Федор Кнорре - Без игры Страница 32

— А как же!

Он взял у нее из рук мясо. Бархан уже не спускал с него глаз, мгновенно поймал подкинутый в воздух кусок и тут же его счавкал, торопясь проглотить, потому что видел в руках у людей еще мясо.

— А я все про вас вызнала, — провожая глазами второй кусок, летевший собаке в пасть, сказала Марина.

— Зачем это вам?

— Так. Странная какая фамилия — Палагай, — правда?

— Наверно. А что?

— Он почему застрелился?

— Этого никто не знает. Да другим это не все ли равно?

— Он был ваш большой друг?

— Друг. А какие бывают, большие или средние, — не могу вам объяснить.

— Почему же это с ним случилось? Вы сюда к нему приехали и жили вместе. Так? Вы навестить его приехали?

— Ну вот все уже рассказали.

— Да, говорят, он вас к себе вызвал, или позвал, и вы тут вместе некоторое время прожили вдвоем, и даже водки не пили, мирно прожили, а потом, после того как вы уехали, когда вы уже в Москве были, все дела свои устраивали, чтоб перевестись сюда к нему совсем, он вдруг застрелился в лесу.

— Видите, до чего вам все изложили точно.

— Я все об этом думала. Значит, так. При вас он не мог застрелиться. Вы мешали. И потом ведь могли заподозрить, что это вы его убили. Ведь он так странно себя убил: в грудь.

— Нельзя было мне, идиоту, оставлять его тут одного, вот что одно верно. Знаете ли, из ружья застрелиться довольно трудно, это, знаете ли, не пистолет, — он заговорил вдруг торопливо, не обращая на нее внимания, не рассказывая, а как будто взвешивая еще раз давно передуманные доводы. — Это очень обдумать, изловчиться надо — из ружья. Можно отыскать такой короткий крепкий сучок... или нарочно отломить покороче, аккуратно зацепить его спусковым крючком, а самому руками взяться за ствол, наставить, ну хоть в грудь, и плавно потянуть. И все. Может быть и другой вариант. Человек в определенном состоянии... душевном состоянии... пробирался в кустах, поскользнулся, упал, уронил ружье, оно запуталось в колючих кустах, а он со злости или от рассеянности дернул на себя ствол, оно и выпалило. В обыкновенном, уравновешенном состоянии человека и ружье на предохранителе будет, и он, если и уронит, вернется, обойдет его кругом и вытаскивать будет с приклада... Так что и так, и так, в любом варианте, человек был не в себе настолько, то одно к другому близко. Однако вот вы своего добились.

— Вы мне рассказали, потому что видели, что мне это нужно... Что? Просто мне нужно было себе все это представить... И вы, когда приехали, решили остаться жить после него в этом доме. А зачем?

— Никуда не тянуло. Да я ведь уезжал-то увольняться с работы. Действительно, мы собирались по соседству устраиваться. Как два медведя на соседних участках. Не получилось. Это бывает... Ну, значит, разобрались?

— Н-нет... Наоборот, все только запуталось. Темно совсем становится. Не страшно жить так одному? Пора пьянчужек моих отвозить домой. Завтра опять съемка. Машину я где-то на просеке под кустом оставила. Наборный дорогу показывал, совсем заблудились в тропинках. Вы нас на дорогу выведете?.. Я сейчас пойду отниму у них все мясо, ему отдам... то есть это вы сами ему отдадите... Так вы мне ничего и не рассказали.

— Вы же все так здорово выведали без меня.

— Да, да... Одна я говорю-говорю, а вы только отвечаете: «Какое тебе дело?»

— Не говорил я ничего подобного.

— Не говорили. А отвечали... Он был хороший человек? Ну, не буду. Вот мы приехали, нашумели и сейчас уедем, вы останетесь совсем один. Вам это хорошо?

— Мне одиноко... ведь привык.

Из дому выскочил Викентий и, хватаясь раскинутыми руками за дверные косяки, радостно закричал:

— Уехали!.. Я так и знал, что они уедут!.. И прекрасно, я так... ожидаю необузданные... то есть обожаю неожиданные! Всевозможные перемены в моей жизни. Теперь пускай они там снимаются, а я тут буду лесничий в этом домике. — Он неожиданно приметил Бархана, скатился, спотыкаясь, со ступенек и присел перед собакой на корточки. — Кисонька, мурзинька, можно, я тебя поцелую... Зачем же мне зубки показывать? У-у, какие! Дай мне носик... A-а, ты хочешь, наоборот, мой носик? Вот если б ты был ма-аленький... со спичечную коробочку, я бы тебе создал будочку у меня на письменном столе, с плюшевой подстилочной, и, когда я засну, выпивши, мордой на столе, ты кусал бы меня за нос. Хочешь?.. Они, оказывается, не уехали! Тут стоят! Подумайте, как странно.

— Собирайтесь, пора ехать! — крикнула Марина в открытую дверь. — Не то без вас уеду! И хватит жрать. Мясо, какое осталось, тащите сюда, Антоша. Тут нужно.

— Ты что ж это, чернильная твоя душа, — сказал Тынов, — опять заблудился? Вот, жалуются, всех куда-то в чащу завел?

— И кажинный раз на эфтом месте! — изумленно откликнулся Наборный. Весь растрепанный, безуспешно пытаясь застегнуть пиджак на отсутствующую пуговицу, он, споткнувшись, выбрался через порог и глубоко со свистом втянул ноздрями воздух. — Как здесь дышится, бальзам! Вот Кеша хочет в лесничие идти!

— И пойду... И буду!

— Понимаешь, Ваня! — продолжал изумляться Наборный. — Я их все правильно вел, в самые папоротники. А там, я прекрасно знаю, красная тряпочка, где надо в ельник сворачивать, верно? А тряпочки я не нашел. Все искололись и вылезли к дому не с той стороны... Но вылезли!

— На месте тряпочка. Я ее тебе сейчас в темноте покажу. Сусанин!

Гуськом они двинулись следом за Тыновым по невидимой в темноте тропинке, в обратный путь к брошенной машине.

Осоцкая старалась идти с ним рядом, почти касаясь плечом, а Викентий то и дело отставал, кричал: «ау!», «люди, где я?» — и хохотал детским дурашливым хохотом.

Наборный начал постукивать связкой шампуров о пустую кастрюлю и что-то напевать, но в лесной тишине это получалось очень уж глупо, и он только стал делать вид, что кавалерски поддерживает Антошу под локоть, когда она спотыкалась, но кастрюлька ему мешала. Впрочем, он все-таки старался шуметь, спотыкался, сам болтал, вообще вел себя так, как, по его представлению, должен себя вести разгулявшийся, выпивший весельчак, хотя пьян он не был.

Вот уже они уходят, сейчас они уйдут, — говорил себе Тынов, но никак не мог заставить себя это понять. С ним это теперь случалось: он как-то тупо, тускло, будто сквозь пленку, слышал и видел все происходящее вокруг него или с ним самим. И только потом, оставшись в одиночестве, без помех все заново видел во всей яркости, в полный голос, со всеми подробностями, каких он даже вроде и не заметил сперва. Так он и теперь шел и все еще не мог как следует поверить, что она приехала, была тут, и вот уходит, и больше ее не будет никогда.

— С ним какая-то нелепая история была, с вашим Палагаем? Правда?..

— Да, — сказал он, думая о том, что вот кончается уже ельник и скоро надо спускаться в папоротниковую низину.

— Это правда, что он попал в историю?.. что-то дикое?.. Он не совсем нормальный был, ваш этот Палагай?

Они выбрались из-под деревьев на открытое место, тут показалось совсем светло от звезд.

— Вот и лоскутик на сучке, тут надо было сворачивать и на тропинку выходить. Видите?

— Да-a, а он нас потащил напрямик куда-то. Тут папоротники внизу. Как озеро.

Они стали спускаться.

— Будто бы он притащил овцу в кабинет председателя и взвалил прямо ему на письменный стол.

— Ну нет, — сказал он нехотя. — Это уж придумывают. Но овцу на заседание он принес. Положил на пол у печки, верно.

— Зачем он это сделал?

— Разве всё делают зачем?.. Надо бы спросить: почему?

— Да, почему?

Они шли в шуршащих сплошных папоротниках, как вброд перебираясь с берега на берег по пояс в воде.

— Да так было. Он поехал в совхоз. Был сигнал: дохнут от голода овцы. Кушать им, знаете, нечего. Забыли завезти корма, да тут еще праздник! А овцы ничего этого не понимают, продолжают свое дело, жмутся, трясутся и дохнут. Палагай на них смотрел-смотрел, пока в нем что-то не спуталось или не затмилось, тогда он действительно одну овцу схватил, втащил в машину и действительно — прямо ее в кабинет, где шло заседание. И так объяснил, что «обсуждать данный вопрос она не помешает, но при этом все-таки полезно наблюдать, как именно живая овца мучается перед тем, как подохнуть от голода, голая на морозе».

— Действительно, ужасно, но чего же он добился?

— Да разве всегда чего-нибудь добиваются?.. Он не добивался. Просто в нем, очевидно, что-то творилось неблагополучное, что ли, что у благополучных людей оставило очень невыгодное впечатление. Трудно, знаете ли, уловить, что за работа там идет в человеке, то есть внутри... Может быть, например, он слышал то, чего другие не слышали. Это очень просто...

Они шли теперь рядом, но не совсем, он говорил, не оборачиваясь, а Марина все время догоняла его по узкой тропинке, иногда даже задевая сзади плечом, чтоб расслышать получше. Голос его был спокойный, даже как будто с угрюмой усмешкой. Почему-то ему удивительно легко стало говорить. Он сам этого не ожидал. Догоняя его, она нечаянно положила руку ему на плечо, стараясь заглянуть в лицо. Он это очень остро почувствовал и быстро спросил: