЛЖЕН УБЕДИТЬСЯ ЧТО РАБОЧИЙ ОСНОВА ВСЕГО

Ах как долго мне томиться

Ах как долго ждать

АГИТАТОРЫ НЕ ПОЛУЧАТ АМЕРИКАНСКИХ ПАСПОРТОВ

оба оказались уроженцами Трансваальской области и в пути заявили, что, с их точки зрения, британский, и американский флаги ничего собой, не представляют и что оба они нисколько не будут огорчены, если эти флаги очутятся на дне Атлантического океана; далее они признались, что они - так называемые "националисты", то есть принадлежат к партии, во многом схожей с нашими ИРМ. "У меня нет намерения, - пишет Херст, - встречаться с губернатором Смитом ни в обществе, ни в частной жизни, ни на политической арене, так как я не вижу никакой пользы для себя"

САМОУБИЙСТВО НА МОРЕ; ОБЛАВА НА ДЕЗЕРТИРОВ

Вот счастливец дядя Сам

У него орлы - пехота

У него и кавалерия

У него и артиллерия

Двинем немцам по усам

Молись кайзер небесам

КАМЕРА-ОБСКУРА (30)

вспоминая о серых скрюченных пальцах густой крови капающей с холста о булькающем дыханье раненных в легкие о вонючих клочьях мяса которые вносишь в санитарный автомобиль живыми и выносишь мертвыми

мы сидим втроем на дне высохшего цементного бассейна в маленьком саду с розовой оградой в Ресикуре

Нет должен быть какой-то выход учили нас Страна свободы совести Дайте мне свободу или дайте мне... Вот нам и дали смерть (*16)

солнечный полдень сквозь легкую тошноту оставленную горчичным газом я чувствую запах букса чайных роз и белых флоксов с пурпурным глазком три коричнево-белые полосатые улитки с бесконечным изяществом свисают с ветки жимолости над моей головой высоко в синеве сонно словно корова на привязи пасется привязанная колбаса пьяные осы липнут к перезрелым грушам, которые шмякаются оземь всякий раз как расположенные неподалеку орудия изрыгают тяжелые снаряды с грохотом уносящиеся в небо

помнишь это жужжанье ты гулял в лесу и спугнул вальдшнепа

зажиточные деревенские жители основательно построили ограду и маленькую будку сортира с чисто вымытым стульчаком и четвертушкой луны в дверях точь-в-точь как у нас на родине на какой-нибудь старой ферме основательно разбили садик и кушали фрукты и нюхали цветы и основательно подготовили эту войну

к черту Патрик Генри в хаки является на осмотр и вкладывает все свои гроши в Заем свободы (*17) или дайте мне...

arrives [букв.: прибывшие (франц.); здесь: попавшие в цель] шрапнель пощипывая струны своих арф из крошечных пороховых облачков ласково приглашает нас к славе счастливые мы следим за осторожными движениями улиток в полуденном солнце вполголоса разговаривая о

La Libre Belgique [Свободная Бельгия (франц.)] Письма Юния Ареопагитика Мильтон ослеп во имя свободы слова Если найти правильные слова народ поймет даже банкиры и попы я ты мы должны

Где трое за правду встанут

Там три царства падут во прах

мы счастливы разговаривая вполголоса под полуденным солнцем об apres la guerre [после войны (франц.)] о том что наши пальцы наша кровь наши легкие наше мясо под грязным хаки feldgrau bleu [серо-голубой (нем.)] могут еще расти наливаться сладостью пока мы не упадем с дерева как перезрелые груши arrives это знают и певучие eclats [разрывы (франц.)] шипящие газовые бомбы яко их есть царство и слава

или дайте мне смерть

РЭНДОЛФ БОРН

Рэндолф Борн

появился на нашей планете,

лишенный удовольствия выбирать себе местожительство или карьеру.

Он был горбун, внук пастора-конгрегационалиста, родился в 1886-м в Блумфилде, Нью-Джерси; там он кончил начальную школу и среднюю школу.

Семнадцати лет от роду он поступил на службу секретарем к одному морристаунскому дельцу.

Он учился в Колумбии, работая на фабрике валиков для пианол в Ньюарке, работая корректором, настройщиком роялей, аккомпаниатором в школе пения при Карнеги-Холле.

В Колумбийском университете он слушал лекции Джона Дьюи (*18),

получил заграничную поездку, давшую ему возможность посетить Англию, Париж, Рим, Берлин, Копенгаген,

написал книгу о школах Гэри (*19).

В Европе он слушал музыку, очень много Вагнера и Скрябина,

и купил себе черную пелерину.

Этот маленький человечек, похожий на воробья,

крошечный, уродливый кусочек мяса в черной пелерине,

хилый и вечно больной,

положил камешек в свою пращу

и угодил Голиафу прямо в лоб.

Война, писал он, - это, здоровье государства.

Наполовину музыкант, наполовину педагог-теоретик (слабое здоровье, и нищета, и физическое уродство, и нелады с родными не испортили Рэндолфу Борну радости жизни: он был счастливый, человек, любил "Мейстерзингеров" (*20) и играл Баха своими длинными руками, так легко обнимавшими клавиатуру, и любил красивых женщин и хороший стол и вечерние беседы. Когда он умирал от воспаления легких, один приятель сбил ему гоголь-моголь. Погляди на эту желтизну, как она хороша, твердил он, в то время как жизнь его таяла в горячке и лихорадке. Он был счастливый человек). С лихорадочным интересом Борн набросился на идеи, модные в ту пору в университете, и выудил из напыщенной путаницы, учения Джона Дьюи розовые очки, сквозь которые он ясно и отчетливо увидел

сияющий Капитолий реформированной демократии,

Вильсонову Новую свободу;

но он был слишком хороший математик; он должен был сначала решить уравнения;

с тем результатом,