Редьярд Киплинг - От моря до моря Страница 27

- Какой доход снимает правительство с этих огородов? - поинтересовался я.

- К черту! - ответил спокойно профессор. - Надеюсь, ты не собираешься описывать правила землепользования в Японии. Лучше обрати внимание на горчицу!

Она раскинулась полосами по обе стороны от железнодорожного полотна. Желтые гряды убегали вверх по склону холма, достигая темневших на бровке сосен. Желтизна буйствовала над бурыми песчаными барами вздувшихся речонок и миля за милей, выцветая, стелилась до берега свинцового моря. Дома с остроконечными крышами, крытые бурой соломой, стояли по колено в горчице; она осаждала фабричные трубы Осаки.

- Великий город Осака, - сказал гид. - Здесь различные фабрики.

Осака стоит на (над, между) тысяче восьмистах девяноста четырех каналах, реках, дамбах и канавах. Я не знаю точно, каким фабрикам принадлежат многочисленные трубы. Они имеют какое-то отношение и к рису, и к хлопку, однако японцам вредно увлекаться торговлей, и я не рискую назвать Осаку "великим коммерческим enterpot"*. Как гласит пословица, "Торговля не для людей из бумажных домиков".

Только один отель в городе отвечает разнообразным запросам англичанина - это "Джутерс". Две цивилизации приходят там в столкновение. Результат ужасает. Здание - целиком японское: дерево, черепица, повсюду ширмы. Однако предметы обстановки смешанные. Например, такэнома моей комнаты была из полированного черного пальмового дерева, а свиток с изображением аистов обрамляла изящная столярная работа. Однако на полу поверх белых циновок красовался брюссельский ковер, вызывающий зуд возмущения в подошвах. Веранда нависала над прямой как стрела рекой, протекающей между двумя рядами домов. В Японии достаточно умельцев краснодеревщиков, которые искусно вправляют реки в обрамление городов. С веранды просматривались три моста (один из них - отвратительное ажурное сооружение из стальных ферм) и частично - четвертый. Мы жили на острове и располагали причалом, так что могли, если захотим, воспользоваться лодкой.

Apropos воды будьте любезны выслушать шокирующую историю. Во всех книгах написано, что японцы хотя и славятся чистоплотностью, но иногда ведут себя фривольно. Они часто принимают ванну нагишом и вместе. Я подтверждаю это на основании собственного опыта, то есть привожу наблюдение человека, побывавшего на Востоке. Я сам сделал из себя посмешище. Мне захотелось принять ванну, и вот малюсенький человечек повел меня вверх и вниз по верандам в украшенную тонкой столярной работой баню, где было с избытком холодной и горячей воды. Баня помещалась на уединенной галерее. Совершенно естественно, к двери не полагалось запора, словно она вела в обеденный зал. Если бы меня защищали стены большой европейской бани, я находился бы в полной безопасности, но тут стоило мне приступить к омовению, как приоткрылась дверь и вошла прелестная девушка, показав знаками, что она тоже будет мыться в глубокой, вделанной в пол ванне рядом со мной. Когда человек одет в собственное целомудрие и пару очков, ему неловко захлопнуть дверь перед девушкой. Она догадалась, что я чувствую себя не в своей тарелке, и, хихикнув, удалилась, а я, густо покраснев, поблагодарил небо зато, что был воспитан в обществе, запрещающем мыться a deux*. В данном случае мне пригодился бы даже опыт Паддингтонских плавательных бассейнов*, но я прибыл непосредственно из Индии, и поэтому страх леди Годивы*, ехавшей по городу обнаженной, показался мне пустяком по сравнению с испугом, который я испытал перед этим Актеоном*.

Как и положено в период муссонов, лил дождь. Профессор обнаружил замок, который ему непременно хотелось осмотреть.

- Это замок Осака, - сказал он, - за обладание им сражались столетиями. Пойдем.

- Я видел замки в Индии: Райгхур, Джодпур и другие. Давай-ка лучше отведаем еще немного вареного лосося. Он очень вкусен здесь.

- Свинья, - сказал профессор.

Нить нашего путешествия вилась по четырем тысячам пятидесяти двум каналам, где ребятишки играли с быстрой водой (и ни одна мать не скажет им "нельзя"), пока рикша не остановился у рва тридцать футов глубиной, который окружал форт, облицованный гигантскими гранитными плитами. На противоположном берегу вздымались стены. Но какие стены! Их высота достигала пятидесяти футов, и меж блоками не было ни крупинки извести. Поверхность стен была изогнута на манер корабельного тарана.

Эта кривая известна и строителям Китая, а французские художники изображали ее в книгах, где описывается город, осажденный дьяволом в преисподней. Возможно, она хорошо всем знакома, но это меня не касается. Как я уже сказал, эта жизнь то и дело подносит мне сюрпризы. Итак, камень был гранитом, а люди древности обращались с ним как с глиной. Облицовочные блоки, которые придавали нужный профиль поверхности, достигали двадцати футов в длину, десяти или двенадцати в высоту и столько же в толщину, причем стыковка их, несмотря на отсутствие раствора, была безупречной.

- И это соорудили низкорослые японцы! - воскликнул я, пораженный величием камней, вздымавшихся вокруг.

- Кладка циклопов, - проворчал профессор, потрогав стеком монолит в семнадцать кубических футов. - Они не только возвели все это, но и взяли приступом. Посмотри-ка сюда - огонь!

Местами камни были расколоты и словно бронзированы - раны нанес огонь. Должно быть, чертовски трудно пришлось армиям, осаждавшим эти чудовищные стены. Мне знакомы индийские замки - укрепления великих императоров, но ни Акбар* на севере, ни Синдия на юге не строили в подобной манере - без орнамента, без красок, с единственной целью добиться неприступности и чистоты линий. Возможно, при солнечном освещении форт не выглядит таким устрашающим. Серая, словно свинцовая, атмосфера соответствовала духу крепости. Казармы гарнизона, изысканный домик коменданта, персиковый сад и пара оленей не гармонировали с сооружением в целом. Его следовало бы заселить горными гигантами вместо гурок!* Японец-пехотинец далеко не гурка, хотя и похож на него, когда стоит смирно. Часовой у караульного помещения служил, как я полагаю, в четвертом полку. На нем был черный или темно-синий мундир с красными кантами и матерчатые погоны с номером. Шинель была надета, конечно, из-за дождя, но для чего понадобилось ему навешивать на себя ранец, одеяло, ботинки, бинокль - этого я не мог постичь. Ранец был из коровьей кожи со следами шерсти, сапоги заменялись подошвами, прикрученными к ногам ремнями, а грубое деревенское одеяло, свернутое буквой U поверх ранца, плотно прилегало к спине. То место, где обычно подвешивается котелок, занимал черный кожаный футляр, напоминавший по форме полевой бинокль. Может быть, я ошибаюсь, но говорю то, что видел. Ружье незнакомого образца было с откидным затвором, а штык (непривычный палаш) крепился к дулу по английскому образцу. Насколько я мог угадать, подсумки были подвешены под шинелью на ремне спереди и на наплечных ремнях. Белые гетры (очень грязные) и фуражка дополняли экипировку. Я разглядывал часового с большим интересом и с удовольствием продолжил бы осмотр, если бы не испугался широкого штыка. Оружие содержалось в неплохом состоянии (но никак не в безупречном), однако выправка солдата заставила бы английского полковника разразиться бранью. Ни одна часть туловища часового, за исключением шеи, не подходила под мундир. Я заглянул в караульню. Веера и изящная чайная посуда не вяжутся с нашим представлением о казарме. Любой пьяница нарушитель дисциплины одного из наших отдаленных полков, которые я мог бы назвать, не только навел бы порядок в этом караульном помещении, но и вынес бы из него все, за исключением ружейной пирамиды.

Тем не менее этот потенциальный погребальный костер (займись бастионы форта ужасным пламенем), который мог бы послужить караульней самого ада, охраняли крошечные обходительные люди, которые никогда не напивались.

Я забрался на вершину форта и насладился панорамой местности (в основном бледно-желтый тон горчицы и зелено-голубой - сосен), уходящей на тридцать миль к горизонту, и очень большого города Осаки, окраины которого терялись в тумане. Гид находил особое удовольствие в трубах. "Здесь выставка промышленности. Идите смотреть", - сказал он и, спустив нас в высот форта, показал гордость этой земли: штопоры, оловянные кружки, мутовки, черпаки, шелка, пуговицы и прочую дрянь, которую пришивают к куску картона и сбывают за пять пенсов и три фартинга. К несчастью, японцы изготовляют все это для себя, чем очень гордятся. Им нечему учиться у Запада во всем, что касается отделки изделий. Они интуитивно догадываются, как с большим вкусом оформить и упаковать вещицу. Выставка размещалась в четырех просторных сараях, стоящих вокруг центрального здания, где были экспонированы ширмы, гончарные и столярные изделия, ради такого случая взятые где-то напрокат. Я с удовольствием отметил, что люди попроще не интересовались перочинными ножичками, карандашами и фальшивыми драгоценностями. Они оставляли сараи в покое и шли рассматривать ширмы, не забывая снимать колодки, чтобы не причинить вреда инкрустированным полам. Из большого количества изящных экспонатов мне запомнились только два: ширма в серых тонах с изображением голов шести дьяволов, исполненных злобы и ненависти; монохромный рельефный рисунок - дровосек, который сражался с согнутой ветвью дерева. Прошло двести лет, с тех пор как художник отбросил в сторону карандаш, но по-прежнему ощущалось сотрясение прочного дерева под ударами топора, слышалось прерывистое дыхание старика дровосека, который трудится в поте лица. Легро* написана картина, где изображен нищий, умирающий в канаве. Идею картины могла бы навеять эта ширма.