Заметки о чаепитии и землетрясениях. Избранная проза - Леон Леонидович Богданов Страница 32

Выкопали и увезли деревья, те, что росли возле дома, те, что повыше и потолще. Остались ямы, запорошенные снегом. Пока производилась погрузка, по радио передавали выступления Черненко К. У. и Тихонова Н. А. Выбрали Генеральным секретарем Черненко, передали его биографию. Теперь возле парадной остались одни кусты. Наверное, подсадят еще кустиков. Вход оголенный. Пора суп варить.

Сегодня четырнадцатое февраля. Похороны Андропова. День рождения Эллы. Пятнадцатое. Сретенье, днем землетрясение в Джизаке – шесть баллов. Говорят, сгорел костел на Невском, который так долго ремонтировали, что в сорок восьмом году в нем сгорел городской архив. Теперь там должен был быть устроен зал органной музыки, но орган еще не установили. Рассказывают, что пожар продолжался несколько дней, с десятого числа. Пропали все труды реставраторов.

На полигоне в штате Невада провалилась земля через три часа после подземного ядерного взрыва. Двенадцать человек получили ранения, показаний на радиацию нет. Завтра буду на Невском, надо посмотреть, как выглядит костел, зайти в киоск «Академии», зайти домой за сборником со статьей о Хлебникове. Вообще из книг кое-что просмотреть, может, взять с собой. У меня они совершенно даром пропадают. Один «Контекст» с главой «У Тихона», «Статус Тибета». Что-то из этого можно не брать, а то тяжело тащить. У меня уже будут деньги, да редко тут же что-то и попадется. Верочка сходила на лекцию об Иннокентии Анненском и теперь просит что-нибудь его почитать. Вспоминаю, как много лет подряд у меня хранился его том из «Библиотеки поэта», который я потом продал за бесценок. Сейчас он очень бы кстати. Раз ночевал у Иры Месс и там нашел зарубежное издание «Книги отражений», как сейчас помню – пятидесятый том библиотеки славистики. Теперь «Книга отражений» издана, но все, и стихи, стоит страшно дорого. Может быть, «Книга отражений» есть у Кирилла, что-то, помнится, была. Надо попросить. Везти ли сюда том Махабхараты? Место пока есть. Очень уж он тяжелый. Лучше будет на месте посмотреть. Не забыть кошелки.

Сегодня впервые после болезни выходил на улицу. У дома расчистили дорожку – чистый лед. Постепенно привыкаешь, но страшно за бутылку. В винном, когда я пришел, не было никого. «Диллер» свободно продается и все что надо из табака, за пивом очередь. Но холодно, не рискую. Страха нет, можно попросить подогреть, но стоять в очереди не хочется. В киоске посмотрел журналы, ничего интересного не заметил. Мне кажется, что я начинаю узнавать в лицо многих местных жителей. Может, час такой. Даже у детской консультации как будто знакомые. Раньше этого не замечал. Даже милиционер у пивного ларька будто бы знакомый. Я не брился все время болезни и изрядно оброс, а завтра к врачу. Нужно не забыть разные мелочи. Верочка помнит. От «Диллера» побаливает затылок. Я принимался спать раза три в течение дня и теперь, ночью, пишу, без сна. Тихо. Все делай ночью, а читай днем. Ночью шуметь сам не станешь. Хочу сделать Эллочке картинку из чайных этикеток и газетных вырезок, да как-то упустил время. Хорошо бы под Джизак, она должна быть похожа на узбекское сюзане – желтая, красная и зеленая, как чайные пачки – Цейлон, первый сорт. Видно, еще до конца не придумал. Почему же читать лучше днем? А почему новости узнавать лучше днем? Ночью приемник слушать невозможно. Моя комната и комната для чайной церемонии – это кухня. Вот так и живу, кроме журнала с бодисаттвой, ничего тут нет моего. Книги, что целый месяц пробыли на столе, переехали на подоконник, за занавеску. Теперь мы едим и пьем чай втроем, и больше нужно места. Засматриваюсь только на чайники и чашку на буфете – ничего более картинного вокруг нет. Наверху сложены чаи – еще много. Вот и вырисовывается кое-какая композиция. Маленькие уфимские пачки из твердого картона (второй сорт индийский) похожи на электролампочки в упаковке. Два пакета «Бодрости», сплющенных в блин, на коробке из-под «Розовой воды», где тоже хранятся чаи – поплоше. В нашем хозяйстве все найдет себе применение – жить долго. По пачке в день. Интересно, что стограммовая пачка расходуется так же быстро, как и маленькие.

Мама собирается уничтожать письма и ненужные фотографии из своего архива. Инна просит привезти ей отцов альбом. Как жалко отдавать, там фотографии начала века, прадеда и, может быть, прапрадеда. Теперь это так модно. Вот так же и с книгами, расставался за бесценок, до того, что стал считаться за сумасшедшего и среди книгопродавцов, а теперь, говорят, тот же Анненский стоит сто пятьдесят. Даже не верится, подумать страшно. Ведь я никогда ничего не покупал из дефицитной продукции. Значит, в пятьдесят девятом году его просто не брали. Но я помню, что покупал и Хлебникова совершенно свободно, когда он выходил в малой серии – к семидесятипятилетию. Представляю, что будет делаться в будущем году. Вот что значит развели спекулянтов. Даже не жаль, что отдавал даром. Пусть у меня не будет библиотеки. Несколько книг всегда есть. В каждом нашем доме. Все равно оставлять мне некому. Все только для личного пользования. Пора становиться мастером чая. Я с ужасом думаю о том, какой же я еще художник, когда я ничего так подолгу не делаю. Но, конечно, когда работается – забываешь обо всем этом. Приятно бывает увидеть вдруг свои старые работы. Да и свежие, выходящие из-под рук, не менее приятны. Только вот перерывы непропорционально большие. Такова особенность работы. Мама скоро уедет, и тогда что же? Надо бутылку да банку с клеем, да кисти. Акварель есть. Холст есть, картонки. Мало идей, но это, может, и к лучшему. Куда их много-то? Все в процессе. Как эти записи – есть на две строчки, а пишешь и не оторваться. Попиваю чай, лечу голову. Ночью так тихо, по улице редко проезжает что-то темное, даже не понять, что это – фургон, грузовик или автобус с потушенным освещением. Мне приснилось, что я вот так, но в другом месте провожу ночь без сна, и вдруг, когда я уже не смогу этого увидеть, мне говорят, что сегодня ночью светила яркая луна. А я наяву так соскучился за зиму, все ночи безлунные. Это как первая детская ложь, тоже связанная с луной. Как подл этот человек, этот Володя, который, хоть