Зигфрид Ленц - Живой пример Страница 35

А потом к нему снова заходит Шарлотта, молча проветривает комнату, очищает пепельницы, уносит рюмки и, вернувшись, останавливается в дверях в позе безнадежного протеста.

— Нет, Ян, так дальше не пойдет, я тебе уже говорила и сегодня скажу еще раз: мы не можем все время так жить… открытым домом.

— Пойми наконец, Шарлотта, этим ребятам нужна моя помощь, хотя бы для того, чтобы сформулировать свои мысли. Они хотели бы кое-что изменить, но без опыта старших им не обойтись. Моя задача — помочь им.

— Ах, Ян, ты ведешь себя так, словно ты не старше их: ты разговариваешь, как они, одеваешься, как они, ты подлаживаешься к ним, будто их хорошее отношение для тебя важнее всего. Да, они от тебя в восторге, и ты этим упиваешься. Эти девятнадцатилетние мальчишки и девчонки сделали тебя своим поверенным, и ты платишь им за это, забывая о том, что тебя от них отделяет. Поверь, Ян, все это очень грустно.

— Наберись терпения, Шарлотта, послушай нас — хоть разок, и ты поймешь — я им нужен. Почему ты не хочешь как-нибудь посидеть с нами? Раньше мои заботы были и твоими заботами, а теперь… Теперь ты отстранилась.

— О нет, Ян, я вовсе не отстранилась, просто ты дал мне понять, что мое участие для тебя уже ничего не значит. Ведь у нас с тобой осталось совсем мало такого, о чем мы еще можем говорить друг с другом, только самое насущное, без чего нельзя прожить день, прожить неделю. Подумай, Ян, много ли осталось такого, что занимает нас обоих? Еда и дежурные вопросы о том, как чувствует себя ребенок, да и то мы словно окликаем друг друга издалека.

— Я не знаю, Шарлотта, чего тебе не хватает.

— Не знаешь? Раньше ты время от времени давал мне почувствовать, что я тебе нужна, что для тебя важны мои советы, мой интерес. Это было в первые годы нашей жизни, когда нам приходилось еще очень трудно, но мы всю тяжесть несли вместе.

— А давно ли это было?

— Ах, Ян, я устала.

Хеллер поднимает голову: из туалета, широко расставив руки, выходит Штефания, краешек юбки застрял у нее в шерстяных колготках. Она подлетает к отцу, дает себя поймать.

— Тебе сейчас надо обратно в школу? — спрашивает девочка.

— Давай оденемся и пойдем на корабль, — отвечает Хеллер.

Он напяливает на девочку плащ, не туго повязывает ей шарфик, кивает на прощание кельнерше, которая отвечает ему едва заметным движением головы, а может быть, не отвечает совсем.

Слегка подталкивая девочку вперед кончиками пальцев, он выходит с ней из кафе на ближайший причал, о который со скрипом трутся борта судов. У трапов стоят часовые в красивой парадной форме, веселые и приветливые, как ярмарочные зазывалы: «Заходите, заходите, сегодня всем можно, милости просим!» Юбилей порта предоставляет каждому такую возможность.

Эльба катит мимо свои черно — серые воды; на быстрине, где порывистый ветер лютует без помех, вспухает полоса узких декоративных волн, таких ровных, словно их нарисовал художник-маринист. Как всегда, вниз по течению плывут караваны барж — каждый может их пересчитать. Баркасы, по своему обыкновению, наносят на обозримую часть реки сетку из кильватерных линий. А вон тот слон с подвязанным хоботом — зернопогрузчик. Подальше, пронзительно крича и хлопая крыльями, взметаются белым облаком чайки — хохотуньи.

Хотя сейчас нет ни дождя, ни снега, лица людей, полируемые сырым ноябрьским ветром, влажно поблескивают, так же как флагштоки, кнехты и палубы кораблей.

— Так на который из них мы пойдем? На этот? Ладно.

Молодой часовой с улыбкой отдает честь, когда отец и дочь, взявшись за руки, поднимаются по скользкому трапу на борт минного заградителя, где их встречает и приветствует боцман, заслоняя от лавины школьников, которая скатывается с командного мостика и с диким ором устремляется на корму. Ребята летят кувырком, оскальзываясь на рельсах, спотыкаются о снасти, сбиваются в кучу у леера, вопят и ликуют: судя по всему, исход морского боя благоприятен.

— Пойдемте, — говорит боцман. — Я вам буду все показывать и объяснять.

Голос у него, пожалуй, слишком громкий, как у человека, привыкшего командовать, — его должны услышать многие, к тому же ему надо перекрыть рев морского ветра. От Хеллера не ускользнул критический взгляд, который боцман, кривоногий, подтянутый, тщательно выбритый, метнул на его бороду; ему почудилось в этом взгляде решительное осуждение. Но и взгляд этот, и самый предрассудок Хеллеру не в новинку.

— Это минный заградитель, то есть корабль специального назначения нашего военно — морского флота, — говорит боцман, твердо шагая на своих кривых ногах по средней части палубы. — Мины подразделяются на контактные, магнитные и акустические. Последние могут служить своему назначению как на якоре, так и в плавучем состоянии. Наш корабль называется «Адмирал Титгенс», в честь командующего отрядом минных заградителей в первую мировую войну. Он и по сей день служит примером для всех нас.

— Примером чего? — тихо спрашивает Хеллер.

— Адмирал Титгенс — пример для всех, кто служит на минных заградителях, — не оборачиваясь, отвечает боцман. — В кают-компании вы можете увидеть его портрет. Сейчас я предлагаю первым делом подняться на командный мостик, оттуда вы сможете окинуть взглядом весь наш корабль.

Они всходят на мостик втроем — боцман, Штефания, Хеллер; наверху Хеллер сажает Штефанию к себе на полусогнутое колено и показывает вниз, на носовую часть корабля, — вот как он выглядит сверху, «Адмирал Титгенс».

— Видишь вон там пушки? А вон там якорь? А те черные шары, наверно, мины.

— Я хочу здесь порисовать.

— Для этого слишком холодно, и тебе здесь долго сидеть не позволят.

— А я хочу нарисовать шары.

— В другой: раз, — отвечает Хеллер и, обращаясь к боцману, спрашивает: — Скажите, ваш адмирал сам тоже ставил мины?

— Адмирал Титгенс, которого мы чтим как отца нашего минного флота, достиг самого большого личного успеха в тысяча девятьсот пятнадцатом году в устье Темзы. Его минные поля до сих пор считаются образцовыми.

— Ага, значит, он был профессионально компетентен.

— Что вы этим хотите сказать? — недоверчиво спрашивает боцман.

— Я хочу сказать: тот, кто служит вам примером, по крайней мере обладал специальными знаниями.

Открывшуюся картину Хеллер хочет сначала осмыслить молча: поднятые вверх пушечные стволы с зачехленными дулами, пузатые мины, бухты канатов, похожие на линялых улиток; прямоугольные парусиновые тенты, которые треплет ветер; стройные очертания носа; темные отверстия шпигатов и вентиляторов; громоздкая тумба — шпиль; пухлые кранцы. Хеллеру незачем подыскивать какое-либо образное сравнение — грозная неподвижность и жесткость форм впечатляют сами по себе.

— А вот там вы видите салазки для транспортировки мин на корму.

— Можно я их нарисую? — спрашивает Штефания.

— К сожалению, фотографировать на борту не разрешается, — отвечает ей боцман.

— Папочка, когда ты к нам приедешь, я их нарисую по памяти — и салазки, и шары — тогда ты сможешь взять картинку с собой.

— Ладно, а пока помолчи.

Он спускает девочку с колена и следует за боцманом, который зачем-то трогает и гладит все, о чем он рассказывает: компас, штурвал, переговорное устройство, — каждый предмет он поглаживает и похлопывает. Рука его ласково скользит по пульту с сигнальными кнопками. Хеллер равнодушно слушает самодовольные пояснения; по всей видимости, за многие фразы в ответе не боцман, а устав боевой подготовки: «То, что вы здесь видите, имеет целью обеспечение безопасности корабля и команды… Боевая обстановка создается, когда… При постановке мин на якорь различают три фазы…» Янпетер Хеллер скучает под льющимся на него потоком объяснений, указаний, поучений и старается изобразить на лице почтительное изумление профана, прямо-таки подавленность, которая, как он надеется, избавит его от излишних комментариев.

— Это сердце корабля; отсюда все исходит и здесь все сходится.

Девочка ищет его руку, Хеллер чувствует, как ее пальчики пытаются сплестись с его пальцами, потом вжимаются в его ладонь, ожидая сигнала, которого он покамест не дает или не может дать, так как должен поддерживать Штефанию при спуске по железной лесенке.

— Я больше не хочу, скоро за мной приедет мама.

— Потерпи еще немножко и не шуми.

Они сходят вниз по железным ступенькам, семенят по узким переходам, освещенным электричеством: «Здесь генераторное отделение номер два, там — радиорубка, дальше, левее, — подъемники для мин», — и наконец добираются до кают-компании, где три долговязых светловолосых минера играют в карты, лишь изредка обмениваясь слова ми. Из динамика доносится тихая музыка. «Смирно!» — «Вольно!» Боцман отмахивается от уставного приветствия и выразительным жестом указывает на обстановку каюты, судите, мол, сами; от клетчатых скатертей веет домашним уютом; диван, привинченный к полу, сулит покой, стулья удобные, на них можно сидеть, не втягивая голову в плечи. А там, на стене, как и было обещано, — адмирал Титгенс, отец минного флота.