Томас Мор - История Ричарда III Страница 21

Не видел он покоя и вокруг себя. Не прошло еще долгого времени, как уже против него возник заговор или, точнее, целый союз между герцогом Бэкингемом и многими дворянами {128}. Отчего у короля и герцога возник раздор, о том различные люди рассказывают по-разному. Я достоверно знаю что еще когда Глостер после смерти короля Эдуарда прибыл в Йорк {129} и здесь справлял торжественную заупокойную службу о короле, то герцог Бэкингем послал туда наисекретнейшим образом некоего Персела, своего верного слугу {130}, который пришел к Джону Уорду {131}, столь же доверенному слуге герцога Глостера, и выразил желание как можно более тайно и укромно предстать перед его хозяином и поговорить с ним. Извещенный о такой просьбе, герцог Глостер приказал, чтобы в глухую ночную пору, когда весь народ разойдется, тот был доставлен к нему в тайные покои. Здесь Персел по наказу своего хозяина сообщил ему, что он тайно послан с тем, чтобы сообщить, что при нынешней перемене положения его хозяин выступит на той стороне, где будет угодно герцогу, и если нужно, придет к нему с тысячью добрых молодцов. Посол был отправлен назад с благодарностью и некоторыми тайными сообщениями о намерениях протектора; а через несколько дней, получив новые полномочия от своего герцога, он вновь встретился с протектором в Ноттингеме, куда тот прибыл из Йорка по дороге в Лондон со многими дворянами северных графств верхом на 600 конях. Тотчас после этого свидания и разговора гонец поспешно удалился; а затем герцог сам со свитою на 300 конях встретился в Нортгемптоне с протектором и с этого времени не покидал его, оставаясь соучастником во всех его замыслах, и только после коронации они расстались в Глостере, казалось бы, как добрые друзья. Но когда затем герцог прибыл домой, он вдруг так легко отвернулся от короля и так решительно стал строить против него заговор, что можно было только подивиться, откуда такая перемена.

И в самом деле, о причине их разногласий разные люди говорят по-разному. Некоторые, как я слышал, рассказывают, будто герцог незадолго до коронации попросил у протектора среди других даров владения герифордских герцогов, которые, он считал, принадлежат ему по наследству {132}. Но так как титул, которого он требовал по наследству, был чем-то связан с правом на корону по линии низложенного короля Генриха, протектор воспылал таким негодованием, что ответил на просьбу герцога отказом в самых гневных и угрожающих словах. Это ранило сердце герцога такой ненавистью и неприязнью, что он никогда с тех пор не мог смотреть прямо в глаза королю Ричарду, но всегда страшился за свою жизнь, - до того страшился, что, когда протектор ехал через Лондон на коронацию, он объявил себя больным, чтобы только не ехать рядом с ним. Тот увидел в этом злой умысел и послал ему приказ тотчас встать и приехать, пока его не привели силою; и герцог поехал, но не по доброй воле, а под утро покинул торжество, сказавшись больным, но, по мнению короля Ричарда, - лишь по злобе и ненависти к нему. После этого, говорят, оба они жили в такой взаимной злобе и ненависти, что герцог даже опасался, как бы его не прикончили в Глостере; но ему удалось оттуда благополучно удалиться. Однако некоторые люди, хорошо знавшие все тайные дела того времени, решительно отвергают такой рассказ; а если вспомнить, как умели эти двое притворяться, и как нужен был герцог протектору при его неокрепшей власти, и как рисковал бы герцог, навлекши на себя подозрение тирана, то понятно, что умные люди не верят, чтобы протектор дал герцогу повод обижаться или герцог протектору повод не доверять. И уж вовсе они не сомневаются, что будь у короля Ричарда какие-нибудь подозрения, он никогда не позволил бы герцогу ускользнуть из его рук.

Истина же в том, что герцог был очень самолюбивый человек и ему тяжко было видеть чужой успех: так, некоторые сами мне говорили, будто видели, что когда корона была в первый раз возложена на чело протектора, то герцог не мог вынести этого вида и отвел взгляд в другую сторону. Говорят также, что он вел себя беспокойно и король Ричард это знал, но ему было только приятно; поэтому ни одна просьба герцога не была неучтиво отвергнута, но он с большими подарками и высокими почестями, с видимым доверием и дружбою покинул Глостер. Но вскоре после этого, воротясь в Брекнок {133}, где под его охраной по приказу короля Ричарда находился доктор Мортон, епископ Эли {134}, который, как вы уже знаете, был взят под стражу на совете в Тауэре, герцог завел с ним дружбу; и вот тогда-то мудрость епископа воспользовалась гордынею герцога, чтобы себя спасти, а его погубить.

Епископ был человек большого природного ума, великой учености, достойного поведения, умевший снискивать милость самыми разумными средствами. Он был предан сторонникам короля Генриха, когда они были в силе, но не оставил и не забыл их и в беде; когда король оказался в заточении у короля Эдуарда, то епископ покинул королевство вместе с королевой и принцем и вернулся домой лишь затем, чтобы сражаться за них. После того как сражение было проиграно и партия Генриха разгромлена {135}, другая сторона не только согласилась принять его за твердую веру и ум, но даже звала его к себе и держала его с той поры в полном доверии и особом расположении. Он нимало не обманывал ее. Будучи, как вы уже слышали, после смерти короля Эдуарда арестован тираном за свою верность королю, он сумел нанести удар герцогу и стал объединять всех дворян ради помощи королю Генриху, тотчас предложив заключить брак между ним и дочерью короля Эдуарда; этим он доказал свою верность и добрую службу сразу обоим суверенам и облагодетельствовал все королевство, слив воедино две крови, чьи противоречивые права долгое время нарушали покой страны. Он покинул государство и отправился в Рим, решив не вмешиваться более в мирские дела, и пробыл там до той поры, пока благородный государь Генрих VII не пригласил его обратно, сделав архиепископом Кентербери и канцлером Англии, к чему папа присоединил еще и кардинальский сан. Так прожил он много дней в почете, о котором можно только мечтать, и окончил свою жизнь столь достойно, что по милости божией такая смерть преобразила и всю его жизнь. Вот каким образом, говорю я, вследствие долгих и часто превратных испытаний, как в удаче, так и в беде, этот муж приобрел великую опытность, истинную мать и госпожу людской мудрости, а с нею и глубокое понимание путей мирской политики.

Хорошо это понимая, герцог тогда рад был с ним сойтись, говорил ему льстивые слова, расточал многие хвалы; и в этих разговорах епископ заметил, как то и дело гордыня герцога прорывалась вспышками зависти к успеху короля, и почувствовал, что при умелом обращении он легко пойдет по этому пути. И он стал искусными способами подталкивать его вперед, пользуясь всяким случаем для его привлечения; а так как он был у герцога в плену, тому казалось, что это он, пленник, следует за ним, а не он за пленником. Так, когда герцог начал было хвалить и славословить короля, рассуждая, как хорошо станет государству от его правления, Мортон прервал его словами: "Милорд! В моем положении глупо было бы лгать: если бы я и под клятвою вам солгал, ваша светлость вряд ли мне поверила. Конечно, если бы все обернулось так, как я хотел, то корону имел бы сын короля Генриха {136}, a никак не король Эдуард. Но так как бог ему судил ее лишиться, а королю Эдуарду воцариться, я никогда не был столь безумен, чтобы с мертвецом сражаться против живого. Поэтому я стал королю Эдуарду верным капелланом и был бы рад, когда бы его сын наследовал ему. Однако тайная воля божия предусмотрела иначе, и я не стану прать против рожна, стараясь укрепить, что бог разрушил. А что касается бывшего протектора, а ныне короля...", - и с этим он умолк, сказав, что он и так слишком много вмешивался в мирские дела, ныне же, кроме книг и четок, ничего ему не нужно.

Герцогу очень захотелось услышать то, что он хотел сказать, - так внезапно прервал епископ свою речь как раз на имени короля, - и он стал просить епископа как можно более дружески, чтобы он сказал все, что думает нехорошего: он, герцог, обещает, что вреда от этого не будет, а, может быть, будет даже больше пользы, чем кажется, и что он сам намерен воспользоваться его нелицеприятным тайным советом, - только для того он и добился у короля разрешения держать его под стражей у себя дома, чтобы он не попался в руки тем, от кого он не мог бы ждать такого благожелательства.

Епископ смиренным образом поблагодарил его и сказал: "Поверьте, милорд, я не люблю много говорить о государях - слишком уж это небезопасно: ведь даже если речь безупречна, поймут ее не так, как хотел бы говорящий, а так, как заблагорассудится правителю. Я всегда вспоминаю здесь одну басню Эзопа. Лев объявил, что под страхом смерти ни один рогатый зверь не должен долее находиться в лесу; и вот один из зверей с мясным наростом на лбу тоже кинулся бежать со всех ног. Лисица увидела, как он несется, и окликнула: куда это он так торопится? Тот ответил: "Вот уж я не думал, не гадал, что придется мне бежать из-за указа о рогатых животных!" - "Вот дурак! - сказала лисица, - ты ведь спокойно можешь оставаться здесь, лев не о тебе говорил: у тебя ведь голова не рогатая". - "Уж я-то это знаю, - ответил тот, - но коли он вдруг скажет, будто и это рог, то что со мною будет?"