Болеслав Прус - Эмансипированные женщины Страница 3

Посетитель, не выказав удивления, постоял минуту, собираясь с мыслями, затем кивнул головой и направился к двери. Уходя, он по-прежнему высоко поднимал колени и держал палец за лацканом сюртука.

"Совершенный тюфяк!" - подумала пани Ляттер.

Лакей отворил дверь, и в кабинет вкатилась низенькая, толстая и румяная дама в шелковом платье орехового цвета. Казалось, шелест ее пышного платья наполнил всю комнату и догорающий дневной свет прянул от блеска ее цепочек, колец, браслетов и множества украшений, сверкавших в прическе.

Поздоровавшись с посетительницей, пани Ляттер подвела ее к кожаному дивану, и дама присела так, будто вовсе и не садилась, а только стала еще меньше ростом и еще больше распустила хвост своего пышного платья. Когда служитель зажег два газовых рожка, впечатление было такое, что дама с трудом удерживает в пухлых ручках целое море шелка, которое может залить весь кабинет.

- Я отвела дочек наверх, - заговорила дама, - и хочу попросить вас разрешить им завтра еще раз проститься со мной.

- Вы завтра уезжаете?

- Да, вечером, - со вздохом сказала дама. - Десять миль по железной дороге да три мили на лошадях. Единственной радостью в этом путешествии будет для меня то, что мои девочки остаются на вашем попечении. Ах, какая благовоспитанная особа панна Говард, ах, какой пансион!

Пани Ляттер в знак благодарности склонила голову.

- Такой лестницы я не видала ни в одном пансионе, - продолжала дама, отдавая поклон с грацией, как нельзя более отвечавшей непомерной пышности ее орехового платья. - И дом прекрасный, вот только у меня просьба к вам, прибавила она с милой улыбкой. - Мой брат подарил девочкам очень красивые пологи к кроваткам, - они сделаны на его собственной фабрике. Нельзя ли повесить их у кроваток? Я сама этим займусь...

- Я бы ничего не имела против, - сказала пани Ляттер, - но доктор не разрешит. Он говорит, что пологи в дортуарах задерживают движение воздуха.

- У вас девочек лечит доктор Заранский? - прервала ее дама. - Я его знаю, два года назад он четыре раза приезжал к нам из Варшавы, - десять миль по железной дороге да три мили на лошадях, - когда у моего мужа было, простите, плохо с мочевым пузырем. Я доктора Заранского прекрасно знаю каждый его визит обходился нам в сто двадцать рублей! Может, для моих детей он сделал бы исключение?

- Сомневаюсь, - ответила пани Ляттер, - в прошлом году он не разрешил повесить полог у кровати племянницы графа Киселя, которая спит в одной спальне с вашими девочками.

- Ну, если так! - вздохнула дама, вытирая лицо кружевным платочком.

Наступила пауза; казалось, обе дамы хотят что-то сказать, но не могут найти нужных слов. Дама в ореховом платье уставилась на пани Ляттер, а та старалась изобразить на своем лице учтивую холодность. Глаза дамы говорили: "Ну, скажи ты первая, тогда я буду смелей!" А каменное лицо пани Ляттер отвечало: "Нет, ты бросайся в атаку, а уж я тогда с тобой разделаюсь!"

В этой борьбе между нетерпением и хладнокровием отступила дама в шелках.

- У меня к вам еще одна просьба, - заговорила она. - Моим девочкам надо развивать таланты...

- Я слушаю вас.

- Одна могла бы учиться, ну, скажем, играть на цитре. Мой муж очень любит этот инструмент, у него даже есть своя цитра; будучи на практике в Вене, он состоял в клубе цитристов. Другая могла бы учиться рисовать, ну хотя бы пастелью. Так приятно смотреть, когда барышни рисуют пастелью! В прошлом году я была в Карлсбаде, так там все молодые англичанки, когда им не удавалось составить партию в крокет, раскладывали свои альбомы и рисовали пастелью. Это очень украшает молодую девушку!

- Которая же из них хочет рисовать?

- Которая? Да ни одна не хочет, - со вздохом ответила дама. - Но я думаю, что учиться следует старшей, она ведь первой должна выйти замуж.

- Простите, к чему вашим девочкам таланты? - мягко спросила пани Ляттер. - Им, бедняжкам, и без того больше других приходится учить уроки.

- А! Вот не думала, что вы придерживаетесь таких взглядов! - возразила дама, поудобней усаживаясь на диване. - Как, в наше время девушке не нужны таланты, когда все говорят, что женщина должна быть независимой, должна развиваться во всех отношениях?..

- Но у них нет времени...

- Нет времени? - повторила дама с легкой иронией. - Если у них хватает времени на то, чтобы шить белье приютским подкидышам...

- Они учатся таким образом шить.

- Моим девочкам, благодарение богу, шить не придется, - с достоинством возразила дама. - Впрочем, оставим этот разговор. Если вы не хотите, что ж, девочкам придется подождать.

Пани Ляттер в холод бросило от этих слов. Итак, уйдут еще две пансионерки, за которых она получает девятьсот рублей!

- В таком случае, - продолжала дама притворно сладким голосом, - нельзя ли девочкам хотя бы танцевать...

- Они учатся танцам у лучшего артиста балета.

- Да, но они танцуют только друг с дружкой и не встречаются с молодыми людьми. Между тем сегодня, - со вздохом говорила дама, - когда от женщины требуют, чтобы она была независимой, когда в Англии барышни катаются с кавалерами на коньках и ездят с ними верхом, наши бедняжки так робеют в обществе молодых людей, что слова не могут вымолвить... Муж в отчаянии, он говорит, что девочки совсем поглупели...

- Я не могу приглашать кавалеров на уроки танцев, - возразила пани Ляттер.

- Что ж, в таком случае, - понизив голос, сказала дама, - думаю, вы не удивитесь, если после каникул...

- Вы ничем меня не удивите, - ответила пани Ляттер, которой кровь ударила в голову. - Что же касается наших с вами расчетов...

Дама сложила пухлые ручки и сказала сладким голосом:

- Я как раз хотела расплатиться с вами за первое полугодие... Сколько я должна вам?

- Двести пятьдесят рублей.

Голос дамы стал еще слаще, когда она спросила, вынимая из кармана портмоне:

- Нельзя ли кругло... двести?.. Ведь некоторые ученицы платят вам по четыреста рублей в год, а в других пансионах... Сказать по правде, я бы не подумала забирать девочек из такого образцового пансиона, где они находятся под настоящим материнским присмотром, где такой порядок, прекрасные манеры, если бы вы согласились на восемьсот рублей в год... Вы не поверите, какое мы переживаем страшное время! Ячмень подорожал вполовину, а хмель... О пани Ляттер! Прибавьте к этому три мили ужаснейшей дороги до станции и болезнь моего мужа, да и мне самой в будущем году тоже надо опять ехать в Карлсбад... Клянусь вам, сегодня нет никого несчастнее фабрикантов, а все думают, что нам только птичьего молока не хватает, - закончила дама, вытирая, на этот раз полотняным платком, слезы, которые лились у нее из глаз. Кружевной платочек предназначался для других целей.

- Что ж, пусть на этот раз будет двести, - медленно произнесла пани Ляттер.

- Милая моя, дорогая! - воскликнула толстуха с таким видом, точно она готова броситься пани Ляттер на шею.

Та любезно поклонилась, взяла две сторублевых кредитки и, вырезав из счетной книги квитанцию, вручила ее толстухе, на лице которой, словно два облачка, бегущих по прояснившемуся небу, рисовались умиление и радость.

Проводив шуршащую и сверкающую драгоценностями даму в приемную и подождав, пока она уйдет, пани Ляттер велела слуге:

- Попросите панну Говард.

Она вернулась к себе и в раздражении начала ходить по кабинету. Ей представились стеклянные глаза учителя, который держал большой палец левой руки за лацканом сюртука и безропотно согласился получать в месяц на двадцать четыре рубля меньше, и рядом ореховое платье и блестящие драгоценности толстухи, которая урвала у нее за полугодие пятьдесят рублей.

"Ах, как все это нелегко! - сказала она про себя. - Кто нуждается, тот должен уступать. Так было, есть и будет".

В дверь постучались.

- Войдите.

Дверь отворилась, и в комнату не вошла, а влетела восемнадцатилетняя девушка и вдруг остановилась перед начальницей. Это была брюнетка, среднего роста, с правильными чертами лица. Черные кудряшки рассыпались по невысокому лбу, точно она быстро бежала навстречу ветру, серые глаза, смуглое лицо и пунцовые губы кипели здоровьем, энергией и весельем, которое она сдерживала только потому, что была у начальницы.

- А, Мадзя! Как поживаешь? - промолвила пани Ляттер.

- Я пришла сказать вам, - торопливо заговорила девушка, приседая, как пансионерка, - что была у Зоси Пясецкой. У бедняжки небольшой жар, но это не страшно, она только огорчена, что завтра не сможет быть на занятиях.

- Ты целовала ее?

- Не помню... Но я вымыла лицо и руки. И у нее нет ничего опасного, прибавила девушка с непоколебимой уверенностью, - она такая милая, такая хорошая девочка!

Пани Ляттер улыбнулась.

- Что случилось в третьем классе? - спросила она.

- Право, ничего. Учитель - он очень почтенный человек - обиделся совершенно напрасно. Он думал, что Здановская смеется над ним, а на самом деле Штенгль показала ей на крыше трубочиста, ну та и рассмеялась. Прошу вас, - проговорила она с такой мольбою в голосе, точно речь шла об освобождении от каторжных работ, - не сердитесь на Здановскую. Учителя я успокоила, - шаловливо продолжала она, - взяла его за руку, заглянула ему умильно в глаза, и он уже ничего плохого о Здановской не думает. А она, бедняжка, так плачет, так рыдает, что даже мне ее жалко...