Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим Страница 27

ПЕСНЯ ДЕВЯТАЯ

При виде ненавистного покояИ стихшего смиренно мятежа,Бессильная бороться против рокаИ Неба изменить предначертанья,Дочь преисподней в злобе улетаетИные сеять козни и бичи.Где явится, везде бледнеет солнце,Везде трава, зачахнув, умирает.

Известно ей, что знаменитый сынБертольда из Христовой рати изгнан;Что больше ни Танкреда уж, ни прочихОпаснейших воителей в ней нет.И говорит она: «Чего ж ещеМне ждать? Теперь черед за Сулейманом;Врасплох напав, он без труда захватитОслабленный и разделенный стан».

Сказала и летит к ордам бродячим,Которых стал главою Сулейман,Считавшийся ужаснейшим из смертных,Восстание поднявших против Неба;Тот Сулейман, что, по сказанью, былРожден Землей Олимпу на погибель:Над турками царил он, и НикеяСтолицею была его владений.

Соприкасаясь с Грецией, онаЛежала меж Сангаром и Меандром:Их населяли в древности мидяне,Фригийцы и лидийцы, а равноИ Понта и Вифинии народы;Латиняне, однако же, престолТирана опрокинули, и славаЕго померкла после двух сражений.

Напрасно он противился судьбе;Подвергнутый изгнанью из своих жеВладений, вынужден он был в ЕгиптеИскать себе приюта наконец.Его радушно принял сам властитель,Обрадовавшись случаю такуюВ лице неустрашимого герояИметь подмогу против христиан.

Но, прежде чем намеренья своиОсуществить, снабдил он СулейманаДостаточными средствами, чтоб помощьСо стороны арабов обеспечить:Пока он сам сзывает под знаменаИ Азии и Африки народы,Наживою прельщенные толпыРазбойников спешат за Сулейманом.

Объединив их под своим главенством,Опустошает он Святую землюИ христиан от моря отрезает:Тая глубоко в сердце жажду местиИ память о падении своем,Он весь свирепым рвением пылает;Но в хаосе изменчивых решенийТеряется мятежная душа.

Дискордия является емуПод видом старца тощего: в глубокихМорщинах бледное лицо; густыеУсы висят над подбородком бритым;Окутана чалмою голова;До самых пят спускается одежда;Кривая сабля сбоку; лук в руках,Колчан, звенящий глухо, за плечами.

И говорит она устами старца:«Среди равнин безлюдных по пескамБезводным и бесплодным мы блуждаем;Меж тем Готфрид солимскую твердынюС угрозою колеблет, и онаГотова уступить его напору:Еще промедлив, скоро мы увидим,Как в пламени былой погибнет город.

Не в том твои победы и трофеи,Чтоб сёла жечь и угонять стада:И так ли Сулейману подобаетМстить за свои обиды и потери?Воспрянь же вновь и под покровом ночиТирана одолей в его окопах;Верь старому Араспу, что тебеНе изменял ни в славе, ни в изгнанье.

Враг нас не ждет: в кичливости своейИ мысли он не допускает даже,Чтоб варвары, привыкшие лишь грабить,Дерзнули на такой отважный шаг;Но варвары, тебя вождем имея,В уснувший стан проникнут без боязни».Так говорит она и, СулейманаВоспламенив, становится незримой.

Султан, воздевши руки, восклицает:«О божество, явившееся мнеВ телесной оболочке, чтобы гневомИ злобою мое наполнить сердце!На твой призыв лечу я; да, лечу,Горами тел равнину всю покроюИ всю ее залью реками крови,Лишь руку бы мою ты направляло».

Умолкнув, он сзывает безотсрочноБездейственные полчища свои,Остывшие сердца их распаляетИ будит в них уснувшую отвагу.Чудовище само трубит сигналИ страшное развертывает знамя:Покорная султану, за ордоюОрда летит быстрей людской молвы.

Дискордия сперва летит за ними,Потом преображается в гонца.В тот миг, когда и день и ночь над миромВладычествуют будто бы совместно,Она уже в Солиме: возвещаетТирану о походе Сулеймана,О цели нападенья и о том,Когда и как оно должно свершиться.

Сгущаются уж тени над природойЗловредных испарений пеленою,Взамен ночного инея росаКровавая обильно кроет землю;Виденьями наполнен воздух сонный;Слух ловит шорох крыльев исполинских:Разверзлась бездна черная и все,Что в ней живет, наружу извергает.

Среди всех этих ужасов надменныйСултан подходит к ставкам христианским;Но в час, когда уже за половинуПути перевалила ночь, привалОн делает поблизости от места,Где сладким сном покоятся французы.Там речью смелой воинов своихОдушевляет он и ободряет:

«Вы видите перед собою стан,Обогащенный сотнями разбоев;Всей Азии сокровища пожравший,Прославлен больше он, чем страшен вправду.Его теперь вам Небо предает:И кони, и доспехи дорогиеБыстрее вам достанутся в добычу,Чем недругам защитою послужат.

Не та уж эта рать, что силы персовСломить могла и овладеть Никеей:Столь долгая и тяжкая войнаУщерб ей нанесла неисчислимый;Да будь она и та же, сном теперьОбъятая, на что она способна?Мгновения довольно, чтобы этотСон временный в сон вечный обратился.

Вперед! Я сам по их телам бессильнымДорогу проложу для вас в их стан.Пусть каждый меч разит, как мой; пусть каждыйИз вас, как я, пылает злобной местью.Сегодня упадет престол Христа,И Азии вернете вы свободу».Так воинов воспламеняет варварИ втихомолку к стану их ведет.

Меж тем при первом проблеске рассветаСверх чаянья он видит часовых,Расставленных Готфридом осторожнымВ охрану от внезапных нападений.Приметив неприятеля, ониК передовым отрядам отступаютИ криками их будят; те, поспешноВооружившись, к битве уж готовы.

Когда не остается и сомненийДля варваров, что их набег открыт,Военных труб вдруг раздаются звуки:Весь воздух содрогается от лязгаОружия и ржания коней,И бездны отклик шлют зловещим гулом.Дискордия, зажегши адский факел,Предупреждает жителей Солима.

Быстрее бури лютый СулейманНа стан, еще смятенный, налетает:Поток, несущий в море и деревьяИ хижины, внезапно городаСжигающая молния, вулкан,И ужаса и трепета источник,Лишь слабыми подобиями могутСлужить безумной ярости султана.

Не ведает он промаха, сражаясь:Что ни удар, то рана или смерть.Десятки рук его разить готовы,Мечей его касаются десятки;Шлем стоны издает и сыплет искры:Не чувствует он будто ничегоИль, подавляя боль от ран тягчайших,Как легкие царапины, их терпит.

Один со всею удалью и мощьюНаносит он отряду пораженье:Арабы устремляются за ним;Спасенья ищут в бегстве христиане.В одну толпу смешавшись, за окопыИ те и эти вместе проникают;Весь стан собой являет в этот мигУныние, развалины и ужас.

На шлеме Сулеймана с головойПриподнятой и с загнутым хвостомУжасная змея кольцом свернулась:Из пасти заостренные три жалаСквозь пену синеватую торчат;И слышится как будто свист змеиный,И мнится, что она в пылу сраженьяСама и дым и пламя извергает.

И в этом устрашающем убореЕще страшнее кажется султан:Такой же вид при грозном блеске молнийИмеет океан для морехода.Лишь явится, одни бегут, дрожа,Другие же заносят меч отважно;И каждый миг во тьме ночной тревогаИ скрытые опасности растут.

В Италии родившийся ЛатинОдним из первых в жаркий бой вступает:Усталость сил его не истощила,И храбрости не победили годы.Пять сыновей его, из детских летЧуть вышедшие, рядом с ним дерутся;Тяжелые доспехи угнетаютИх нежные и хрупкие тела.

Пример им подавая, разжигаетОн бранный пыл в сердцах их и в рукахИ говорит: «Вперед, на нечестивца,Что бегством наших воинов кичится!Пусть зрелище погибших от негоПрепоной вашей удали не служит;Не забывайте: лавры тем дешевле,Чем с меньшею опасностью достались».

Так юных львов воспитывает мать:Еще у них и гривы нет на шее,Еще вполне их силы не окреплиИ не сложилось тело; но ужеОна через опасности их учитДобычу находить, бросаться смелоНа всякого, кто их покой нарушит,И робкое преследовать зверье.

От юношей не отстает старик;Они султана разом окружаютИ, как один, в одно и то же времяШесть копий устремляют на него.Но старший и храбрейший вслед за тем,Копье отбросив в сторону, к султануВплотную приближается, чтоб мечВ его коня вонзить по рукоятку.

При полной неподвижности неверныйГлядит на нападающих с презреньем:Так в бурю одинокая скала,В самой себе опору обретая,И небу и волнам бросает вызов.Одним ударом череп рассекаетСултан тому из братьев, кто хотелЕго свалить, убив коня сначала.

С любовью к умирающему братуПротягивает руку Арамант:Бесплодная и роковая нежность,Влекущая лишь новую погибель!Султан, мечом ударив по руке,Обоих братьев друг на друга валит.И падают вдвоем они, мешаяИ кровь свою, и вздохи перед смертью.

Сабин заносит издали копье;Но миг один – и уж оно в осколках,А сброшенный с седла воитель юныйУж на земле и под конем врага.С трудом земные узы порывая,Душа его прощальный шлет приветИ небу лучезарному, и жизни,Так много светлых дней ему дарившей.

Из пятерых живыми остаютсяДва брата-близнеца Пик и Лаврентий;Лицо в лицо, они давали частоРодителям к ошибкам милый повод.Но Сулейман впервые и навекиИх разницей жестокой отмечает:С плеч голову он сносит одному,Другому же насквозь пронзает сердце.

Отец – иль нет! – скорее, тот несчастный,Что был отцом, всех сыновей своихИ всех своих надежд погибель видит:Как может и дышать он, и сражаться!Иль взгляда он не бросил на черты,Покрытые уже тенями смерти?Иль не приметил он, как простиралисьК нему уже в последних корчах руки?

Часть горестей его под пеленоюСкрывает благодетельная ночь;Но для него цены уж не имеетПобеда, если сам он не погибнет.Так явно не щадит своей он крови,Так явно жаждет крови Сулеймана,Что не решить, чего он больше хочет:Убить иль быть убитым самому.

Кричит врагу он напоследок: «Варвар!Ты презираешь возраст мой и слабость?И все мои усилия не могутПривлечь ко мне оружие твое?»И с этими словами он наноситЕму такой удар, что пробиваетНасквозь броню: струей широкой кровьСтремится из пробоины наружу.

В ответ на крик и на удар султанСо злобой устремляется на старца,Пронзает и его доспехи такжеИ меч ему в утробу погружает.Короткий вздох лишь испустив, несчастныйУж без дыханья падает с коня,И вытекает кровь попеременноТо изо рта, то из глубокой раны.

Так мощный дуб на Апеннинах, долгоНалеты бурь с презрением встречавшийИ бурей же поваленный внезапно,Соседние деревья валит сам;Так и несчастный воин за собоюПротивников ближайших увлекает:Боец неустрашимый и не могИначе, как с толпою жертв, погибнуть.

Пока султан неукротимой сечейПитает злобу алчную, арабы,Вождя воспламененные примером,Нещадно избивают христиан.И Генрих-бритт, и Олоферн-баварец,Сраженные Драгутом, погибают;Гильберту и Филиппу из земельПрирейнских смерть в мече Ариадена.

Бьет палицей Эрнеста Альбазар,И гибнет Ангерран от Альгазеля.Но кто бы мог в кровопролитной свалкеПересчитать неведомо погибших?Меж тем Готфрид, проснувшийся от криков,Срывается с постели: он уж в латах,Уж воинов кольцом он окружен,Уж во главе отряда он несется.

Переполох ужасный, с каждым мигомВсе больше возрастающий, наводитГотфрида на догадку, что на станАрабы неожиданно напали;Ему известно было, как ониРавнину разоряют; но и мыслиНе мог он допустить, чтоб дерзость этихРазбойников простерлась так далеко.

Пока он поспешает к месту битвы,«К оружию!» – внезапно раздаетсяТревожный зов с другой уж стороны,И воздух потрясает рев ужасный:То во главе отряда осажденныхНа христиан Клоринда налетает;Аргант при ней. И говорит тогдаГотфрид с ним рядом скачущему Гвельфу:

«Ты слышишь эти яростные крики,Что от солимских стен несутся к нам?Необходимо, чтоб твоя отвагаИ ловкость помешали нападенью.Возьми с собой часть нашего отряда,Спеши туда и защищай окопы;А я сейчас на варваров ударю,Чтоб отразить нечаянный набег».

Сказал, и в направлениях различныхНа зов своей судьбы стремятся оба:Гвельф против осажденных, а Готфрид —Туда, где упиваются победойОтпора не нашедшие арабы.В пути его отряд все возрастает,И наконец, могущественный, грозный,Является на пир кровавый он.

Так Эридан, смиренно ниспадаяС родных высот, лишь узкое сперваПрокладывает русло; но чем дальше,Тем и воды и гордости в нем больше.В конце концов мятежной пеленойПобедно затопляет он равнинуИ с морем в бой вступает, не дарыЕму неся как будто бы, а вызов.

Готфрид при виде христиан бегущихИм путь перерезает, угрожая:«Куда и от кого бежите вы?Взглянули бы, кто гонится за вами;Вы перед шайкой варваров дрожите,Что раны наносить и получатьОткрыто не умеют. Возвратитесь!Один ваш взор вселит в сердца их ужас».

Сказав, бока сжимает он коню,И вот уже он в пламени пожара,Зажженного султаном, презираяИ пыль и кровь, и копья и мечи;Ломает он крепчайшие преграды;Теснейшие ряды он прорывает.Взмахнет мечом, и валятся вокругИ пешие, и всадники, и кони.

Наскакивает он на груды телПолуживых и мертвых; Сулейман жеОтнюдь не уклоняется от битвы:Напротив, сам готовится мечомРазить благочестивого Готфрида.Воителей каких, каких героевСудьба со всех концов земли сбирает,Чтоб силами померяться могли!

Отвага будет с яростью бороться,Всей Азии решен здесь будет жребий.Чей взгляд бы все удары уследил?И всякое движенье чей наглядноЯзык изобразил бы? Бой ужасный!Молчаньем обхожу я сотни дел,Что скрыла ночь, но что достойны былиСвидетельства и солнца и вселенной.

Готфриду повинуясь, христианеВозобновляют натиск с прежним пылом;А варвары, султана окружив,Толпой непроницаемой теснятся.Латиняне, неверные, все землюКровавыми ручьями орошают;И смерть от победителей летитНа крыльях-невидимках к побежденным.

Так северный и южный ветры делятВоздушное и водное пространства,С упорством равносильным посылаяНа тучу – тучу, на волну – волну.Так в этой страшной схватке не сдаетсяВрагу ни та, ни эта сторона:Щит в щит, меч в меч, шлем в шлем, все вперемежку,Сшибаются и режутся друг с другом.

Со стороны Иерусалима битваКипит с такой же яростью и мощью.Невидимые сонмы адских сил,Киша, простор воздушный наполняютИ варваров поддерживают бодрость;Об отступленье нет ни в ком и мысли,И пламя преисподней раскаляетАрганта, что горит и сам собой.

Уж в бегство обратил он аванпосты,Уж с маху перепрыгнул он окопы,И мертвыми телами рвы наполнил,И путь себе широкий проложил.Отряд не отстает и первых ставокВ резне кровопролитной достигает;Клоринда, не желая заниматьВторое место, шествует с ним рядом.

Бежали христиане уж в то время,Когда к ним Гвельф с отрядом подоспел;Он вновь их созывает, собираетИ вражьих скопищ сдерживает ярость.Сражаются повсюду, и повсюдуПотоки крови льются. Между темНа это царство ужаса бросаетВладыка мира взгляд с высот небесных.

В святилище сидит Он недоступном,И праведный и милостивый; мируЗаконы жизни Он дает, СвоеСозданье наряжает, украшаетИ каждый миг движеньем каждым правит.В торжественном величии на вечномПрестоле всемогущества и славыЕдиный свет тройным сияет блеском.

У ног Его Судьба, Пространство, Время,Движенье и Фортуна, что, мольбамНе внемля нашим, прахом рассеваетИ славу, и богатства, и короны.Чистейшие глаза ослепленыСияньем лучезарным; славословяЦаря царей, бесчисленные духиВокруг Его престола тихо реют.

Дары блаженства равные вкушая,Они в своем блаженстве не равны.Из них зовет Предвечный МихаилаВ алмазных, искры мечущих доспехах.«Ты видишь, – говорит, – как Мой народОдолевают силы преисподней,И сколько во вселенную ониИз смертоносных бездн смятенья вносят.

Скажи, чтоб предоставили сражатьсяОни бойцам и чтоб не отравлялиЖилище смертных бешенством своим:Удел их – тьма, и пусть в нее вернутся;И на самих себе, и на других,Такой же каре свыше обреченных,Пусть там свою испытывают злобу:Я так хочу, Я так повелеваю».

Небесный воин, голову склонив,Вдруг крылья распускает золотые:Быстрей, чем мысль, он пролетает областьОгня и вечно-блещущих шаров,Где пребывают слава и блаженство.Без остановки пересек он небоХрустальное и этот звездный круг,Движением обратным уносимый.

Юпитера, Сатурна и другиеПланеты видит он в неравном беге;Из этих же пространств благополучных,Дня вечного сверкающих красою,Спускается он в страны гроз и бурь,Где в войнах бесконечных беспрерывноТо умирает мир, то из развалинСвоих же возрождается опять.

Стремительным полетом рассеваетОн мрак густой и тайны все его;Попутно золотится ночь от света,Что от себя бросает лик небесный.Так солнце после бури облакаРасписывает дивными цветами;С небесной тверди так в земные недра,Как бы срываясь, падает звезда.

И вот он там, где силы преисподнейВ сердцах неверных распаляют ярость;На крыльях распростертых между темПовиснув, потрясает он копьемИ говорит: «Несчастные, средиМучений адских всю свою гордынюСумевшие сберечь, должны вы знать,Какие стрелы шлет Судья Предвечный.

На небесах начертано, что стеныСиона, перед знаменьем склонившись,Ворота христианам распахнут.Зачем еще бороться против рока?Зачем и гнев усиливать небесный?Проклятый род! Вернитесь в ваши тюрьмы,Жилище кар и смерти: там во тьмеВедите войны и стяжайте лавры.

Там упражняйте ярость вашу, тамНа грешниках исчерпывайте злобу;Их крики, стоны их и лязг мечей,И звон оков пусть вечно слух ваш тешат».Сказал он и копьем неотвратимымЛенивейших торопит беспощадно.Со скрежетом зубовным покидаютОни простор и неба и земли.

Летят они обратно, чтоб на душах,Им обреченных, выместить всю злобу.Так в теплые края перелетают,Едва почуяв зиму, стаи птиц.Так листья осыпаются с деревьев,Когда от стужи нечем им питаться.И небо, омраченное толпамиНечистых сил, становится ясней.

Дискордия уж змеями своимиНе разжигает больше пыл Арганта;Однако же ни ярость, ни отвагаОт этого не угасают в нем:В ряды бойцов и славных, и безвестныхОн грозный меч все так же погружает;Смиренные и гордые все так жеС плеч головы летят в единый миг.

Неподалеку от него КлориндаТакое ж совершает истребленье:Мечом ударив Беренгара в грудь,Она ему насквозь пронзает сердце,И острие, дымящеюся кровьюПокрытое, выходит меж лопаток.Альбину перервав гортань, онаТотчас удар в лицо наносит Галлу.

Сама Герньером раненная, частьЕго руки она в отместку сносит,И шевелится кисть в пыли, как будтоНа старое вернуться место силясь.Так перерубленное тело тщетноСоединить старается змея.Еще одним ударом отрубаетВоительница голову Ахиллу.

Облитая вся кровью голова,Взрывая землю, катится далеко,А тело, возбуждая страх и жалость,Не движется, как бы к коню приросши.Животное, почувствовав свободуОт сдерживавшей пыл его узды,И кружится и прыгает, покаПечальный груз не сбрасывает наземь.

В то время как ретивая КлориндаУничтожает христиан, другаяВоительница в ужас сарацинМечом своим приводит. То – Джильдиппе.Один в лице обеих пол являетОтвагу равносильную; но имНе суждено между собой сразиться:Для них готовит рок врагов страшнейших.

Одна другую издали завидя,Одна к другой не раз они стремятся;Но не пробиться им через толпу,Что разделяет их преградой плотной.Нежданно налетает на КлориндуМаститый Гвельф и бок слегка ей ранит;Она же, обернувшись, в свой чередРазит его свирепо между ребер.

Вновь меч заносит Гвельф, но палестинецОзмид под не назначенный емуСудьбой удар случайно попадаетИ тут же испускает дух от раны.Меж тем тесней сплочаются вокругГероя христиане; и КлориндуКольцо своих охватывает так же:Все жарче бой, все больше льется крови.

Румяная аврора понемногуПримешивает золото своихЛучей к лазури неба. В это времяКипучий Аргиллан, освободившисьОт вражьих пут, без выбора хватаетОружие, что под руку попалось,И подвигами новыми спешитСугубо искупить свою ошибку.

Таков скакун, воспитанный для битв:Постылую он обрывает привязьИ к табуну летит, чтоб освежитьсяВ струях прохладных или по равнинеНабегаться и всласть и вволю; гордоОн голову несет под гривой пышной,Копытом землю бьет и, весь горя,Веселым ржаньем воздух потрясает.

Таков и Аргиллан с горящим взоромИ видом безбоязненным. ПочтиСледов не оставляя за собою,Могучими скачками он несется.И вот он, наконец, среди врагов;Кричит им: «Человечества отбросы,Арабы тупоумные, откудаВы смелости такой набрались нынче?

Носить броню, щитом обороняться,Разбойники, равно вы неспособны;Вы воздух поражаете мечомИ ищете спасенья только в бегстве.Деянья ваши темные известныЛишь ночи, что скрывает вашу трусость:А ночь пройдет, где вам найти приют?День требует и мужества и силы».

Еще он говорит и в то же времяПерерубает горло Альгазелю:Бессвязные слова лепечет тот;Глаза его смыкает ужас; в жилыНежданно смертный холод проникает;Он падает и, в бешенстве бессильномГлотая отвратительный песок,Ему передает и вздох последний.

Потом и Саладин, и Агрикальт,И Милеас убиты Аргилланом;Одним ударом он АльдиазилаПерерубает надвое; глубокоАриадину в грудь вонзает мечИ, повалив, наносит оскорбленье.Тот сомкнутые веки открываетИ голосом чуть слышным говорит:

«Кто б ни был ты, жестокий победитель,Торжествовать тебе недолго! ЖдетТебя судьба такая же, и скороПовергнут будешь ты рукой сильнейшей». —«Моя судьба во власти Неба; ты жеУмрешь и станешь пищею собакамДа ястребам», – ответив так и мечОсвободив, с ним Аргиллан кончает.

Среди неверных воинов есть отрок,В бою сопровождающий султана:Пылают розы детства на щеках,На лбу блестят жемчужные росинки;Покрыты пылью шелковые кудри,Но это их красу усугубляет;Надменная осанка придаетЛишь новое ему очарованье.

Конь юного бойца белее снега,Что вечно покрывает Апеннины;А на бегу и на скаку быстрее,Чем молния, и легче, чем огонь.Оружием подростку служит дротикИ ятаган, которого ножныИ золотом и пурпуром расшиты:Здесь Азии вся роскошь, все искусство.

Томимый жаждой славы, уж прельстившейБлаженством новым юную отвагу,Везде он поспевает и вездеРасстройство и смятенье производит.Давно его приметив, АргилланЕго коня нежданно поражаетИ самого хватает в то мгновенье,Когда с земли тот приподняться хочет.

Лесбин напрасно молит о пощаде:Рукой неукротимой над егоЛицом заносит меч жестокий воин.От цели уклоняется железо,Как будто сострадательней оно,Чем тот, кто им владеет; но вторичныйУдар наверняка уже разитПрироды образцовое созданье.

В опасности любимца своегоПриметив, Сулейман к нему на помощьСтрелою полетел, все сокрушая,Что бешеной его мешает скачке.Но помощь опоздала: остаетсяЕму лишь мстить! И видит дорогогоЛесбина он, лежащего в пыли,Как лилия, сраженная косою.

Он видит истомленные глаза,Готовые сомкнуться, на плечахПовиснувшую голову и бледность,К пленительной красе придаток скорбный.Смягчается безжалостное сердце,И плачет Сулейман, тот Сулейман,Что ни одной не выронил слезинки,Когда лишился власти и престола.

Но меч врага еще дымится кровью,Что так была султану дорога;Чувствительность в нем также быстро гаснет,И вспыхивает гнев; на АргилланаНаскакивает он и раздробляетИ щит, и шлем, и голову ему.Во власти злобы пламенной, он дажеТерзает окровавленное тело.

Так в злобном исступлении собакаКусает камень, брошенный в нее.Негодное, бесплодное лекарствоДля раненного скорбью тяжкой сердца!Что Аргиллан собою представляет,Как не земли бесчувственной комок?Тем временем Готфрид благоразумныйНе тратил сил в попытках бесполезных.

Сражается бронею и щитамиПрикрытый турок тысячный отряд;Тела их и бодрит и закаляетНеугасимый пыл отваги бранной.Взращенные в боях, они служилиОпорою престолу СулейманаИ оставались верными емуИ в счастье, и в несчастье неизменно.

Сплоченные ряды их всю отвагу,Все силы войск Христовых отражают;На них и устремляется Готфрид:В лицо разит Коркута, в бок Рустема,Селиму сносит голову, РоссенаОбеих рук одним лишает взмахом.Немало и других подобных жертвТелами устилают путь героя.

Приходится пока поочередноЕму то нападать, то защищаться:Судьба еще все держит в равновесьеНадежду и боязнь свирепых шаек.Но вдруг на место битвы наползаетНеведомо откуда туча пыли.И молнии из недр ее летят,Неверных поражая изумленьем.

И пятьдесят воителей нежданноЯвляются с крестом на стягах. Нет,Будь у меня сто уст, сто языков,Из стали грудь, неутомимый голос,Не смог бы никогда я сосчитатьВсех павших от ударов этой рати.Арабы гибнут, не противясь; туркиВстречают смерть лицом к лицу с врагом.

Царят повсюду ужас и жестокость,Печаль и страх; ликующая СмертьСебя повсюду кажет в разных видах;Струится кровь, равнину затопляя.На вышке в то же время АладинНетерпеливо ждет победы верной.Отчетливо он видит поле битвыИ эту беспощадную резню.

Но лишь арабы стали подаваться,Велит он отступление трубить.Настойчиво Арганта и КлориндуУпрашивает он в Солим вернуться.В кровавом опьянении сначалаОни его не слушают; потом,Вняв просьбе, устремляют все заботыНа то, чтоб сохранить порядок в войске.

Но варвары уже увлеченыСильнейшей властью трусости и страха:Тот щит бросает, этот – меч; им в тягостьОружие теперь, а не в защиту.Долина между городом и станомНа запад ввысь идет, склоняясь к югу:Туда они бегут; песчаный вихрьИх под покровом гонит к укрепленьям.

В низине их настигнув, христианеИм новое наносят пораженье;Но скоро поднимаются они,И уж готов помочь им повелитель.Предвидя гибель верную, за нимиНе двигается Гвельф; сам АладинВорота отворяет сарацинам,Зловещими предчувствиями полным.

Меж тем, что было в силах человека,Султан свершил: и кровь и пот текутСо всех сторон; бока дрожат; дыханьеС трудом из легких стиснутых выходит.Одна рука едва уж держит щит,Другая меч едва уж поднимает:И самый меч настолько притупился,Что никому не угрожает больше.

Бессильем угнетаемый, воительКолеблется, на что ему решиться:Не должен ли он умереть? СвоеюРукою у врага отнять добычу?Иль должен пережить потерю войскаИ дни свои печальные сберечь?И молвил наконец: «Пусть так! Пусть бегствоМое, судьба, твоим трофеем будет!

Пусть враг бегущим видит СулейманаИ над его несчастьем пусть глумится:Чтоб снова потрясти его престол,Я возвращусь еще во всеоружье;Я не сдаюсь; нет, ненависть моя,Как память и обид моих, бессмертна:Еще ужасней я из гроба встану,Чтоб покарать его возмездьем должным».

ПЕСНЯ ДЕСЯТАЯ