Валентина Немова - Святая святых женщины Страница 32

— Не запарюсь! Не паникуй! Здесь, конечно, жарко. Словно лето назад вернулось. Но там, куда я еду, погода совсем другая. Вчера я слушала прогноз.

— На нет и суда нет, — вынуждена была Галина смириться с отказом: слишком веским был аргумент. Она проводила меня до остановки аэропортовского автобуса. Подруга до аэропорта. Юдины вообще не провожали (впервые за столько лет).

С мамой простились мы очень сдержанно, без слез. Чувствовала она себя в этот день неплохо, и я поверила: доживет она до новой весны и мы опять встретимся с нею.

* * *

Но свидеться нам с мамой удалось даже раньше. Теперь, после всех стычек с Юдиными, переписываться я стала, покинув Летний, уже не с младшей, а со старшей сестрой, на которую оставила сад. Последнее ее письмо побудило меня обратиться к адвокату. В нем Галина поведала мне еще об одном "выдающемся" поступке Родиона и Лиды. Приходили они к ней незадолго до дня памяти Милы, когда исполнялось ровно полгода с тех пор, как не стало нашей самой младшей сестрички, приходили, чтобы договориться насчет поминок. А когда ушли, обнаружилось, что из ящика стола, за которым гости сидели, исчез кошелек, туго набитый деньгами. Уверенная, что именно Юдины "увели" ее портмоне, ругала их Галинка на чем свет стоит, обзывала ворами, преступниками. Доказывала мне, что допустила я грубую ошибку, позволив маме соединиться с этими темными личностями, что пока не поздно, надо эту оплошность исправить. И сделала мне такое предложение: я приезжаю в Летний уже теперь, не дожидаясь весеннего тепла, останавливаюсь у нее и мы вместе с нею начинаем действовать против Юдиных — добиваться расторжения "квартирного" договора, заключенного между Юдиными и нашей мамой.

Закончила Галка свое послание радостным сообщением, что ее младшая дочь Аля уже поправилась и сможет ухаживать за бабушкой после того, как та разъедется с Лидой — в те месяцы, естественно, когда меня не бывает в Летнем.

То, что предлагала старшая сестра, вполне вписывалось в наши с мамой планы. Но с отъездом я решила повременить. Прежде всего нужно было проконсультироваться с кем-либо из компетентных в юриспруденции людей и выяснить, чего мы добьемся с Галей, объявив маминым мучителям войну, удастся ли нам переселить маму на старое место.

Юристка, женщина лет 35, с немодной, но красивой прической, с русой косой, уложенной вокруг головы, внимательно выслушав меня и ознакомившись с содержанием Галининого письма, сказала, что согласна с моей сестрой: действительно, нельзя доверить жизнь пожилого человека таким агрессивным людям, как наш зять, и таким бесхребетным, как наша младшая сестра, не способная вступиться за родную мать, и старушке действительно лучше разъехаться с ними.

— Но,? добавила к сказанному хозяйка кабинета, отрицательно покачав головой,? должна я вас разочаровать: с обратным обменом в данном случае ничего не выйдет. В этом обмене участвовали, кроме вашей мамы и зятя с женой, и другие люди, а они ничем и ни перед кем не провинились, и нет никаких причин переселять их куда-то. Условия договора нарушили те, с кем съехалась ваша родительница, их и следует наказать.

Собеседница моя простым языком, понятным любому смертному, растолковала мне, чего нам со старшей сестрой нужно добиваться — принудительного, по суду, размена той жилплощади, которую в настоящий момент занимает наша мама вместе с Юдиными. Согласно действующим законам, старушке должны будут выделить однокомнатную квартиру, а противной стороне достанется "что останется", возможно, комната в квартире с подселением. Лишь бы позволил метраж…

То, что удалось выяснить, я быстренько сообщила Галине, попросив ее подать заявление, а затем уведомить меня, на какое число будет назначено слушание этого дела, пообещав непременно присутствовать на заседании суда.

Ответ пришел совсем не такой, какого я ожидала. Галина писала, что мама уже слишком стара, чтобы "таскать ее с места на место". Как будто раньше, до того как она взбаламутила меня, неизвестно было ей, сколько лет нашей родительнице. Как будто не она мне, а я ей подала эту идею — заняться переселением мамы…

Некоторое время спустя пришла депеша от старшей дочери Галины. Племянница умоляла меня приехать и посодействовать тому, чтобы бабушка Наташа продала ей, Татьяне, свой сад. И уверяла: "Вы будете по-прежнему приезжать сюда на лето, хозяйничать на участке. Моим он будет только на бумаге". Вот тебе на! Участок по закону станет ее собственностью, она будет снимать урожай, а работать на делянке, "хозяйничать", буду я. "А за это за все" я получу право время от времени приходить к ней в гости и оставаться на ночь, чтобы она могла со мною вдоволь поболтать, такая же одинокая, как и я.

Не поверила я, что эта "блестящая", отдающая практицизмом, мысль родилась в Татьяниной ветреной голове. Это была, безусловно, "находка" Галины, привыкшей всех, кто ее окружает, обдуривать. Додумалась наконец она, каким образом, имея два надела земли, получить в свое распоряжение еще и третий, не вступая в противоречие с законом, вернее, с уставом садоводческого товарищества. Просто-напросто записать третий участок на подставное лицо. И неужели она надеется, негодовала я в душе, воплотить в жизнь эту затею — отнять у мамы ее любимое детище, да еще с моей помощью?! Глупеть, что ли, под старость лет начинает эта бестия?!

В конце письма была приписка: "Свое согласие вы можете сообщить по телеграфу". Две эти строчки очень обеспокоили меня. Галина же может сама послать маме такую телеграмму, как бы от меня, и облапошить старушку. Непременно нужно было мне ехать в Летний, тем более, что для этого нашелся очень веский предлог: Аля, младшая дочь Галины, собралась выйти замуж. "Свадьба будет очень скоро. Вовсю идет подготовка к ней". Эти строчки в своем письме Татьяна подчеркнула красным карандашом. Ей явно хотелось, чтобы я приехала…

* * *

В тот день, на который мне удалось купить билет на самолет, была нелетная погода. Улететь удалось лишь через сутки. Всю ночь просидела я в аэропорту, в зале ожидания.

Добравшись наконец до Летнего, сгорая от желания поскорее встретиться с мамой, не решилась я, тем не менее, заявиться к Юдиным без предварительной договоренности. Направила свои стопы к пятиэтажному кооперативному дому, в котором вдвоем с маленьким сыном жила моя племянница, вынудившая меня пуститься в это, не запланированное мною, путешествие. Но квартира Татьяны, когда я поднялась на 4 этаж, была заперта снаружи. В дверях торчала записка: "Тетя Юля, я ждала вас вчера. А вы не приехали. Сегодня поджидает вас моя мамаша. Ступайте к ней".

Галина на самом деле ожидала меня, но, впустив к себе и оставив одну домовничать, тут же упорхнула куда-то, заявив, что ей надо на рынок, поторговать. Устроившись в большой комнате на софе, обитой зеленым бархатом, я задремала. К обеду сестра не явилась, хотя и обещала прийти и покормить меня.

Проснувшись часа через три, я поела того, что приготовила себе в дорогу, и снова улеглась на диван. Но сон не приходил. Я думала: неужели же можно с утра до вечера торчать на базаре с гнилой редькой, да еще в будний день, когда покупателей бывает очень мало. А если она не на рынке, то где же тогда носится, замуровав меня в четырех стенах? Почему не хочет помочь мне встретиться с мамой? Должна же она понимать, как это нелепо — приехать в город, где живет твоя старенькая мать, которая с ее многочисленными болезнями в любую минуту может скончаться, находиться в двух шагах от нее и не иметь возможности ее увидеть?! Или Галка вообще не понимает, что такое родная мать? Чего же тогда можно ожидать от такого бесчувственного человека? Любого подвоха.

Прошлым летом, помогая маме в саду, пользуясь, с моего разрешения, его дарами, частенько приглашала меня старшая сестра к себе, угощала как будто от души. Но, наверное, это было лишь одно притворство и трезвый расчет.

Она воротилась даже позднее, чем ее муж пришел с работы. О нем, наверное, нужно сказать несколько слов. Зовут его Антон. С какого он года — не знаю. Но старше моей сестры. Окончил, как и мы с ней, пединститут, но не литературный, а физико-математический факультет. Преподавал в течение многих лет, пока не перешел работать на стройку, в школе при тюрьме, что, как мне кажется, наложило на его характер неизгладимый отпечаток. Был он настоящий нелюдим. Со своими кровными родственниками, вероятно, общался, а нас, родичей собственной супруги, старался избегать. В гости ни к кому из нас, в том числе и к теще, не приходил, даже по большим праздникам. И к себе никого не звал. Галину сперва это сильно нервировало. Потом она привыкла к его причудам. Ей даже понравилось ходить везде без него: и к родным, и к подругам, и в кино, и в театр…

Если же кто-то из нашей родни, мама или мы, сестры Галины, являлись к ней без приглашения, она проводила гостей в одну комнату, а благоверный ее, даже не извинившись, уединялся в другой. В день моего приезда в Летний, застав меня в гостиной клюющей носом на тахте, повел себя, дундук этот, как обычно: не поздоровался со мной, не поинтересовался, как я долетела, не спросил даже, где запропастилась его жена, лишь пробубнил что-то нечленораздельное. Я не поняла из сказанного им ни слова, но догадалась по его жесту: он недоволен, что я заняла диван и требует, чтобы я освободила это пространство. Что я и сделала не мешкая, перебравшись в другую комнату. О том, чтобы послать его к Юдиным с сообщением о моем приезде, не могло быть и речи.