Виктор Гюго - Труженики моря Страница 21

Однажды, во время плавания, Жертре-Габуро опасно заболел, и думали, что он умрет. Весь экипаж собрался подле его койки. Прерываемый страшной икотой, он обратился к штурману и завел речь о том, какие починки нужно сделать на судне. Словом, это был необыкновенный человек.

Редко случалось, чтобы за обоими столами разговор велся на одну и ту же тему. Однако в начале февраля, когда происходили описываемые нами события, такой случай представился. Трехмачтовое судно «Тамолипас», пришедшее из Чили и возвращавшееся туда, и его капитан Зуэла привлекли внимание обоих столов. За капитанским говорили о его грузе, а за столом таможенников – о его отплытии.

Капитан Зуэла, чилиец с примесью колумбийской крови, принимал участие в освободительных войнах, причем переходил с одной стороны на другую в зависимости от того, какая из них казалась ему более выгодной. Он разбогател, всю жизнь без разбора оказывая услуги кому угодно. Был бонапартистом, абсолютистом, либералом, атеистом и католиком одновременно. По-настоящему Зуэла принадлежал лишь к одной партии – партии выгоды. Иногда занимался во Франции коммерческими операциями и, если верить слухам, охотно брал на борт любого – беглеца, банкрота, политического преступника, – лишь бы они ему хорошо платили. Он это проделывал просто: беглец прятался где-нибудь на пустынном берегу, и Зуэла, проходя мимо, спускал шлюпку, которая его подбирала. В прошлый свой рейс капитан таким образом увез участника процесса Бертона, а теперь ходили слухи, что он собирается взять на борт людей, замешанных в новом крупном процессе. Полиция была об этом предупреждена и следила за ним.

В те времена бегство преступников вообще случалось часто. Эпоха Реставрации была временем реакции; революции порождают эмиграцию, а Реставрация – изгнания. В течение первых семи-восьми лет со дня воцарения Бурбонов всеобщая паника царила в финансовом мире, в промышленности и торговле: почва уходила из-под ног, разорения свершались ежедневно. В политике тоже царила растерянность: Лаваллет, Лефевр-Денуетт, Делон – все бежали. Трибуналы свирепствовали. Быть в безопасности – вот основная мысль, захватившая людей. Быть опороченным – означало казнь. Дух инквизиции оказался долговечнее самой инквизиции. Смертные приговоры сыпались градом. Преследуемые спасались в Техасе, в горах, в Перу, в Мексике. Покинуть родину – таков был единственный выход.

Но бежать совсем не так просто. Тысячи препятствий возникают на пути беглеца. Чтобы поменять свой облик, беглецы старались изменить внешность. Всеми уважаемые люди вынуждены были использовать недостойные уловки. Но и это не всегда им удавалось. Полиция следила за политическими деятелями гораздо усерднее, чем за мошенниками. Представьте себе невинность, вынужденную гримироваться, достоинство, принужденное изменять свой голос, славу, прячущуюся под маской неизвестности. А за спинами честных людей пробирались плуты, мошенники и всякий сброд, который спасал собственную шкуру, совершив какое-нибудь темное дело.

И, как это ни странно, бесчестным людям спасение давалось легче. Налет цивилизации, привезенной каким-либо плутом из Парижа или Лондона, создавал ему в варварских, малокультурных странах репутацию, делал хозяином положения. Его похождения не мешали там, куда ему удавалось пробраться. Самые фантастические вещи происходили с людьми, исчезнувшими из своей родной страны. Эти люди порой достигали наиболее высокого положения. Случалось, какой-нибудь разорившийся делец, провалившись сквозь землю, через двадцать лет оказывался великим визирем или королем Тасмании.

Помогать таким беглецам стало профессией некоторых моряков, и занятие это было очень прибыльным. Тот, кто хотел скрыться в Англии, обращался к контрабандистам, тот, кто намеревался пробраться в Америку, – к капитанам дальнего плавания, таким, как Зуэла.

Наблюдения Клюбена

Зуэла иногда заходил в портовый трактир. Клюбен знал его по внешнему виду.

Не проявляя чрезмерной гордости, он не гнушался шапочным знакомством с жуликами. Иногда и вовсе поддерживал с такими людьми отношения, открыто подавал руку и здоровался с ними. Он старался говорить с каждым плутом на его родном языке. На сей счет имел собственные изречения: «Можно извлечь добро, познавая зло», «Лесничему не вредно поговорить с браконьером», «Моряк должен знать пирата; пират – это подводный камень», «Я испытываю плута так же, как врач испытывает яд».

Против всего этого нельзя было возразить. Все находили, что капитан Клюбен прав, он поступает верно, не обладая излишней щепетильностью. Кто бы посмел его осудить? Ведь все то, что он делал, преследовало благие цели. Ему все было дозволено, ничто не могло его скомпрометировать. На хрустале не остается пятен. Всеобщее доверие было вознаграждением за его бесконечную честность. Как бы ни поступал Клюбен, все истолковывалось в хорошем смысле. Его знакомства с подозрительными личностями создавали ему лишь репутацию человека, не лишенного хитрости. Таким образом, Клюбен слыл одновременно и простаком, и хитрецом; и никто этому не удивлялся. Бывают наивные хитрецы. Эта одна из разновидностей честности, и притом особенно ценная.

«Тамолипас», закончив погрузку, готовился к отплытию.

Во вторник под вечер Дюранда пришла в Сен-Мало. Было еще совершенно светло. Когда пароход подплывал к берегу, господин Клюбен, стоя на палубе, заметил на песчаной отмели между двумя утесами двух человек, разговаривавших между собой. Он посмотрел на них в подзорную трубу и узнал одного: это был капитан Зуэла. Возможно, Клюбен узнал и второго.

Второй – рослый человек, почти седой. На нем была высокая шляпа, костюм походил на квакерский. Он не поднимал смиренно опущенных глаз.

Придя в трактир, Клюбен узнал: «Тамолипас» намеревается отплыть через десять дней. Потом выяснилось, что Клюбен собирал еще и другие сведения.

Ночью он явился к оружейнику, жившему на улице Сен-Винсент, и спросил его:

– Знаете ли вы, что такое револьвер?

– О да, – отвечал оружейник, – это американская штучка.

– Это пистолет, который сам продолжает беседу.

– Ха-ха! Вот именно! Сам спрашивает и сам отвечает.

– Да, и сам же опять задает вопрос.

– Правильно, господин Клюбен! В нем заключен вертящийся барабан.

– Да, а в барабане пять шли шесть зарядов.

Оружейник вытянул губы и причмокнул языком, в знак восхищения тряся головой.

– Это великолепное оружие, господин Клюбен. Оно будет иметь большой успех.

– Так вот, мне нужен шестизарядный револьвер.

– У меня нет.

– Как это нет? Да ведь вы торгуете оружием!

– Револьверов у меня пока нет. Видите ли, это еще новинка. Во Франции до сих пор делают только пистолеты.

– Черт возьми!

Револьверов нигде еще нет в продаже.

– Обидно!

– Но у меня есть великолепные пистолеты.

– Мне необходим револьвер.

– Да, я понимаю, что это удобнее. Постойте.

– Что?

– Мне кажется, как раз сейчас в Сен-Мало можно достать то, что вам нужно.

– Револьвер?

– Да.

– И он продается?

– Да.

– Где?

– Это я для вас узнаю.

– Когда вы сможете дать мне ответ?

– При первом удобном случае.

– Когда мне зайти за ответом?

– Уж если я вам достану там револьвер, он будет отличный!

– Когда же я узнаю ответ?

– Придете в следующий раз и узнаете.

– Но не говорите, что это для меня, – сказал Клюбен.

Клюбен что-то уносит, но назад не возвращает

Клюбен нагрузил Дюранду, взял быков и несколько пассажиров и, как обычно, покинул Сен-Мало в пятницу утром.

Когда пароход вышел достаточно далеко в открытое море и Клюбен на несколько минут мог покинуть капитанский мостик, он спустился в свою каюту, заперся там, взял дорожный мешок, положил в него просмоленный костюм, бисквиты, несколько банок консервов, несколько фунтов шоколаду, хронометр и подзорную трубу, затянул мешок и запер его на замок. Затем спустился в трюм и вскоре вышел оттуда, неся одну из тех веревок с крючьями, которые используют в море конопатчики, а на суше – воры. С помощью таких веревок легко взбираться по стенам и отвесным склонам.

Прибыв на Гернзей, Клюбен отправился в Тортеваль. Там он провел тридцать шесть часов. Уходя, взял с собой саквояж и веревку, но вернулся с пустыми руками.

В те времена, которые теперь уже кажутся нам историческими и отдаленными, в Ламаншском проливе процветала контрабанда. У западного берега Гернзея часто показывались суда контрабандистов. Есть люди, до сих пор помнящие это время, до мельчайших деталей знающие все, что происходило там полвека назад, и они могут назвать крупнейшие суда, занимавшиеся подобным делом. Не проходило недели, чтобы одно-два таких судна не подплыли к берегу Гернзея. Это носило характер почти регулярного морского сообщения. Одна из бухт на острове Серк до сих пор еще называется «Лавкой», потому что в гроте возле этой бухты контрабандисты продавали свой товар. У них имелся даже свой жаргон, который теперь в Ламаншском архипелаге уже забыт. Этот жаргон был довольно близок к испанскому языку.