Мартин Хансен - Лжец Страница 22

И снова мне вспомнились зловещие минуты в церкви, когда я почувствовал, что меня блазнит, как говаривали старики, что я одержим лукавым. По всей видимости, я был приуготовлен к этому. Я чувствовал себя безучастным, опустошенным. Чужаком, мимолетным гостем. Тут-то все и произошло.

Недобрые воспоминания куда как общительны, они посещают не поодиночке, а за компанию. Что только не всплыло у меня в памяти. Я прикасался к человеческим судьбам, я их переиначивал. Видно, этого не избежать никому, но поступал ли я так по велению сердца? Потому, что любил и ненавидел? Или же удобства и времяпрепровождения ради - как человек заезжий, сторонний?

Возможно, Нафанаил, я выражаюсь туманно, но в таких обстоятельствах и мысли затуманиваются.

Я сидел, оглядывая классную комнату. Друг мой, эта классная комната будет единственным моим ответом суровому критику. Дети приходят сюда с удовольствием, здесь они кое-чему научаются. Тут немало любопытных вещиц, предметов, которые радуют взгляд. За дверью - стенная газета "Ведомости Песчаного острова". Каждый шкафчик - готовый музей, кунсткамера. На задней стене, над высокой панелью, которую Расмус Санбьерг расписал розами, выставка. Это рисунки детей, под стеклом, в собственноручно сколоченных рамках. Время от времени мы ее обновляем. Я считаю, придумано неплохо. Но может быть, я их обманываю? Ввожу в заблужденье, внушая, будто миру есть дело до их художничества? Ниже - библиотечка, небольшое собрание книг, на которые мы еле-еле наскребли денег. Но может, и это обман? И все остальное - тоже? И классная комната обустроена с приятностью и выдумкою, дабы скрасить некоей личности пребывание на острове?

Вот парты, изрезанные не одним поколением мальчишек. Имена, фигурки. Бывший наш пастор отнесся к этому неодобрительно и довольно остроумно, но упрекнул меня. На что я сказал: "Об искусстве и истории Песчаного острова говорить не приходится, на нем нет даже рунических камней. Все его искусство и историография представлены здесь, на этих партах. Вот галеас, под ним вырезано имя: Нильс Йенсен. Это то, что Нильс оставил по себе. Здесь он увековечен".

Так вот, Нафанаил, когда я сидел там, одолеваемый сомнениями, случилось то, что классная комната раскрылась передо мной - впервые. Как? Этого не объяснишь. Казалось, она за меня ручается. И тогда я пообещал, что останусь на острове как можно дольше. Да, по-моему, она благословила своего служителя.

Потом, видимо, я впал в оцепенелое забытье, из которого меня вызвал настойчивый стук в двери школы.

Это явился молодой инженер по имени Харри. С длинным рулоном под мышкой. Признаюсь, досада моя взяла верх над великодушием - отчасти потому, что его приход был некстати, отчасти потому, что я забыл, что сам же и пригласил его. Я провел инженера в класс, а сам наскоро прибрался у себя в комнате. Когда я присоединился к нему, он стоял и разглядывал шкаф с птицами. Все еще с рулоном под мышкой.

- Мне стало любопытно, почему этот шкаф завешен, - произнес он.

- Что ж тут любопытного?

- Это педагогическая хитрость? - спросил он.

- Дурачество, - ответил я.

- А кто стрелял птиц? Вы сами?

- Некоторых. Но чучела мы набивали самостоятельно.

- Так это и есть вальдшнеп? - спросил он.

- Нет, это кроншнеп. Большой кроншнеп. Его подстрелили неподалеку от Клюва, примерно там, где мы вчера с вами встретились. А лесной вальдшнеп вот он.

- Я думал, вальдшнеп крупнее.

- Это так кажется, когда он с шумом вылетает у тебя из-под ног. Вальдшнеп - волшебная птица.

- А когда он должен прилететь?

- После того, как Христос изгонит нечистого духа. То есть сегодня. Вернее, сегодня ночью. Они тянут ночью и порознь. Чаще всего в туманную погоду.

- А сами-то вы верите, что он прилетит этой ночью? - спросил он, улыбаясь.

- Свято и незыблемо, - отвечал я, - но взгляните на эту птицу. Какой у нее длинный меланхолический клюв, удивительно чуткая голова! Увы, ее оперение блекнет. Опытный чучельник сумел бы сохранить первозданную окраску, а у меня не вышло. Хотя о ней легко догадаться. Эти золотистые отливы... Теплый коричневый... Сколь часто брали меня в полон смуглые пышные девичьи груди... Да, это Эвальд. А какие у нее черные исподние перья! Давняя мука пришла под окна, в черном, и кличет меня как встарь. Ютландский ветр!* Но я увлекся, простите. На глаза не обращайте внимания. Они не вальдшнепьи. Это глаза хищной птицы, пришлось вставить временно, за неимением лучшего. Нет, у вальдшнепа они большие и темные, почти неразличимые в лесной полутьме. Оказывается, я долго стоял и глядел на него в упор. Прежде чем он поднялся.

* "Ютландский ветр" - название поэтического сборника датского писателя, лауреата Нобелевской премии 1944 г. Йоханнеса В. Йенсена (1873-1950), откуда и взяты процитированные строки.

- И вы в него выстрелили?

- Да, выстрелил.

- Ненавижу, когда убивают, - сказал он. Голос его дрогнул.

- Вон оно что...

- Вы меня простите, - продолжал он, - но охота!... Нет, я уже не могу... ни с того ни с сего убивать и калечить диких зверей!

- Да нет, я прекрасно вас понимаю, - сказал я. - Я получил по почте несколько недурственных брошюр с решительным осуждением охоты. Само собой, там, где промышляют опытные охотники, дичи прибывает, но обсуждать это не имеет смысла.

Упершись подбородком в рулон, он окинул взглядом содержимое шкафа и, поколебавшись, сказал:

- Подростком меня как-то раз взяли на охоту. Мне понравилось. А спустя годы мне пришлось тащить на себе парня, которого ранили в живот. Ночью, задворками - через три двора, через дощатый забор, на пятый этаж. Иначе его схватили бы. А еще - такое было время - обстоятельства вынудили меня трижды стрелять в людей. При этом я глядел на них в упор, как вы - на вальдшнепа.

Я поставил птицу обратно в шкаф, закрыл дверцу и задернул стекло занавеской. Когда я обернулся к нему, он тут же спрятал глаза. Вытащил из-под мышки рулон, перевязанный бечевкой, потянул, подергал за один конец тугого узла. Чтобы отвлечь мое внимание, посмотрел по сторонам и сказал:

- Здесь на редкость уютно... Только не пойму, что вас сюда привело, побудило искать одиночества.

Искать одиночества! Ну это он хватил через край. Растерялся и пытается найти верный тон. Готов убить себя за то, что разоткровенничался.

- Обстоятельства, - ответил я. - Любовная история. Банальная любовная история.

- Понятно, - протянул он. И, наклонив голову, принялся распутывать узел. Я предложил ему сигарету. Он взял ее - так неловко, что выронил рулон. Быстро нагнулся, поднял. Лицо его потемнело от злости. Впрочем, оно сразу же прояснилось. Зато злость придала ему уверенности: он взял и перерезал бечевку.

Развернутый рулон представлял собой большую топографическую карту Песчаного острова. Картон был наклеен на холст, сверху и снизу прибиты реечки.

- Если эта карта вам пригодится, - сказал он, - я бы, с вашего разрешения, подарил ее школе. Времени у меня было с избытком, от нечего делать я бродил по острову и промерял все подряд. Я вычертил карту для фирмы, а заодно и для вас, на вашей я все обвел пожирнее.

Я поблагодарил его. И вознес хвалу карте. Она была сделана на совесть. Большая, четкая - дети со своих мест различат каждый дом. Я был доволен. Мы расстелили ее на полу и, опустившись на колени, долго рассматривали.

Потом пошли ко мне. Я достал рюмки. Он чувствовал себя уже не так скованно и поделился со мной кое-какими планами. Он в этой фирме три года, но полевой практики у него маловато. Ему бы хотелось поработать за границей, а больше всего - принять участие в проектах, которые они осуществляют в технически отсталых странах. Он без пяти минут социалист и верит в технический прогресс как средство переустройства общества на более справедливой основе. Он разговорился и рассуждал вполне зрело.

- Вы конечно же считаете, что техника порабощает человека, - заметил он, - об этом без конца и говорят и пишут. Но скажите, мыслимо ли приостановить прогресс? И что вы предложите взамен? Что нам остается, как не трудиться и трудиться во имя разумно поставленной цели? А какой выход видится вам? Я склонен полагать, вы из тех, кто проповедует, что человек, современный человек, должен совершенствоваться духовно, и мир будет спасен, не так ли? Ну а результаты, где они? Это же чертовски медленный способ!

- Зато ваш - молниеносный, - ответил я. - Только с чего вы взяли, что я думаю именно так, а не иначе?

- Мне кажется, это видно невооруженным глазом. Извините, что я говорю так прямо, но я уверен, у вас достанет мужества меня выслушать. Вы реакционер. Пусть и самого прекрасного толка. Вот эта ваша комната... Поймите меня правильно, в глубине души я даже вам завидую. Классическая литература, книги, которые читаются и перечитываются, художественный беспорядок, скрипка, виолончель, красивые репродукции... Но если начистоту, ваш образ жизни, образ мыслей - все это напоминает мне выдвижной ящик старинного шкафа, который отдает лавандой.