Франк Рюзе - 0% Страница 4

Сверху облака, внизу машины.

Вспоминаю, что сунула в карман куртки визитку, которую мне дал вчера какой-то парень; перерыла все карманы, но ни черта не нашла. Обидно до слез — главное, непонятно почему: ведь я ее искала, чтобы выкинуть.

Быстрая прокрутка, чтение.

— У тебя платка не найдется?

Жозеф бросает мне пакетик бумажных платков, сворачивает косячок на футляре от CD Tarwater, перебирает флаерсы, подобранные в универмаге Kiliwatch, взрывает косяк, протягивает его мне и спрашивает, не смогу ли я провести его сегодня вечером на день рождения одного хранителя музея. Я киваю и нечаянно выпускаю дым в лицо Софи: «Ой, извини!» Убивая время, смотрим по видаку «Бестолкового»[8], одновременно обсуждая одного французского певца, который вроде бы ВИЧ-инфицирован, и еще одного парня, который играл в boys band, а потом группа вышла из моды, и теперь ему приходится торговать собой, чтобы набрать денег и вложить их в недвижимость. Потом мы опять реквизируем полицейскую машину, чтобы добраться до вечеринки, которую устроили прямо над музеем, в квартире, роскошной, как Версальский дворец, с той лишь разницей, что в самом ее центре высится огромное черное сооружение, скопированное с «Космической Одиссеи-2001». На диване с усталым видом развалился всемирно известный английский актер, при нем болгарская топ-модель — пятнадцатилетняя девчонка, с которой я как-то пересекалась на кастинге. Она мне улыбается, но я притворяюсь, что не заметила ее, и прохожу мимо: мне ужасно хочется по-маленькому. Ванная отделана алюминием и зеркалами, какой-то мужчина лет тридцати, в строгом костюме, разнюхивается кокаином, делая «дороги» на краю раковины. Он представляется (я его не слушаю), протягивает мне соломинку (я беру) и говорит, что эта тусовка — современная версия волшебного празднества из «Большого Мольна»[9]. Я выставляю его прочь, чтобы пописать, а перед тем, как выйти, собираю пальцем остатки кокса и натираю им десны. Тот тип поджидает меня в коридоре, и это очень смешно, потому что в неоновом свете волоски, торчащие у него из носа, кажутся совсем белыми, а Софи кричит мне прямо в ухо, что месье X. (модный дизайнер), проходя мимо нее с двумя парнями, сказал им: «Холосенькая девуска, не плавда ли?» Софи хватает меня за руку, притягивает к себе, отталкивает и кружит, как будто я волчок на веревочке; потом лезет в передний карман моих знаменитых дырявых джинсов Helmut Lang. Я сразу понимаю, чего она хочет, и громко протестую: «Я тебе не конфетка!» Но она все же добирается до нужного места и минуту спустя вытаскивает руку, глядя на меня невинным взором, словно говорящим: «Ну что? Неужели это так плохо?» Выходим на террасу. Озираем Париж. Мне холодно, я слегка дрожу. Софи обсасывает свой мизинец, улыбается и говорит:

— Ты сегодня такая сладенькая, слаще, чем всегда.

Быстрая прокрутка, чтение.

Выпиваю четверть стакана обезжиренного молока, читаю почту. Софи пишет мне с Ибицы, куда уехала вчера отдыхать (с родителями):

>Второй час ночи, а у меня сна ни в одном глазу. Как мне хочется, чтобы ты согрела мне ноги (даже если они сейчас и так теплые)! В моей комнате все розовое, как ты любишь. Но к чему все это?! К чему мне спать или, вернее, пытаться заснуть, к чему лежать в постели обнаженной, когда тебя нет со мной?! К чему мне вторая розовая подушка?! Ни к чему, если ее не касается твоя головка и если она не заслоняет огонек будильника в твоем музыкальном центре.

Выхожу за покупками на улицу Этьена Марселя, и как раз в процессе примерки туфель — бли-и-ип! — звонит Жозеф и сообщает, что Дом вернулась с Бора-Бора, где аборигены спрашивали у нее, есть ли в Париже какой-нибудь ночной клуб (!). Дом — это: 1) подружка Жозефа, 2) вовсе не уменьшительное от Доминик, ее зовут Мари-Шанталь, 3) напоминание об их первом сексуальном контакте (у нее были месячные, и она, боясь вызвать у Жозефа отвращение, предложила ему содомию).

Медленная прокрутка.

«Вам поступило сообщение». Открываю.

>Слушай, я просто кромешная идиотка! Писала тебе целых пятнадцать минут, а в конце решила послать рисуночек, нажала на «options» и все стерла. Так что начинаю сначала. Я худею на 200 г в сутки и уже вешу 48,6 кг. Сегодня вечером позанимаюсь йогой, а потом лягу спать, думая о тебе, хотя все равно мне так грустно, что выть хочется. Целую тебя нежно во все места и местечки. Очень хотела бы понаставить звездочек сбоку, возле каждой строчки, но боюсь этих чертовых «options». Звездочка ты моя ненаглядная!

Медленная прокрутка.

Ужинаю у Жозефа баночкой кока-колы и слушаю Дом, которая вспоминает о своем детстве, проведенном в настоящем замке, где были витражи с изображениями птиц, целая коллекция громоотводов и где ее кролик жил в отдельной комнате площадью 50 квадратных метров. Еще она рассказывает о самоубийстве своего «бывшего».

— Он повесился на дверной ручке туалета, на собственном поясе.

— Разве это возможно? — наивно спрашиваю я.

— Да, если подогнуть колени.

Потом мы меняем тему и обсуждаем людей, которые не знают названий треков на CD и говорят так: «Как тебе понравился седьмой номер? А второй? О, второй — это круто!», и видеоклуб мормонов, где переписывают кассеты, вырезая из них все сексуальные сцены. Потом мы играем в «кто кого обманет», и в какой-то момент Жозеф объявляет, что он уверен: это вранье (имеется в виду очередной прикол).

— Как уверен? Просто уверен или уверен абсолютно? — спрашивает Дом, придвигая пепельницу.

— М-м-м... Ну, в общем, уверен, и все тут.

Наконец Дом рассказывает о своем путешествии:

— Аборигены говорят: «Если к тебе вдруг пристанет акула, не пугайся, просто отпихни ее ногой и все». А спросишь их, видели ли они «Челюсти», и, конечно, выясняется, что нет, и слыхом не слыхивали.

Быстрая прокрутка, чтение.

Я не ела уже три дня. Не могу больше сидеть на одном месте, меня все время тянет ходить. Самое странное, что силенок-то у меня маловато: стоит побежать, и я шмякаюсь в обморок через две секунды, но мне нужно ходить, мне это нужно позарез, и я вырабатываю себе ритм ходьбы, шляясь из универмага в универмаг. На голодный желудок все универмаги — полный отпад. Все кажется огромным, все кажется белым и, главное, сияет как солнце. И от этого я сама становлюсь «белой» внутри. Вспоминаю старый мамашин Macintosh Classic, который ныне валяется где-то в подвале. В нем была одна графическая программа, и, когда задавалась задачка чуть посложнее, экран на несколько секунд становился ослепительно-белым, а потом возникало изображение, и все приходило в норму. Вот и сейчас у меня точно так же: вдруг все исчезает, а потом миг спустя появляется снова. И, кроме того, в этом есть еще один приятный момент: ощущать кровоток во всем теле. С тех пор как я стала анорексичкой, мне известны все мои кровеносные сосуды, ну просто все до единого. Иногда я чувствую даже самые-самые мелкие из них.

Медленная прокрутка.

Вечеринка Girls only[10] в клубе «Палп». Примечаю одну брюнеточку с короткой стрижкой и кругленькими ягодицами, которая клево извивается под музыку (а это хороший признак, я имею в виду для постельных дел, потому что где же еще можно резво двигаться в заданном ритме?!). Kiss & amp; touch[11]. Лив, семнадцать лет, студентка на каникулах.

— I'm going back tomorrow. — Смотрит на часы. — I mean, today[12].

Мучаюсь вопросом, что она предпочитает — глубокие поцелуи, поверхностные или то и другое (когда я сомневаюсь, то чередую). Она здорово работает языком, а мой совсем пересох. Мне безумно нравится вкус ее слюны.

Возвращаюсь домой; новых сообщений нет как нет. Думаю о Лив, потом о Софи, потом снова о Лив, и мне чудится, будто кто-то выскребает меня изнутри, как те специальные ложки, которыми набирают шарики мороженого.

Просыпаюсь: на часах ровно 11:11. Мне нравится это 11:11 (как и любое «симметричное» время — 22:22, 12:21, 13:31 и так далее). Включаю Mac — о-ля-ля, там письмишко от Софи.

>Сегодня утром лежала на пляже. Наверное, буду нежиться на солнышке весь день. Я уже загорела — не так чтобы очень, я пока еще бледновата, но, когда снимаю трусики, разница все же видна. Вчера мазалась кремом номер 30, а сегодня уже номером 25. Я тут на острове самая белая. Мой братец говорит, что, глядя на меня, надо щуриться — слишком резко я отражаю солнечные лучи. Жара усиливает мое желание заниматься любовью. Я все время об этом думаю. Но мне не хочется ублажать себя самой, мне нужно, чтобы ты прикасалась ко мне, мое тело отвергает любые другие руки, даже собственные. А потом я надеялась, что развлекусь тут, но все здешние парни хотят со мной встречаться, а я не знаю, как сделать, чтобы и встречаться с кем-то, и в то же время оставаться наедине с собой. Это годится для обыкновенных некрасивых девчонок, у них могут быть просто дружки. А я не хочу быть обыкновенной и некрасивой. Только что разделась догола и посмотрела на себя в большое зеркало: нет, все-таки я вполне ничего. Все говорят, что я похорошела с прошлого года, а мне плевать, не желаю даже вспоминать, как выглядела раньше; стоит хотя бы представить себя прежнюю, и прямо тошнит. Не люблю, когда вспоминают мое прошлое, терпеть не могу. Как будто это вовсе и не я была. Только что, когда я любовалась собой в зеркале, у меня возникло странное ощущение: вроде бы я разглядываю другую девушку — и это меня жутко возбудило. Иногда я думаю, что могла бы снисходительней относиться к своей внешности, но мне тут же становится страшно — страшно, что я выдаю желаемое за действительное. Порой мне хотелось бы, чтобы мною просто кто-то молча любовался, ну вот как тобой, когда люди разглядывают твои фотографии в модных журналах, или как я иногда разглядываю себя, и это меня жутко волнует и возбуждает.