Перед бурей - Нина Федорова Страница 36

Высшим моментом, разрядом нервной напряжённости бывал момент, когда отец появлялся из своего кабинета похудевший, осунувшийся, но радостный и срывающимся голосом восклицал:

– Готов! Всё в порядке! Иду в канцелярию сдавать отчёт и деньги. Иван, шинель!

Мы хватались за стены, за мебель, чтобы не упасть. Трясущимися руками подавал Иван военную шинель, отец не попадал в рукава. Всё кружилось, всё колебалось, всё шаталось вокруг! Спасены! Мы были спасены на месяц.

С гордо поднятой головой шагал мой отец в канцелярию: честный офицер! честный человек!

Едва закрывалась за ним дверь, нас покидали силы. Вопреки правилам поведения, Иван не стоял навытяжку, но в изнеможении опирался о стену и как-то всхлипывал от радости. Мать со стоном падала на первый попавшийся стул. Я бежала к ней, и, обняв друг друга, мы тихо плакали, не то от радости, не то от горя.

– Саша, Саша! – шептала мать. – Я лягу. Теперь я отдохну.

Я бережно укладывала её в постель.

– Посиди около меня, – шептала она, – дай мне твою руку. – И затем, как бы проваливаясь куда-то, засыпала могильным, каменным сном. Так она спала каждое пятнадцатое число.

Вы видите, чем была наша жизнь? Я рассказываю вам – и она властно встаёт передо мною: не забытая нисколько, горячая, страшная.

Теперь, уходя в клуб, отец иногда проверял, заряжен ли револьвер, затем запирал его в ящике стола, а ключ брал с собой.

Случилось всё как и должно было случиться. Судьба, наигравшись нами вволю, одним взмахом разрушила наш карточный домик.

Отец был уже около двух лет в должности полкового казначея. Я оканчивала гимназию. Мне шёл семнадцатый год. Было тринадцатое мая и пятница. Я готовилась на завтра к экзамену по физике. В ту ночь отец проиграл так, что уже невозможно было спастись: недоставало десяти тысяч. По традиции, карточный долг платился в течение суток. Надежды на выход не было. По тому, как отец шёл, по звуку его шагов, мать уже знала, что случилось. Она кинулась ко мне в комнату с криком: «Вставай скорей!» Она тянула меня за руку, и мы обе вбежали в кабинет. Отец сидел у стола. Он что-то писал. Горела лампа. В её свете лежал револьвер. Увидя нас, отец вскочил, но потом нагнулся над столом, чтобы подписать своё письмо.

– Падай на колени! Проси! – кричала мне мать, сама бросаясь на револьвер.

Я обхватила колени отца. Он выдернул револьвер из рук матери, приставил к груди и выстрелил, но неудачно: мы обе мешали ему. Он зашатался, упал, обливаясь кровью. Он не убил, он только ранил себя. На звук выстрела Иван вбежал без зова.

– Доктора! – кричала ему мать. – Не звони по телефону! Никому не говори… Это надо скрыть! Беги за доктором! – Она ещё помнила о приличиях, она ещё надеялась…

Мы стояли на коленях около отца. Хриплым, страшным голосом мать бессвязно умоляла его жить.

– Мы найдём… найдём деньги… ещё двадцать четыре часа… это вечность, вечность. Только живи! только живи… Я свою жизнь отдала для того, чтоб ты жил…

Прибежал доктор. Он нашёл рану неопасной для жизни, даже и не очень тяжёлой, уверил, что отец будет жив, сделал перевязку, дал снотворное и ушёл.

Потрясённый, разбитый, отец заснул. Мы с мамой остались спасать положение.

Отец жив – значит, долг должен быть уплачен в течение суток. Он проиграл в коммерческом клубе, этого невозможно было скрыть. При неуплате следовал офицерский суд, исключение из полка, из приличного общества, нищета и позор.

Я и мать, возможно, могли бы перенести всё это. Но отец? Мы знали, что он будет играть везде: дома, в госпитале, в тюрьме, в самой могиле. Мы знали, он опустится до игорных трущоб, и в падении нашем не виделось дна.

В полдень – самый ранний час для визитов – пришёл капитан Линдер. Вы его знаете. В наш дом, где было такое страдание, он вошёл как к себе, уверенно, со своей обычной манерой наглого, шутливого спокойствия, словно ему было известно какое-то заклятие и над ним одним была бессильна человеческая судьба. Мы обе вышли к нему: я поддерживала мать. С первых слов он объявил, что пришёл предложить мне «свою руку и сердце». Эти слова, его тон заставили меня насторожиться. Я мгновенно оказалась в полном, холодном, напряжённом самообладании, как бывает лишь в крайней опасности, при встрече с смертельным врагом.

– Что побудило вас выбрать для этой чести именно меня и сегодняшний день? – спросила я.

– Александра Петровна, – воскликнул он, шутливо раскланиваясь передо мною, – судьбой вам назначено быть самой красивой женщиной, где б вы ни появились. П о э т о м у я избрал вас. Почему я пришёл сегодня – требует более подробного объяснения.

Мать, сидевшая рядом со мною, как только поняла, что дело идёт о предложении, схватила мою руку и сжимала её всё сильней и сильней: капитан Линдер был очень богат.

Он между тем объяснил, что у него всегда был особый интерес, некая даже сердечная склонность к нашей семье. Исключительно по его хлопотам (он имел большие связи среди высокопоставленных немцев в столице) отцу дали должность казначея. «В доме растёт такая прелестная барышня, размышлял я, неизбежно увеличение расходов. Прибавка жалованья за должность казначея будет кстати». По его словам, он держал этот свой поступок в секрете исключительно из одной только скромности, не желая слышать выражений благодарности.

Поступил он, возможно, несколько опрометчиво, «не приняв во внимание некоторых неблагоприятных привычек в характере отца». Но и подумав, он сделал бы, пожалуй, то же: должность казначея была единственной вакансией в полку. И вот именно сегодня, «кое о чём смутно услышав», он почувствовал нечто, отдалённо похожее на сознание своей вины, хотя бы и невольной. Он поспешил к нам, желая помочь «в осложнившихся обстоятельствах». Не будь некоторого несчастного случая, он счёл бы неуместным, конечно, делать предложение барышне, занятой исключительно экзаменом по физике. Он подождал бы до окончания ею гимназии. Факты жизни в доме невесты заставили его поспешить. В случае благоприятного ответа он просит разрешения немедленно «закрепить» согласие подарком, чтобы иметь уже и право чувствовать себя членом нашей семьи. Подарок этот – 10 000 рублей – он захватил с собой наличными.

Как только он упомянул о деньгах, мать обернулась к нему, наклонившись вперёд всем телом, и не спускала с него глаз. Она всё сжимала мою руку.