Хуан Валера - Иллюзии Доктора Фаустино Страница 21

– Кстати, что же ты ему ответишь?

– Пока ничего. Подожду недельку.

– Он умрет от нетерпения.

– Не волнуйтесь, не умрет. Впрочем, вы же сами сказали, что мой любезный кузен достаточно дерзок: действует медленно, но верно. Просит ни более ни менее как свидания наедине. Кажется, я правильно поняла? Но ведь это значит скомпрометировать себя. «Боже, какое легкомыслие!» – скажут люди, узнав об этом.

– Но, дитя мое, он же собирается жениться на тебе. Что же тут дурного, если ты немного постоишь с ним у решетки?

– Кто вам сказал, что он собирается жениться? Это еще нужно проверить.

Несмотря на ласки, уговоры и убеждения, тетушка Арасели не добилась от племянницы никаких обещаний и не сумела прояснить положение, в котором пребывала душа Констансии по отношению к дону Фаустино.

Однако донья Арасели вернулась домой несколько более уверенная в удачном исходе предприятия, начатого ею с таким энтузиазмом.

VIII

У решетки

Весь день доктор волновался и с нетерпением ждал ответа от доньи Констансии.

Он видел кузину на прогулке и на званом вечере у дяди. Доктор даже говорил с ней в присутствии друзей и приятельниц, окружавших ее, но не заметил никаких знаков того, что Констансия благосклонно приняла его послание. Скорее наоборот: ему показалось, что она держалась с ним более сдержанно, чем обычно. Он подумал даже, что впал в немилость, и меланхолия еще сильнее овладела им.

Респетилья за целый день не смог повидаться с любимой служанкой барышни. Напрасно дон Фаустино пытался выяснить судьбу своего письма.

Доктор вернулся к себе в двенадцать часов, проведя вечер в доме дона Алонсо. Он не стал раздеваться, а приказал слуге немедленно связаться с Манолильей, прибавив, что будет ждать его возвращения, чтобы узнать, как обстоят дела.

Отдав это распоряжение, он сел за стол и попробовал читать, но никак не мог уловить смысла. На страницах философской книги мелькало изображение Констансии. Ему казалось, что девушка улыбается ему, завлекает его, нарочно мешает читать.

Прошли два томительных часа. Уже далеко за полночь он услышал, как кто-то осторожно пробирается по коридору. Тут же скрипнула дверь, и в комнату вошел Респетилья.

– Что так поздно? Принес ответ? – спросил доктор.

– Вы думаете, что сюда так легко добраться? Мальчишка, который должен был отворить мне дверь с черного хода, спал без задних ног; едва его добудился, а то пришлось бы ночевать на улице.

– Я спрашиваю: ты принес ответ?

– Не расстраивайтесь, ваша милость.

– Ну вот еще. С чего ты взял, что я расстраиваюсь? – говорил доктор, и по голосу, жалобному и молящему, было ясно, что он совершенно подавлен. – Я и не думаю расстраиваться, но скажи, ради бога, в чем дело?

– Говорю вам, что нету письма. Донья Констансия бранила Манолилью за то, что она принесла ей ваше.

– Я так и думал. Сердце мне подсказывало. Какой я несчастный. Я не хочу, чтобы меня здесь дурачили. Завтра же едем домой.

– Сеньорито, я считаю, дела не так плохи, как вам кажется.

– Почему ты так думаешь?

– Я думаю так потому, что у доньи Констансии, которая не желает отвечать, появилась ни с того ни с сего блажь.

– Что за блажь?

– Она сказала Манолилье, что теперь стоит прекрасная погода, в саду теперь – что надо, а ночью, когда звезды и пахнет апельсинами, и того лучше, Манолилья сказала, что и правда – в саду как в сказке, особенно от часа до двух, тогда барышня сказала, что у нее такое желание: погулять завтра в это время в саду.

– Ах, Респетилья, я едва верю своему счастью. Она согласна на свидание, согласна видеть меня и говорить со мною у решетки сада?

– Сеньорито, я ничего подобного не говорил. Вы не так меня поняли: Констансия ничего не говорила Манолилье о свидании, и я тоже ничего такого от Манолильи не слышал. А о вас вообще не говорилось ни слова. Известна только, что у Констансии есть такая блажь – погулять завтра в час ночи в саду, понюхать апельсины и поглядеть на звезды. Две калитки с решетками выходят на улицу, и ваша милость может туда подойти. Кто запретит вам гулять по улице? Улица общая, и вы можете нюхать апельсины, когда вам захочется.

– Пойду, Респетилья, непременно пойду.

– Манолилья считает, что вам нужно получше завернуться в плащ, чтобы никто не узнал. Здесь народ зловредный: любит поболтать. Мы с вами выйдем в переулок, вы подойдете к решетке, чтобы сад посмотреть и цветы понюхать, и тут как бы ненароком встретите свою двоюродную сестру и поговорите с нею.

– Дай бог, чтобы представилась такая возможность, – вздыхая сказал доктор.

– Не вздыхайте так тяжело, сеньорито. Дышите веселее: бог даст, все устроится в наилучшем виде.

Доктор был вне себя от радости. Он хотел быть щедрым и дал слуге за добрые вести монетку в 'четыре дуро, что равнялось восьми арробам вина высшего сорта и немногим более двенадцатой части его металлического запаса.

На следующий день была и прогулка и званый вечер у дядюшки – все, как обычно. Констансия держалась любезно, но холодно. Может быть, менее любезно, чем всегда. Дон Фаустино видел ее в окружении поклонников, даже говорил с нею, но она была непроницаема.

Доктор сгорал от нетерпения. Время тянулось бесконечно. Вечеринка казалась нескончаемой. Но всему приходит конец. Наступил час пополуночи.

К тому времени доктор успел проводить донью Арасели домой и поужинать с нею. Он был готов к свиданию.

Как только все в доме улеглись и затихли, доктор нахлобучил шляпу, плотно завернулся в плащ, захватил пистолет и кинжал и вместе с Респетильей вышел через черный ход на улицу. Сад был обнесен высокой стеной с двумя решетчатыми калитками. Деревянных дверей не было, и весь сад хорошо просматривался, насколько это позволяла густая зелень апельсиновых и лимонных деревьев, кустов жасмина, роз и других растений. В переулке царила глубокая тишина, а в саду, казалось, было еще тише. Слышалось только журчание фонтана, расположенного где-то в глубине сада.

Луны не было, но звезды светили так ярко, что видны были дорожка сада и канавка, выводившая воду из чаши фонтана, чтобы она не переливалась. По обеим сторонам канавки, судя по запаху, росли фиалки. Их аромат был так силен, что забивал все остальные: запахи роз, апельсинов и лимонов.

– Они еще не пришли, – начал было Респетилья.

– Молчи, будем ждать, – перебил его доктор.

Прошло несколько минут в полной тишине.

– Идут, вот они, идут] Но нельзя же, ваша милость, стоять прямо против калитки, словно пугало. Вспугнете голубок – и поминай как звали. Встаньте к стене – мы увидим, когда они будут подходить.

Доктор покорно исполнил совет: отошел от решетки и прижался к стене. Послышались легкие шаги, приятный и соблазнительный шорох шелка и крахмальных юбок. Донья Констансия и Манолилья скоро оказались близ решетки, где прятался Фаустино.

– Чудесная погода, не правда ли, Мануэла? – сказала Констансия. – Я рада, что мне пришла в голову мысль пройтись по саду. Что-то мне не спалось. Но все-таки я боюсь. Боюсь, не слышал ли отец, когда мы выходили. Боже, только бы он не узнал. Он страшно рассердится.

Доктор не знал, как ему выйти из засады и начать разговор. Наконец он решился: откинул плащ и подошел к решетке, где стояли обе девушки.

– Ах! – воскликнула в испуге Констансия.

– Не пугайся, Констансита. Это я, твой кузен Фаустино.

– Ах, это ты! – сказала донья Констансия и рассмеялась. – Как ты меня напугал. Вот так совпадение: обоим вздумалось погулять.

– Именно, кузина, Я тоже не мог заснуть и вышел подышать чудодейственным воздухом. Какое счастье, что я встретил тебя!

– Да, да, но какое совпадение! Что, если папа узнает, что я в такой поздний час встретилась с тобой у решетки? Я не знаю, что он сделает.

Когда Констансия произносила эти слова, доктор заметил, что Респетилья и Мануэла скромно отошли в сторону, даже не сказав «Оставайтесь с богом», и уже разговаривали, стоя у другой решетки. Они стояли близко друг к другу, словно призывая господ сделать то же самое.

Доктор последовал примеру своего слуги и встал вплотную к кузине. Та, конечно, не заметив и не почувствовав этого, не только не отошла от решетки, но как-то естественно придвинулась поближе к собеседнику. Временами они стояли так близко, что доктор ощущал аромат ее дыхания и чувствовал, как огонь ее глаз опаляет его.

– Я люблю тебя, обожаю, – говорил Фаустино тихим, страстным голосом, – я хотел сказать тебе это наедине. Именно это. Полюби и ты меня или убей. Твоя любовь сделает меня сильным. Зная, что ты меня любишь, я смогу все. От тебя зависит моя судьба и моя жизнь. В твоей власти спасти меня или погубить. Ты прекраснее всех цветов, свежее утренней зари, грациознее всех нимф, созданных воображением великих поэтов древности. Ты значишь для меня больше, чем все мои грезы, даже если бы они сбылись.

– Замолчи, кузен, замолчи, не будь так безрассуден. Твои страстные признания пугают меня. Будь благоразумен, а то я в другой раз не приду.