Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим Страница 24

ПЕСНЯ ВОСЬМАЯ

Гром перестал греметь, утихла буря,И замерло дыхание ветров:Вся в золоте и в розах выходилаАврора из небесного чертога.Но злобные зачинщики ненастьяЕще не унялись. Один из них,Что Астаротом звать, своей сестреДискордии такое молвит слово:

«Ты воина там видишь, что от местиБорца за нашу славу ускользнул.Остановить его уж мы не в силах:Латинянам расскажет он, какойЕго начальник участи подвергся;Важнейшие он тайны выдаст им,И это их принудит, может статься,Бертольдова обратно вызвать сына.

Возврат для нас опасный мы должныПредупредить иль хитростью, иль силой.Сойди же к христианам: что им вестникНа благо скажет, обрати во зло;Пролей в сердца латинян, гельветийцевИ англичан могучую отравуРазноплеменной розни, поселиВ отрядах недовольство и раздоры.

Тебя вполне достоин подвиг: ты жеВластителю его и обещала».Сказал он, и чудовище тотчас жеЛетит исполнить замысел коварный.А вестник между тем, достигнув станаВоителей Христовых, говорит:«Я должен видеть вашего вождя;Меня к нему, прошу вас, проводите».

К Готфриду любопытная толпаЕго ведет; почтительно склонившись,Целует он ту доблестную руку,Что заставляет Азию дрожать,И говорит: «Герой, от океанаДо звезд своими подвигами славный,Хотел бы я порадовать тебяВестями!» И со вздохом продолжает:

«Единственный сын датского монарха,Свенон, опора старости его,Горел мечтой стать под твои знаменаВ ряды отважных мстителей Христовых:Ни трудности похода, ни наследство,Ни нежность к престарелому отцу —Ничто в его великодушном сердцеУнять не в силах было это рвенье.

Он под твоим главенством знаменитымХотел войны искусство изучить;Его душа безвестностью томилась;Исполнен был он зависти к Ринальду,Сравнившемуся в возрасте столь юномС храбрейшими воителями мира.Но больше всех соблазнов возбуждалВ нем рвение венец небесной славы.

Становится, пылая нетерпеньем,Он во главе отряда молодежиИ прямо через Фракию идетПочти без остановок в Византию;Там император греческий радушноЕго в своих палатах принимает;Туда ж к нему является твой вестникС последними военными вестями.

Рассказывает он о том, как палаАнтиохия и каким позоромОкончилась для персов их попыткаОбратно город взять; и о тебеРассказывает он, и о Ринальде,О том, как этот юноша в порывеВеликодушном скрылся и в какихОн подвигах являл свою отвагу.

А напоследок вестник прибавляет,Что вы уже у стен Иерусалима,И приглашает принца разделитьПоследние хотя бы лавры с вами.Воспламеняют юношу рассказы;Ему веками кажутся часы:С неверными сразиться полный рвенья,Омыть он жаждет руки в их крови.

Как будто ваша доблесть боеваяУпреком служит трусости его;Снедаемый стыдом, он и советыИ просьбы все упорно отвергает.Страшит его одна опасность только:Не разделив опасностей твоих,Не разделить с тобой и славы бранной;И ничего не слушает он больше.

Сам ускоряет он свою судьбу;Едва, чтоб в путь скорей пуститься, первыхЛучей авроры в силах он дождаться:Кратчайшую дорогу избирая,Он даже не пытается ни трудныхПроходов, ни враждебных стран избегнуть;Он нас ведет неведомо куда,И мы ему покорны, как слепые.

Здесь голод нас подстерегает, тамПрирода заграждает нам дорогу:Вести борьбу приходится повсюду,Но мы одолеваем все препоны,Врагов уничтожая там и здесь.Победы в нас поддерживают бодрость,И мы, гордясь успехами своими,Пределов Палестины достигаем.

Тут наши скороходы нам доносят,Что слышен шум оружия и видныРаспушенные по ветру знамена;А это заставляет их бояться,Не войско ли идет на нас большое.Бледнеют лица воинов, Свенон жеБесстрашно и спокойно озираетИспуганный отряд и говорит:

«Нас пальмы победителей, друзья,Иль мучеников пальмы ждут сегодня!Надеюсь я на первые, но славуНам большую еще сулят вторые.Когда-нибудь здесь в память нас воздвигнутПотомки храм; сюда стекаться будутНароды, чтоб почтить могилы нашиИль чтоб трофеи наши увидать».

Сказав, он расставляет часовых,Распределяет должности, работы,Велит всем при оружии остатьсяИ сам ни лат, ни шлема не снимает.И вот среди полночной тишины,Когда вокруг все мирным сном объято,Внезапно страшный рев пронзает воздухИ судорогой землю потрясает.

«К оружию!» – кричат, и королевичЛетит, чтоб во главе отряда стать;Его глаза отваги мечут искры,Лицо горит. Нас бурно атакуют:Враги непроницаемым кольцомОхватывают нас; мечи и копьяВздымаются вокруг дремучим лесом,И сыплются дождем обильным стрелы.

На каждого из нас в бою неравномПо двадцати приходится врагов;Немало уж сраженных и немалоВо мраке при последнем издыханье.Но в том же мраке и число убитых,И раненых число погребено;И подвиги и беды наши ночьПод черной пеленой таит ревниво.

Меж тем Свенон являет неустанноИ силу рук, и тяжесть их ударов:Вокруг него течет ручьями кровь,И груды тел ему оплотом служат;Куда он на коне в разгаре схваткиНи обернется, всюду он несетВ своих глазах лучистых смертный ужасИ смерть в своей руке вооруженной.

Сражаемся мы так, пока аврорыЛучи не озаряют небосклон;Рассеяв тьмы все ужасы, они жеВсе ужасы нам смерти открывают.Столь вожделенный день приносит намЛишь зрелище смятенья и печали:Весь стан телами мертвыми усеянИ нашими останками покрыт.

Две тысячи нас было, а осталосьНе больше сотни. Дрогнуло ли сердцеГеройское от ужаса, не знаю;Но светел был и ясен вид Свенона.И говорит он нам, возвысив голос:«Пойдемте же, товарищи, и к счастью,И к славе по пути, что указалиНам павшие бойцы своею кровью».

Он говорит и, улыбаясь смерти,Что быстро приближается к нему,Перед потоком хлынувшим отвагуИ стойкость беспримерную нам кажет.Нет лат таких, хотя бы из алмаза,Чтоб меч его могучий не пронзил,Невдолге тело юное собоюОдну сплошную рану представляет.

В неукротимый труп уже не жизнь,А храбрость лишь одна влагает душу:Он на удар ответствует ударом;Чем глубже рана, тем он сам страшней.Но вдруг, глазами яростно сверкая,Поддержанный товарищами воинСвирепо нападает на негоИ после долгой схватки побеждает.

И падает царевич благородный,И некому за павшего отмстить.О кровь великодушно пролитая!О властелина лучшего останки!Свидетелями будьте вы, что жизниЯ не берег! Я презирал опасность,И если б дни мои решило НебоВ тот миг пресечь, я умер бы достойно.

Среди своих товарищей умершихСвалился я, один еще живой,Но уж и чувств лишенный, и сознанья:Глаза завеса черная покрыла.Так я лежал и вдруг очнулся; векиМои раскрылись вновь; мне показалось,Что это – ночь; в пространстве темном слабыйКолеблющийся свет увидел я.

Я был еще не в силах различатьБлижайшие предметы: я как будтоИ бодрствовал, и спал; то открывалисьГлаза мои, то закрывались снова.От влажности земли, моей постели,А также и от свежести ночнойЯ ощущал такие боли в ранах,Что, думалось, пересчитать их мог бы.

А свет все приближается меж тем;Уже я различаю тихий говор.С усилием приподнимаю векиИ вижу: надо мной два человекаВ одеждах длинных с факелом стоят.«О сын мой, – слышу, – не теряй надеждыНа Господа! Он помощью СвоеюПредупреждает чистые молитвы».

Протягивает руку говорящийИ с видом вдохновенным произноситВполголоса неясные слова,Которых смысл мне вовсе непонятен,И прибавляет: «Встань!» Я поднимаюсьВнезапно, полный бодрости и силы,И ран уже не чувствую, как будтоМне кто-то жизнь иную даровал.

На них я в изумлении гляжу;И говорит мне старец: «Маловерный,Ты все еще в сомнении! Где мысльюБлуждаешь ты? Не призраки ты видишь;Служители Христовы, мы ушлиОт мира и от всех его соблазновИ, чтоб заветам следовать Господним,Не ведая людей, живем в пустыне.

Предвечный Бог, что правит всей вселеннойИ, в чудесах великих проявляясь,Не отвергает низменных орудий,Тот Бог меня послал тебя спасти;Не хочет Он, чтоб почестей высокихЛишилось тело, бывшее жилищемСтоль доблестной души, с которой ждетЕго соединенье в вечной славе.

Свенону уготована могила,Достойная его деяний славных;И к ней веков грядущих племенаПридут почтить с молитвой прах героя.Взгляни на небосклон: увидишь тыНа нем звезду, блестящую, как солнце;Она тебя и приведет к священнымОстанкам господина твоего».

Внезапно из звезды, что затмеваетСобою все светила, иль точнееСказать, из солнца этого на землюНисходит луч; подобно золотойЧерте он продолжается до тела,На нем все раны ярко освещая:И в клочьях окровавленного мясаЯ признаю почившего вождя.

Лежал он не ничком, а было к небуПрекрасное лицо обращено,Куда при жизни все его желаньяСтремились неуклонно. Как живая,С угрозой смертной правая рукаМеча еще сжимала рукоятку;А левая, покоясь на груди,Безмолвную молитву выражала.

Печали неизбывной предаваясь,Обильными слезами орошаюЯ эти раны; старец между темОсвобождает меч, в руке зажатый,И говорит: «Ты знаешь, эта сталь,Пролившая сегодня столько крови,Есть чудное создание искусства,И равного ему нет в целом мире.

Желает Небо, чтоб оно без пользыНе оставалось тут, а перешло быИз этих рук в счастливейшие руки,Не менее достойные притом:Пусть с ловкостью и силою такой жеОни владеют им в бою, но дольшеПусть сохранят его и посвятятОтмщению за прежнего владельца.

Свенона Сулейман убил, так пусть жеПогибнет сам он от меча Свенона.Возьми его и с ним в стан христианскийК стенам Иерусалима поезжай;Не бойся, что в странах попутных встретишьТы новые препятствия; десница,Блюдущая твой путь, все сокрушит,Что задержать тебя на нем могло бы.

Желают Небеса, чтоб голос твой,С твоею жизнью ими сохраненный,Народам возвестил о благочестьеИ об отваге павшего; ониЖелают, чтоб его пример дал новыхВоителей и мстителей за веруИ чтоб, когда минует наше время,Воспламенил он будущих героев.

Теперь тебе открыть я должен, ктоСвенона меч наследует: то юныйРинальд, что всех отвагой превосходит;Ему вручишь ты этот меч и скажешь,Что Небо и земля лишь от негоЖдут должного возмездья за героя».Пока его я слушаю безмолвно,Мой взор уж новым чудом привлечен.

На месте, где покоится усопший,Встает великолепная гробница,Охватывает тело и его,Смыкаясь вновь, в своих хоронит недрах;Незримая рука меж тем уж чертитНа ней Свенона имя и деянья.Я памятник и надпись созерцаюИ взор от них не в силах оторвать.

«В гробнице это, – старец говорит, —Почиет прах его среди друзей,Чьи праведные души, слившись с Богом,Блаженством вечным будут упиваться.Останкам дань ты заплатил слезами;Мое уединение послужитУбежищем тебе, пока заряТебя опять в дорогу не погонит».

Сказав, меня ведет то по холмам,То по долинам старец; через силуЯ следую за ним: так достигаемМы каменной пещеры наконец.Там со своим учеником спокойноОн и живет среди лесных чудовищ;Невинностью одной вооруженный,В иной он не нуждается защите.

Он предлагает мне простую пищу,И тело утомленное моеВкушает мирный сон на жестком ложе;Но чуть заря блеснула в небе, обаОтшельника встают уже: втроемК Предвечному возносим мы молитвы.Прощаюсь я со старцем и, запомнивЕго советы, в путь пускаюсь новый».

Смолкает вестник. «Воин благородный! —Готфрид ему в ответ, – ты нам приносишьУжаснейшую новость; на нееСлезами лишь мы можем отозваться.В мгновение одно утратить столькоГероев и друзей! И где их прах?Как молния, твой повелитель славныйБлеснул лишь для того, чтоб вновь исчезнуть!

Но смерть им в честь! Падения такогоНе стоят ни победа, ни добыча;Столь благородных лавров никогдаВ своих стенах не видел Капитолий.В селениях небесных, в храме славыБессмертия венец их ожидает:Там раны показав свои, ониПохвалятся геройским пораженьем.

Но ты, что пережил их, ты, что долженНевзгод войны еще изведать много,Их торжеству порадуйся и горяМорщины на лице своем изгладь.Ринальда спрашиваешь ты: далекоБлуждает он от нас, и мой совет —Здесь ожидать о нем известий верныхИ уж потом на поиски пуститься».

Готфридовы слова у всех в сердцахК Ринальду сразу нежность пробуждают;Все говорят они: «Герой наш юныйБлуждать среди неверных обречен!»И все наперерыв спешат поведатьДатчанину о подвигах его,Все шире перед взором изумленнымРазвертывая ткань геройской жизни.

Чем больше вспоминают о Ринальде,Тем все сердца растроганы сильней.И вот среди чарующих рассказовВнезапно возвращается отряд,Из стана незадолго перед этимПриманкою добычи увлеченный:Стада, у неприятеля успешноОтбитые, перед собой он гонит.

И он же слишком явное приноситСвидетельство нагрянувшей беды:Разбитые, раздробленные, кровьюПокрытые Ринальдовы доспехи.Тревожнее один другого слухиПо стану разлетаются тотчас;При имени героя с громким плачемСбегается толпа к останкам славным.

Их сразу узнают: и эти латыОгромные, и этот шлем блестящий,И эту птицу с молнией в когтях,Со взором, вечно к солнцу устремленным.Их видели и в славе, и в почете,И вот они валяются в пыли:Ужасный вид обломков загрязненныхВо всех сердцах и гнев и скорбь рождает.

Пока идет по стану смутный говорИ сыплются со всех сторон догадки,Начальника отряда, что привезКровавую находку, Алипранда,Готфрид зовет к себе и задаетПрямой вопрос: «Где ты нашел все это?Скажи по правде, доброй ли, худой ли».Тот, как солдат и рыцарь, отвечает:

«В двух днях отсюда, у пределов Газы,Лежит уединенная долина;Со всех сторон она оцепленаХолмами, а с холмов ручей стекаетИ вьется резвой змейкой по траве,Древесною листвою осененный:Едва ли где, я думаю, найдетсяУдобнейшее место для засады.

Разыскивая скот, что там пасется,Мы видим вдруг кровавые следы;А у ручья тотчас же примечаемТруп рыцаря. Мы узнаем доспехи,Хотя и кровь и пыль их покрывает,И замираем в трепете зловещем;Черты лица хочу я разглядеть,Но головы не нахожу у тела.

И правой также не было руки,А тело в ранах, с тылу нанесенных;Поодаль, крылья белые раскинув,Лежал орел, со шлемом неразлучный.Пока вокруг я взглядами ищу,Кто мог бы свет пролить как очевидец,Является крестьянин перед нами;Но, нас едва приметив, исчезает.

За ним спешат в погоню, настигают,И на расспросы он дает ответы:Увидев накануне, как из лесаВнезапно вышел воинский отряд,И спрятавшись поспешно, он приметилУ одного из воинов в рукеОтрезанную голову; погибшийБыл рус и юн по признакам наглядным.

Ужасную добычу завернув,Ее к седлу привесил тот же воин;Отряд же, как рассказчик по одеждеМог заключить, из нашего был стана.Доспехи с тела сняты; я егоГорючими слезами орошаю,Предать земле приказываю с должнымПочетом и беру с собой доспехи.

Но если это – юного герояИ вправду тело, то оно иныхИ почестей достойно, и гробницы».Рассказ окончив, Алипранд уходит.Готфрид вздыхает тяжко и не можетС ужасной мыслью в сердце примириться:По признакам вернейшим хочет онИ труп узнать, и отыскать убийцу.

Ночь настает и темными крыламиНебесное пространство покрывает;Желанное забвение сердцамПриносят сна обманчивые грезы.Ты, Аргиллан, один, лютейшей скорбиСтрелою пораженный, в глубинеСвоей души не ведаешь покоя,И сон бежит от глаз твоих открытых.

В речах отважный, пламенный, мятежный,Родился Аргиллан в долине Тронто:Среди борьбы и войн междоусобныхПитал себя он злобою и местью.Подвергнутый изгнанию потом,Он кровью наводнил родную землю;И в Азию как воин напоследокДля подвигов достойнейших был призван.

Лишь на заре глаза его закрылись;Но это был не сон-успокоитель,А сонная Дискордии отрава.В оцепененье тяжком и в бреду,Он не вкушал желанного покоя:Безжалостная фурия, меняяОдин ужасный образ на другой,Ему на миг забыться не давала.

И напоследок воина он видитС отрубленной рукой и головой;А голову рука другая держит.Прерывистая речь из уст багровыхСо вздохами и кровью вылетает:«Беги же, Аргиллан… беги скорееИз стана, оскверненного убийством…Беги от нечестивого вождя!

Друзья, кто защитит вас от Готфрида,Которого я стал невинной жертвой?Меня сгубив предательски, злодейТеперь и вашу гибель замышляет.Но если ты еще стремишься к славеИ в мужестве своем еще уверен,Тогда бежать не должен ты: тогдаПусть кровь тирана смерть мою искупит.

Последую я тенью за тобою,Гнев буду разжигать в тебе и в рукуТвою вложу неотразимый меч».Сказала так и в сердце АргилланаВливает новый яд. Он, вне себя,Вращает изумленными глазами;Потом вооружается и в дикомНеистовстве сзывает итальянцев.

Сзывает их в то место, где РинальдаРазвешаны доспехи, и в такихСловах свою им ярость изливает:«Так скопище тиранов вероломных,Которые насытиться не могутНи золотом, ни кровью, так ониДавить нас будут скипетром железнымИ шеи наши гнуть упряжкой рабской!

Обиды и жестокости той власти,Что семь уж лет мы терпим над собой,Еще тысячелетие могли быВ Италии питать негодованье.Не буду говорить о Киликии,Танкредом завоеванной, потомФранцузами присвоенной обманноИ ставшей мздой коварства в их руках.

Не буду говорить, что, чуть где нужноЯвить отвагу, мужество и твердость,Всегда уж против тысячи смертейОдин из нас идет на битву первым;Но на досуге мирном, лишь настанетЧеред делить и лавры и добычу,Французы все сумеют захватить:И славу, и богатство, и трофеи.

В былое время, может быть, такиеОбиды уязвляли нашу гордость:Что говорить теперь о том, когдаСовершено ужасное злодейство!Они убили юного Ринальда,Поправ законы Бога и природы,И молний Небеса на них не шлют,Земля не расступается под ними!

Они убили юного Ринальда,Опору и защиту нашей веры!Герой не отомщен еще, да что:Не преданы земле его останки!Вы спросите, пожалуй: «Кто убийца?»О, кто ж, друзья, кто ж этого не знает!Завидуют не явно ли для всехГотфрид и Балдуин отваге нашей?

Зачем и доказательства искать?В свидетели я Небо призываю,Что нынче утром видел я РинальдаБлуждающую тень. Ужасный образ!Сколькими преступлениями вскореНам это преступление грозит!Да, я не спал; воочию я видел:Он и сейчас везде передо мною.

Что делать нам? Терпеть ли над собой,Как было до сих пор, все ту же руку,Сочащуюся кровью неповинной?Бежать ли прочь, на берега Евфрата?Вступить в борьбу с изнеженным народом,Настроившим цветущих городов?Все города, конечно, станут наши:С французами делить мы их не будем.

Уйдем, и пусть, коль надо, без возмездьяОстанется прославленная кровь;Но если б наша чахлая отвагаПылала так, как ей пылать прилично,О, скоро эта гнусная змея,Пожравшая красу и гордость нашу,Под нашими ударами себеНашла бы смерть тиранам в назиданье.

Хотел бы я, да, если б вы такой жеОтвагой обладали, как и силой,Хотел бы я карающий свой мечВонзить в то сердце, где живет измена».Так говорит фанатик Аргиллан;Он яростью все души заражает.«К оружию!» – кричит он в исступленье,И юноши: «К оружию!» – кричат.

Дискордия, мечом средь них сверкая,Льет яд в воспламененные сердца;Негодованье, ярость, жажда кровиРастут не по часам, а по мгновеньям.Везде распространяется зараза:Отрядом итальянским овладев,Захватывает ставки гельветийцев,От них же шаг один до англичан.

Не случай скорбный только, не утратаЛюбимого товарища-герояПоддерживает вспыхнувший мятеж:И старая вражда его питает;Забытые припоминают счеты,Французов нечестивцами зовут.Уж ненависть в угрозы переходит,И удержать ее ничто не в силах.

Так, на огонь поставленная сильный,Вода шумит, кипит и, наконецПоднявшись, выливается наружу.Немногие с рассудком трезвым людиНе в состоянье правду ослепленнойТолпе внушить. Танкред, Камилл, ВильгельмИмели и значенье и влияньеСреди своих, но были все далеко.

В неудержимом рвении спешатК оружию восставшие отряды;Нежданно мирный воздух потрясаютТрубы мятежной звонкие раскаты.Меж тем со всех сторон бегут к Готфриду,Крича ему, чтоб он вооружался:И, первым появившись, БалдуинБок о бок с ним становится тотчас же.

Услышав обвинение, геройВозносит к небу взор и восклицает:«О Боже! Ты, что ведаешь тот ужас,Какой питаю я к кровопролитью,Сорви Своей десницей всемогущейПовязку, что глаза их закрывает,И пусть они, слепцы, прозрев, увидятМою невинность так, как видишь Ты!»

Воскликнув так, он чувствует в своейКрови уж новый пыл. С надеждой в сердце,С отвагой на лице идет навстречуОн воинам, вообразившим, будтоИм подобает мстить за смерть Ринальда:Звучит кругом оружие, он слышитИ ропот и угрозы; но ничтоОстановить шаги его не может.

На нем сверкают латы; он одетВ пышнейшие свои одежды; рукиСвободны от оружия; лицоОзарено величием небесным.Лишь скипетром он машет золотым,В котором вся и власть его, и сила.Он держит речь, и голос у него —Сильнее, чем у смертного бывает:

«Что значат эти дикие угрозыИ этот шум бессмысленный? В чем дело?Вы так-то уважаете меня?Иль я вам недостаточно известен?Готфрид в убийстве гнусном заподозрен?Не ждете ль вы, что я сейчас смиренноОправдываться стану, защищаться?Что я до просьб унижусь перед вами?

Нет, никогда вселенная, где имяМое гремит из края в край, меняНе упрекнет в бессилии постыдном.Защитников иных я не желаю,Как этот жезл и подвиги мои.Пусть милости уступит правосудье;Виновных не постигнет кара: в памятьУсопшего я всех прощаю вас.

Один лишь Аргиллан ответить долженЗа общую вину своею жизнью:Столь слабым подозрениям поддавшись,И вас в свою ошибку он вовлек».Так говорит, и пламенные взглядыВеличием и ужасом сверкают;Виновный же, подавленный, дрожащий,Не смеет на него поднять свой взор.

Дрожавшая от гнева и от злобы,Пылавшая кровавой мести жаждой,Безумно потрясавшая мечамиИ дротиками, дерзкая толпаТеперь, понурив головы, с безмолвнойПокорностью внимает властной речи;Она спокойно сносит, что при нейЗаковывают в цепи Аргиллана.

Так лев великолепный, что сейчасРевел, ужасной гривой потрясая,Едва увидит руку, что смирялаЕго, еще детеныша, свирепость,Склоняется надменной головойПод гнетом хорошо знакомой цепи,Дрожит перед угрозой и опятьИ мощь свою, и гордость забывает.

Толкуют, будто в это же мгновеньеКрылатый вида грозного воительПокрыл благочестивого ГотфридаЩитом небесным и держал он будтоВ руке еще алевший кровью меч.То кровь была тех стран и тех народов,Чьи грешные деянья, наконец,Возмездие Творца воспламенили.

Так бурное восстанье утихает:Оружие долой, и страсти гаснут;Готфрид идет к себе, весь поглощенныйНамереньем великим. Третьей ночиДождавшись, хочет он идти на приступ;Исследует он страшные снаряды,Что сокрушить должны оплот Солима,Неся в него и гибель и разгром.

ПЕСНЯ ДЕВЯТАЯ