Уильям Теккерей - Кэтрин Страница 4

- А скажи-ка, любезный Томас Пентюх, - обратился мистер Брок к парню, который громче других смеялся его шуткам (это был тот, которого мисс Кэтрин отрекомендовала своим первым поклонником), - скажи-ка, сколько ты зарабатываешь в неделю?

Мистер Пентюх, чья настоящая фамилия была Буллок, сообщил, что получаемая им плата составляет "три шиллинга и пудинг".

- Три шиллинга и пудинг! Чудовищно! И за это ты трудишься, как те галерные рабы, которых я видел в Америке и в Турции, - да, джентльмены, и в краю Престера Джона тоже! Встаешь зимой ни свет ни заря, дрожа от холода, и бежишь колоть лед, чтобы напоить лошадей.

- Да, сэр, - подтвердил парень, потрясенный осведомленностью капрала.

- И чистишь хлев, и таскаешь навоз на поле; или стережешь стадо, заменяя собой овчарку; или машешь косой на лугу, которому конца-краю не видать; а когда у тебя от норы глаза на лоб вылезут, и спина изойдет потом, и только что дух в теле не запечется - тогда ты бредешь домой, где тебя ждет - что? - три шиллинга и пудинг! Хоть каждый день ты его получаешь-то, твой пудинг?

- Нет, только по воскресеньям.

- А денег тебе хватает?

- Нет, где там.

- А пива ты пьешь вдосталь?

- Вот уж нет; никогда! - твердо отвечая мистер Буллок.

- В таком случае - руку, любезный Пентюх! И не будь я капрал Брок, если ты сегодня не напьешься пива, сколько твоей душе угодно. Вот они, денежки, друг! Двадцать монет бренчит в этом кошельке; а как ты думаешь, откуда они взялись, и откуда, как ты думаешь, возьмутся другие, когда эти все выйдут? Из казны ее величества, у которой я состою на службе, и да здравствует она долгие годы на погибель французскому королю!

Буллок и еще несколько юношей и взрослых мужчин жидковатым "ура" выразили свое одобрение этой речи; но большинство в толпе попятилось назад, и женщины стали боязливо шептать что-то, оглядываясь на капрала.

- Понимаю ваше смущение, сударыни, - сказал, видя это, Брок. - Вы испугались, приняв меня за вербовщика, который хитростью хочет сманить ваших милых. Но никто не смеет обвинить Питера Брока в нечестных намерениях! Знайте, ребята, сам Джек Черчилль пожимал эту руку за бутылкой вина; что ж, по-вашему, он стал бы пожимать руку обманщику? Вон Томми Пентюх ни разу в жизни не пил пива вдосталь, а я сегодня угощу его и любого из его приятелей угощу тоже. Уж не гнушаетесь ли вы моим угощением? У меня есть деньги, и я люблю их тратить - вот и все. Чего бы ради мне пускаться на нечистые проделки - а, Томми?

Толкового ответа на этот вопрос капрал, разумеется, не получил, да и не рассчитывал получить; и спор закончился тем, что человек пять-шесть, уверовав окончательно в добрые намерения своего нового знакомого, последовали за ним в "Охотничий Рог" в предвкушении обещанного пива. Был в этой компании один молодой парень, который, судя по его платью, несколько больше преуспел в жизни, нежели Пентюх и прочие загорелые оборванцы, шествовавшие к харчевне. Парень этот, быть может, единственный из всех, отнесся с некоторым недоверием к россказням Брока; однако стоило Буллоку принять приглашение последнего, как Джон Хэйс, плотник (ибо таково было его имя и ремесло), тотчас же сказал:

- Что ж, Томас, если ты идешь, пойду и я.

- Еще бы ты не пошел, - сказал Томас. - Ты куда угодно пойдешь, чтобы повидать Кэти Холл, - только бы на даровщинку.

- Отчего же, найдется и у меня, что выложить на стойку, не только у господина капрала.

- Лучше, скажи - что поглубже запрятать в карман; при всей своей любви к девчонке истратил ли ты хоть когда-нибудь шиллинг в "Охотничьем Роге"? Ты и сейчас не решился бы пойти, если бы не то, что я иду, и если бы не расчет на бесплатное угощенье.

- Ну, ну, джентльмены, не нужно ссориться, - вступился мистер Брок. Если этот славный малый хочет идти с нами, пусть идет на здоровье; пива всем хватит, и за деньгами, чтобы оплатить счет, тоже дело не станет. Дай я обопрусь на твое плечо, друг Томми. Мистер Хэйс, вы, по всему видать, парень не промах, а таким я всегда рад. Вперед, друзья землепашцы, мистер Брок за честь сочтет поднести каждому из вас. - И, сказав это, капрал Брок проследовал в харчевню, а за ним Хэйс, Буллок, кузнец Блексмит, мясник Бутчер, подручный пекаря Бейкер и еще двое пли трое; лошадей же тем временем увели на конюшню.

Итак, читателю представлен мистер Хэйс; и хотя сделано это тихо и скромно, без фанфар и цветистых предисловий, хотя, казалось бы, робкий плотничий подмастерье едва ли достоин внимания просвещенной публики, которой подавай разбойников да убийц или, на худой конец, карманных воришек, читателю следует хорошенько запомнить его слова и поступки, ибо нам предстоит еще встретиться с ним на страницах этого повествования при весьма щекотливых и любопытных обстоятельствах. Из намеков мистера Пентюха, этого сельского Ювенала, можно было заключить, что Хэйс скуповат и что он питает нежные чувства к мисс Кэтрин из "Охотничьего Рога"; что ж, и то и другое было правдой. Отец Хэйса слыл человеком зажиточным, и юный Джон, обучавшийся в деревне ремеслу, не прочь был прихвастнуть, рассказывая о своих видах на будущее, - о том, что отец возьмет его в долю, как только он окончит ученье, а также о доме и ферме, где со временем полноправной хозяйкой станет миссис Джон Хэйс, кто б она ни была. Короче говоря, мистер Хэйс занимал в деревне положение чуть ниже цирюльника и мясника, но выше плотника, его учителя и хозяина; и нет нужды скрывать, что его виды на будущее не оставили равнодушной мисс Холл, давно уже ставшую предметом его восхищения. Будь он немного получше собой, не такой тщедушный и бледный заморыш; или будь он даже урод, но лихого нрава, - девица наша наверняка смотрела бы на него благосклонней. Но ростом он не вышел, едва доставал до плеча Томасу Буллоку, да притом имел славу парня трусоватого, себялюбивого и прижимистого; словом, такой поклонник никому бы не сделал чести, а потому, если мисс Кэтрин и поощряла его ухаживанья, то лишь втихомолку.

Но на всякого мудреца довольно простоты; и Хэйс, равнодушный прежде ко всем, кроме собственной особы, спал и видел добиться расположения Кэтрин, воспылав к ней той отчаянной, безрассудной и неутолимой страстью, что часто заставляет терять голову самых холодных себялюбцев. Напрасно родители (от которых он унаследовал свое скопидомство), в чаянье искоренить эту страсть, пытались сводить его с женщинами, имевшими деньги и желавшими приобрести мужа; все попытки ни к чему не привели; Хэйс, как ни странно, оставался нечувствительным к любым соблазнам, и хоть сам готов был признать неразумность своей любви к нищей трактирной служанке, тем не менее продолжал упорствовать. "Я знаю, что я болван, - говорил он, - и более того, девчонка и смотреть на меня не хочет; но я должен на ней жениться и женюсь; иначе я умру". Ибо надо отдать справедливость мисс Кэтрин, она издавна сочла брак условием sine qua non {Непременным (лат.).} для себя, и любые предложения иного свойства отвергались ею с величайшим негодованием.

Бедняга Том Буллок, тоже ее верный поклонник, сватался к ней, как уже было сказано; но три шиллинга в неделю и пудинг не пленили воображения нашей красотки, и Том получил презрительный отказ. Делал ей уже предложение и Хэйс. Кэтрин предусмотрительно не сказала "нет"; просто она еще очень молода и не хочет торопиться, она пока не испытывает достаточно глубоких чувств к мистеру Хэйсу, чтобы стать его женой (кстати, эта молодая девица едва ли была способна испытывать глубокие чувства к кому бы то ни было), - словом, обожателю внушена была лестная надежда, что, если в ближайшие годы никого лучше не найдется, она, так и быть, соблаговолит стать миссис Хэйс. И бедняга покорился своей печальной участи - жить в ожидании того дня, когда мисс Кэтрин найдет возможным принять его в качестве pis aller {За неимением лучшего (франц.).}.

А пока что она почитала себя свободной, как ветер, и не отказывала себе ни в одном из невинных удовольствий, доступных "присяжной беспутнице" кокетке. Она строила глазки холостякам, вдовцам и женатым мужчинам с незаурядным для ее лет искусством; впрочем, пусть не кажется читателю, что она рано начала. Женщины - благослови их бог - кокетничают уже в пеленках. Трехгодовалые прелестницы жеманятся перед кавалерами пяти лет; девятилетние простушки ведут атаку на юных джентльменов, едва достигших двенадцати; а уж шестнадцать лет для девушки - золотая пора кокетства; особенно, если обстоятельства ей благоприятствуют: ну, скажем, она - красотка при целом выводке безобразных сестриц, или единственная дочь и наследница большого состояния, или же служанка в деревенской харчевне, как наша Кэтрин; такая в шестнадцать лет водит за нос мужчин с непосредственностью и невинным лукавством юности, которых не превзойти в более зрелые годы.

Итак, мисс Кэтрин была то, что называется franche coquette {Откровенная кокетка (франц.).}, и мистер Хэйс был несчастен. Жизнь его протекала в бурях низменных страстей; но никакой ураган чувств не мог сокрушить стену равнодушия, преграждавшую ему путь. О, жестокая боль неразделенной любви! И жалкий плут, и прославленный герой равно от нее страдают. Есть ли в Европе человек, которому не доводилось много раз испытывать эту боль, - взывать и упрашивать, и на коленях молить, и плакать, и клясть, и неистовствовать, все понапрасну; и долгие ночи проводить без сна, наедине с призраками умерших надежд, с тенями погребенных воспоминаний, что по ночам выходят из могил и шепчут: "Мы мертвы теперь, но когда-то мы жили; и ты был счастлив с нами, а теперь мы пришли подразнить тебя: ждать нечего больше, влюбленный, ждать нечего, кроме смерти". О, жестокая боль! О, тягостные ночи! Коварный демон, забравшись под ночной колпак, льет в ухо тихие, нежные, благословенные слова, звучавшие некогда, в один незабываемый вечер; в ящике туалетного стола (вместе с бритвой и помадой для волос) хранится увядший цветок, что был приколот на груди леди Амелии Вильгельмины во время того бала, - труп радужной мечты, которая тогда казалась бессмертной, так прекрасна она была, так исполнена сил и света; а в одном из ящиков стола лежит среди груды неоплаченных счетов измятое письмо, запечатанное наперстком; оно было получено вместе с парой напульсников, связанных ею собственноручно (дочка мясника, она свои чувства выражала, как умела, бедняжка!), и заключало в себе просьбу "насить в колидже на память о той, каторая"... три недели спустя вышла за трактирщика и давным-давно думать о вас забыла. Но стоит ли множить примеры - стоит ли дальше описывать муки бедного недалекого Джона Хэйса? Заблуждается тот, кто думает, будто любовные страсти ведомы лишь людям, выдающимся по своим достоинствам или по занимаемому положению; поверьте, Любовь, как и Смерть, сеет разрушения среди pauperum tabernas {Лачуг бедняков (лат.).} и без разбора играет богачами и бедняками, злодеями и праведниками. Мне не раз приходило на ум, когда на нашей улице появлялся тощий, бледный молодой старьевщик, оглашая воздух своим гнусавым "старье бере-ем!" - мне не раз, повторяю, приходило на ум, что узел с допотопными панталонами и куртками, придавивший ему спину, - не единственное его бремя; и кто знает, какой горестный вопль рвется из его души, покуда он, оттопырив к самому носу небритую губу, выводит свое пронзительное, смешное "старье бере-ем!". Вон он торгуется за старый халат с лакеем из номера седьмого и словно бы только и думает, как побольше выгадать на этих обносках. Так ли? А может быть, все его мысли сейчас на Холивелл-стрит, где живет одна вероломная красотка, и целый ад клокочет в груди этого бедного еврея! Или возьмем продавца из мясной лавки в Сент-Мартинс-Корт. Вон он стоит, невозмутимо спокойный на вид, перед говяжьей тушей, с утра до захода солнца, и, кажется, от века до века. Да и поздним вечером, когда уже заперты ставни и все кругом притомилось и затихло, он, верно, все стоит тут, безмолвный и неутомимый, и рубит, и рубит, и рубит. Вы вошли в лавку, выбрали кусок мяса на свой вкус и ушли с покупкой; а он все так же невозмутимо продолжает свою Великую Жатву Говядины. И вам кажется, если где-нибудь Страсть должна была отступить, так именно перед этим человеком, таким непоколебимо спокойным. А я в этом сомневаюсь и дорого бы дал, чтобы узнать его историю. Кто знает, не бушует ли огненный вулкан внутри этой мясной горы, такой безмятежной на вид, - кто поручится, что сама эта безмятежность не есть спокойствие отчаяния?