Мария Романушко - Эй, там, на летающей соске! Страница 21

Ну, конечно, помнишь! А говорил – не помнишь… Разве можно забыть? Это целая жизнь – когда мы каждый день говорили о планете Маль… Да мы фактически и жили на ней! Господи, какая блаженная была жизнь!…

Не отрываясь от экрана компьютера, ты спрашиваешь:

– Разве у тебя сейчас жизнь не блаженная?

– Конечно, блаженная. Но и очень напряжённая.

– Да-а?

– Да. У меня ощущение, что я стою в середине разрубленного каната, держа в руках два его конца. Эти концы разъезжаются в разные стороны, а я пытаюсь соединить их в одно целое.

– Что-то не совсем понятно…

– Очень непросто жить сразу в двух детствах. И пытаться соединить их в одно.

– Как это?

И – шёпотом, чтобы не разбудить чутко спящую Ксюшу – волнуясь и торопясь, я начинаю говорить тебе о том, что не дает мне покоя вот уже четыре месяца. Со дня появления на свет Ксюши. – О раздвоении. О том, что раньше, когда ты был маленький, было труднее, но – цельнее по ощущениям и переживаниям. О том, как трудно входить в детство и, одновременно, – вырастать из него…

– Я никогда не была так счастлива, как в пору твоего раннего детства…

– А разве сейчас ты не счастлива? – спрашиваешь ты, оторвавшись от компьютера.

– Счастлива. Ещё бы! Сейчас я трижды счастлива! Тобой, папой и Ксюшей. Но тогда было по-другому… Тогда было полное, безоглядное погружение: в бабочку – на которую ты сейчас смотришь, в цветок жасмина в твоей руке, в песочный домик, который ты вылепил на бортике песочницы… Полное и безоглядное погружение – в твой мир: в то, на что ты смотришь, в то, о чём ты думаешь. Мой мир тоже существовал – но как бы на периферии. Он был для меня – не главное. Главное – единственно главное в моей жизни – был ты… Хотя в то же время был мой институт: бесконечные сессии, контрольные, курсовые, была работа за кусок хлеба, сидение по ночам за машинкой, было вечное безденежье, но – надо всем царила РАДОСТЬ. Радость погружения в твой мир…

– А сейчас?

– Сейчас – очень напряжённо. Сейчас нет той безоглядности. Той цельности чувства. Ксюша только вступила в детство. А ты неожиданно вырос… Нет, нет, ты ещё ребёнок! – говорю я поспешно, видя растерянность в твоём взгляде. – И всё-таки ты вырастаешь из детства… А мне так хочется быть с вами навыкладку! И с тобой, и с Ксюшей. Мне это необходимо. Я по-другому и не могу. Вот и получается: общаюсь с тобой – и в то же время думаю: как там Ксюнечка?… Или: кормлю Ксюнечку, и вдруг ловлю себя на том, что мыслями – не с ней, а с тобой – в лесу. Слушаю, как Ксюнечка гремит погремушкой, а слышу – гремит твоя электричка…

ОНА СМОТРИТ НА СИНИЙ ПАРУС

Синяя пелёнка висит на верёвке на лоджии. Её треплет ветер и ярко высвечивает солнце. Она похожа на синий парус.

Синий парус я вывешиваю над коляской, когда выставляю Ксюшу на лоджию – спать.

Ветер! Коляска под синим парусом колышется на фоне просторного весеннего неба – как корабль на волнах… Два сверкающих глаза смотрят на синий трепещущий парус…

Ей обязательно нужно на что-то смотреть, что-то впитывать взглядом. Только впитав, насытившись, – она уснёт.

Я не знаю, на что она устремит свой взгляд завтра, но сегодня – она смотрит на синий парус…

Вечера плача чередуются у нас с вечерами смеха. Точнее – часы смеха с часами плача. Ксюша – невероятная, упоительная хохотушка. (Когда её ничто не беспокоит – в её внутреннем космосе и – в космосе внешнем).

Заразительнее всего Ксюнчик хохочет над моими шутками. Как будто догадывается, что её мама – неосуществившийся клоун! Хотя я ничего особенного не делаю, ничего специально для вызывания хохота. Просто говорю ей: “Ксюша, привет!” – и она хохочет! “А вот и я, Ксюша!” – хохочет! прямо повизгивает! Подношу её к окну, говорю: “Смотри, Ксюша, это – солнышко.” – хохочет! “Это – птички летают.” – хохочет! “Это – пелёночки твои на ветру трепыхаются.” – хохочет!…

Может, я тут и ни при чём? Может, это у неё внутри ходят (сами собой) волны смеха? Как и волны плача…

Такой необъятный, такой бездонный океан… Океан – в сверкающей капельке…

В капельке – по имени Ксюша.

РАЗБИРАЯ ЯЩИК СО СТАРЫМИ ИГРУШКАМИ

– Скажи, зачем ты это копишь? Выбрось – и всё. И не нужно будет возиться, перебирать, перемывать это всё… Только время убиваешь, – говорит Антон.

– Выбросить?! Ты что – всерьёз?

– Всерьёз. Ведь это же мусор. Не всё, конечно, но большая половина.

– Мусор?! Нет, ты чего-то не понимаешь…

– Тогда объясни, – говорит он.

– Ну, во-первых, я время не “убиваю”. Я за эти дни всё твоё детство заново пережила. Перебирая эти кубики, колёсики, палочки, шишки, камушки… Как будто прогулялась по планете Маль, по нашему лесу, по нашей бухте…

– Ты что, и эти старые, рассыпающиеся шишки хочешь сохранить? И эти серые, ничего не значащие камни?

– Конечно. Все это такой энергией заряжено! Ты, маленький, собирал эти камни, эти шишки, эти палочки, ты ими играл, ты их любил.

Как можно выбросить? Ведь это часть нашей жизни, часть нас самих. Наверное, если бы какой-нибудь экстрасенс подержал в руках вот этот камушек, он бы смог рассказать о тебе-пятилетнем. А, может, и о тебе-сегодняшнем, кто знает?… Ведь всё – живое, всё – помнит, всё – чувствует.

– Наверное, ты преувеличиваешь, мамася?

– Не думаю… Скорее – всё ещё сложнее, ещё глубже, чем мы можем себе представить.

– Неужто и эти карандашные огрызки сохранишь?

– Это же не просто огрызки! Они покусаны твоими молочными зубами!… Твои первые карандаши. Они мне дороги. Почему я должна выбрасывать то, что мне дорого?

– Всё-таки ты странная, мамася…

– Пусть буду странная.

– А ведь скоро появятся карандаши, покусанные Ксюшей! И камни, и шишки, которые притащит она!

– О, наступит и это блаженное время!

– Так мы окажемся погребёнными под всем этим, и никто нас не спасёт! Даже если у нас будет когда-нибудь десятикомнатная квартира.

– Ну, что ж. Значит, такова наша судьба.

Мы смеёмся.

– Мамася, разве я не люблю Ксюшу? Да и она меня, по-моему, любит. Так что твоё желание уже сбылось.

– Это не просто желание на сегодня. Это – пожелание НАВСЕГДА. Ведь когда говорят: желаю тебе здоровья и счастья, это не значит, что пожелание адресовано непременно несчастному и больному. Это означает: желаю, чтобы ты был здоров и счастлив ВСЕГДА.

– А… понимаю.

НЕ ПРОШЛО И ВОСЕМНАДЦАТИ ЛЕТ

Глава седьмая

Не прошло и восемнадцати лет, как мы стали молодыми родителями…

Любовь с первого взгляда. На всю жизнь. И – бесконечные годы врозь…

На тринадцатом году стали мужем и женой.

На тринадцатом году от дня Первой Встречи, имея за плечами три развода (в общей сложности, на двоих) и трёх почти уже выросших детей (опять же в общей сложности – на двоих).

Муж и жена… После одного-единственного лета любви, горького и прекрасного, с детскими поцелуями на Крыше под жёлтой луной, с гуляниями за руку в жаркой московской толпе… (Когда, когда это было?…) После стольких лет строгой дружбы. А потом (было, было это трудное время!) – стольких лет невстреч. И – в итоге – просто приятельства…

Муж и жена. Причём, никто никого ни от кого не уводил: прилепившиеся к нам чужие “половинки” ушли от нас сами.

Бывает в жизни вот такое потрясающее везение! Не пришлось становиться предателями. (Почти тринадцать лет терпеливой жизни-врозь доказали, что ни ты, ни я на это не способны). Не пришлось строить своё счастье на чужих слезах. За это надо бы тысячекратно возблагодарить Бога.

Не прошло и восемнадцати лет, как у нас появилась Ксюша.

Ксюша, Ксения, Аксинья!…

Когда уже всё (как нам казалось) было невозможно, – она пришла, явилась – живым, воплощённым чудом: “А вот и я! А вы уж, наверное, и не ждали?…”

…Восемнадцать лет назад, летом, на окраине Москвы, мы целовались у зелёного пруда, стоя на хрупких мостках среди сухого жара августовского камыша… Чужой муж и чужая невеста. И эти невинные поцелуи нам казались грехом.

…О, это был шелестящий лес камыша, чащи камыша, джунгли камыша, в которых пряталась маленькая деревенька. Самая настоящая деревенька! С вальяжными утками в зелёном пруду, с кудахтаньем разморенных зноем кур, с уютным запахом печного дымка, с самодельными качелями на могучей старой иве…

Деревенька называлась Аксиньино.

КСЮША, КСЕНИЯ, АКСИНЬЯ, МОГЛИ ЛИ МЫ ЗНАТЬ?…

Деревеньки той теперь нет. Но стоит у пруда, как и стояла в то лето, как стоит уже не один век, церковь из красного кирпича – храм Знамения Божьей Матери в деревне Аксиньино.

…В то лето, восемнадцать лет назад, у зелёного пруда, у Знаменского храма, мы были самыми несчастными на свете… Потому что даже самая отважная, самая дерзкая мечта человека – жалка и бескрыла по сравнению с промыслом Божьим.