Хаймито Додерер - Слуньские водопады Страница 23

Он не был образцовым солдатом, но вполне подходил для военной службы, тем более в пехоте. Он маршировал легко и упорно, а длина его шагов точно соответствовала уставу (семьдесят пять сантиметров); таким образом, никаких трудностей у него с самого начала в отделении не возникало. Учение в пехоте тогда было менее суровым, чем у конников или саперов.

"84-й полк, индейское племя, разбившее свои вигвамы в Пратере" - так некогда начал Антон Ку (литературный enfant terrible) описание своей годичной службы в этом племени. Она, правда, была нелегка (и во времена Мюнстерера не стала легче), потому ее и осыпали плоскими, пессимистическими шутками, ибо людям, против воли забритым в солдаты, в их вечно подневольном положении, хотелось как-то его разрядить и сделать хотя бы выносимым. Так вот и процветал этот казарменный юмор, высоко ценимый не только в Австрии, ибо он затуманивает нелепую по самой сути атмосферу детской комнаты для взрослых.

Мюнстерер позволил затуманить себе мозги. Чистая постель, отличная пища и много движения на свежем воздухе - он так мало наслаждался раньше! сделали свое дело. Никому ни слова не говоря, он неуклонно придерживался того, что запомнил раз и навсегда, а именно: только обострения, присущие той или иной ситуации, могут привести к положительным результатам. Через два года он уже был капралом. Нет сомнения, что организация всех процессов на почте уже тогда была куда сложнее, чем взводные, ротные или батальонные учения - стрельба, например, или предписания касательно размещения частей, а в случае прироста их численности правила, коими должны руководствоваться квартирьеры или интенданты при выдаче обмундирования. Большего в те времена не требовалось.

Мюнстерер участвовал и в больших маневрах, это уже было нечто вроде кочевой солдатской жизни. Маршировка не угнетала его. Удобная обувь старой армии - не слишком тяжелые походные ботинки на шнурках и легкие удобные башмаки при расквартировании, - а также обшитый мехом, не ерзавший вверх и вниз ранец; такое снаряжение, основанное на старинном опыте, помогало бывалому солдату - рекруты никогда в маневрах не участвовали удовлетворять всем требованиям, не ведая унизительной усталости. Мюнстерер даже сумел в рамках тактического просвещения отличиться в качестве начальника караула и вскоре был представлен к следующему, унтер-офицерскому званию и стал называться - тогда, как и теперь, "взводным".

Нам придется задержать Мюнстерера в момент, когда уже начали созревать плоды его решения. Ему дали понять, что по истечении трех лет действительной службы никто не станет чинить ему препятствии, если он пожелает остаться на сверхсрочной. Здесь подобает вспомнить и об изменении его внешнего вида, каковой не мог не броситься в глаза тем, кто знал его со времен Адамова переулка, - прежде всего лицо и затем уже походка, осанка и цвет кожи. Что касается выражения лица, то оно было точно таким, какое советник суда доктор Ойген Кайбл в свое время наблюдал в бывшей комнате Хвостика.

Но теперь, когда Мюнстереру представилась возможность новой карьеры, он все еще колебался. Это доказывает, что жизненное положение, открывшееся ему благодаря призыву в армию, было слишком заманчиво, чтобы им поступиться (не дожидаясь обострений). На почте его продвижение на действительной военной службе пошло ему на пользу. Демобилизовавшись, он стал мелким почтовым чиновником. За это время у него скопились кое-какие поощрения и премии.

Итак, мы вновь встретили нашего уже штатского Мюнстерера в едва ли не сельском почтовом отделении, где он обитал в меблированном кабинете; все относились к нему почтительно. Время смены эпох в его жизни, обострений и принятия решений миновало. Отныне у него одно нагромождалось на другое, похожее, и его биографическая башня росла не так разнообразно, но все равно неудержимо. Надо добавить, что у него появился еще и садик при доме. Кстати сказать, он так и не женился. Устрашающий и позорный пример отца все еще стоял перед его внутренним взором. В 1900 году мы видим Мюнстерера уже начальником почтового отделения в одном из модных дачных поселков в двух часах езды поездом от Вены. На этом мы пока распростимся и с этим обитателем дома в Адамовом переулке.

Хвостик проснулся. Его окружала белая лакированная обстановка комнаты для прислуги. Он сделал ее спальней. Металлическая кровать и большой платяной шкаф остались на своих местах, так же как и умывальник. Окно, выходившее во двор, стояло настежь, открыта была и дверь в переднюю; Хвостик видел ее прямо с кровати. Напротив еще две комнаты; одна из них была тоже видна отсюда. Везде легкий ветерок, ни одна дверь, ни одно окно не были плотно закрыты. Распахнутые дверные створки были подперты стульями. Но сквозняка не было, только легкая ночная прохлада, хотя уже развиднелось. Поезд загудел, гудок был отдаленнее и тише, чем в Адамовом переулке. Хвостик встал и закрыл все двери и окна, чтобы спастись от грядущей дневной жары.

Свой туалет он совершал неторопливо и обстоятельно. К чему только он не успел привыкнуть за последнее время: даже к массажу корней волос французской водкой.

Покончив с этим, он пошел в заднюю комнату и постоял там.

Кресла были сдвинуты с места. Между ними маленький столик со спиртными напитками.

Вечером у него был Милонич.

Весьма удовлетворенный, разумеется.

Он говорил с Хвостиком как с человеком, которому удалось выбраться из трясины.

Сейчас, в утренней тишине, в Хвостике поднялся протест против такого отношения. Собственно говоря, он и в Адамовом переулке был человеком, он там жил, учился, старался. Но здесь он водворился только сейчас, после того, как многое было улажено, дополнено, куплено. Обслуживать его была приглашена Венидопплер. Приобретено было кое-что из мебели. (Советчик Мило.) Наконец были повешены драпри. (Осуществила это та же Венидопплер.) Теперь уже стало спокойнее. Теперь Хвостик окончательно обосновался здесь. Разные хозяйственные мелочи пока остались старыми. Меж тем пошла уже середина августа. Минутами ему казалось, что он чует запах нафталина, а может быть, камфары, прежде всего в спаленке, когда он открывал большой гардероб. (Туда кроме всего прочего был убран еще и вертящийся столик из кухни, тумбочка, прежде стоявшая у кровати, перешла в собственность Венидопплерши, что ее почему-то чрезвычайно обрадовало.) В комнатах, особенно в той, в которой он сейчас стоял, время от времени все еще держался строгий, слегка кисловатый запах, надо думать запах политуры новой мебели. Хвостик не спешил уйти оттуда. Наконец он шагнул, поднял спущенные жалюзи и взглянул на канал и на зеленые кроны деревьев в Пратере.

Налево, вверх по течению, новые дома закрывали от него вид.

Голубой портрет девочки в приемной доктора Эптингера был здесь ближе, чем в Адамовом переулке: никакая ступенька не отделяла его. Теперь портрет действительно принадлежал к миру, окружавшему Хвостика.

Послышались шаги Венидопплерши. Она отперла дверь из коридора. И прошла в кухню.

Мило покидает Вену. Поначалу он должен был занять место chef de reception [метрдотель, администратор в гостинице (франц.)] в большом белградском отеле на улице Короля Милана. Однако 1 октября 1879 года он получил письмо, что администрация предпочла бы видеть на этом посту другого, ему же они предлагают, разумеется, со значительно большим окладом должность директора, "основываясь на полученных нами рекомендациях". Что это за новые рекомендации? Тамошние? Все здешние он переслал по назначению. Его шеф, очень не желавший отпускать Милонича, тоже написал о нем наилучший отзыв. Похоже, что в игру затесалась новая карта. Наконец Мило вспомнил о богатом сербском боярине, крупнейшем землевладельце и экспортере скота, который уже довольно давно жил в отеле в Йозефштадте, прельщавшем его (многих прельщают такие отели, например, молодых Клейтонов) своей тишиной и уединенностью больше, чем шикарные отели центра города. Этот серб был счастлив, говоря с Милоничем на своем родном языке, а Мило старался ему услужить разными краеведческими сведениями. Может быть, таинственная и столь благоприятная рекомендация исходила от этого человека?

Ничто, собственно, не отмечало для Хвостика с такой ясностью новую стадию жизни, как именно то обстоятельство, что Мило вскоре не будет в Вене.

В эти минуты, когда он стоял у окна и любовался Пратером, под ним быстрее крутился диск времени, сам же он неподвижно парил над ним, зависнув в воздухе, как некоторые насекомые на лугах, и в ранее неведомой ему пустоте, - так молод он был. Он наконец переехал. И знал заранее, что в этой квартире с вращением диска времени, год за годом одно будет ложиться на другое, такое же, тонкими пепельными слоями, как пыль ложится на пыль. Одно крохотное мгновение над ним властвовало бесцеремонно ежеутренне являвшееся огромное напряжение, отнюдь не быстропроходящее, но всякий раз наново требовавшее усилия и заботливого и тщательного преодоления. А это было уже слишком. Раз, другой еще куда ни шло... Хвостик снова опустил жалюзи, закрыл окна и вернулся в заднюю комнату. О да, новая мебель была хороша и элегантна, все из первоклассного магазина фирмы "Портуа и Фикс". Дамский письменный столик, очень шаткий, был отодвинут в угол, Хвостик ни за что не хотел с ним расстаться.