Валентина Немова - Святая святых женщины Страница 40

"Вот, — думала я, — как меняются нравы. Эмансипация женщины, сколько бы не трезвонили о половой распущенности, вещь хорошая. Раньше как было? Забеременеет девушка, не выходя замуж, ее преследуют: обижают, оскорбляют, в деревнях — ворота дегтем мажут. А теперь — наоборот: какие-то льготы дают, пособие на ребенка.

Действительно, так ведь бывает: не везет девчонке в личной жизни — и только! К 30 годам уже становится ясно, что никто не предложит ей руку и сердце. Так ради чего она должна дорожить своей невинностью пуще всего на свете? И отказать себе в материнстве? Почему должна жить на свете одна-одинешенька? Не обзавестись родным человеком? Родители рано или поздно все равно умрут. А когда их не станет, этот малыш и выручит, скрасит одиночество.

Почему наша Мила не решилась на такой поступок? Может быть, родись у нее ребенок, и сейчас была бы она жива. И не пришлось бы нам, ее близким, переживать эту тяжелую утрату — хоронить такую молодую. И мучиться от всего того, что за ее смертью последовало…"

Степан (так звали жениха) был не единственным в семье ребенком. Представили нам с мамой двух его сестер. Одна их них окончила театральное училище и работала в родном городе, в ТЮЗе, который в те годы процветал. Внешность сестер (а обе они были красивы) внушила мне уверенность, что и будущий Алин супруг тоже не урод.

Я уже просто изнемогала от нетерпенья: мне очень хотелось поскорее взглянуть на своего нового родственника, понять, что собой представляет парень, которого в разговоре со мной Аля характеризовала как скромника и домоседа.

Но вот послышался шум в сенях, и я побежала навстречу вошедшим. И обомлела: передо мной стояли молодые. И до чего же была невеста хороша! Была это Аля как будто. И вроде не она. Прическа, сделанная парикмахером, приходившем к девушке на дом, нисколько не помята (Аля не надевала головной убор). Такими роскошными волнами уложены волосы пепельного цвета. Одна волна спадает на лоб, две другие — прикрывают уши. Аккуратный веночек на голове, сзади длинная фата. Белое платье, свободное в талии. Ни худобы не видно, ни четырехмесячная беременность в глаза не бросается. Высока, стройна невеста. Очень мила. Немного косметики: чуть подкрашены губы, на щеках модный румянец. На лице смущение. Она как будто чувствует себя виноватой, что, благодаря искусству парикмахера и портнихи, выглядит сегодня привлекательнее, чем всегда.

Жених тоже не подкачал. Высок, подтянут, мужествен. Как и Аля, молод. Года на три ее старше. Одет, как и подобает. Лицо красивое. Но взгляд больших серых глаз показался мне слегка алчным. Ему, во второй раз побывавшему в загсе, до чертиков надоели, наверное, эти свадебные процедуры. Хотелось скорее выпить и закусить. Гости тоже были не прочь сесть за стол. Но, к сожалению, начало свадебного пира пришлось немного отсрочить. К моему большому удивлению, потчевать приглашенных хозяева решили не в зале, обставленном дорогой, из тяжелого дерева, мебелью, купленной совсем недавно, где за массивным, длинным, во всю ширину комнаты столом могли бы поместиться все присутствующие, в том числе и родители невесты, а в маленькой Алиной комнате, не удосужившись даже вынести из нее платяной шкаф.

В эту клетушку стащили со всего дома столы, которым в обед исполнится сто лет, обставили их допотопными скамейками, табуретками и не догадались даже сверху чем-нибудь прикрыть.

Взглянув на весь этот хлам, сказала я сестре, что это безобразие, и принялась застилать сиденья, такие позорные, всем, что Галина мне быстро подавала, притаскивая из других комнат.

Уселись наконец, касаясь друг друга локтями и плечами, возбужденно болтая и хохоча. То и дело кричали "горько", заставляли молодых подниматься. Свадьба проходила в быстром темпе. Галина и ее сватья без устали метали тарелки с закусками на стол, ставили чуть ли не одну на другую.

— Вы куда торопитесь? — не выдержал кто-то из гостей. — Хватит жрать! Давайте потанцуем!

Кое-как вылезли из-за стола, перебрались из этой Алиной светелки в зал. Развернули плечи, приготовились пуститься в пляс. Но тут обнаружилось, что "сломалась" музыка. Как будто нарочно кто-то вывел из строя магнитофон. Возможно, он и раньше не действовал. Только воткнули вилку в розетку — треск и звуков больше никаких. Мужчины забегали. Вооружившись отверткой, кто-то начал ковыряться в "шарманке". Кто-то, с ключом в руке, отправился на квартиру к Татьяне за ее аппаратурой. Но тут одна из подружек Али, работавшая в магазине, в отделе радиотоваров, заглянув в "ящик", быстро исправила поломку. Музыка загремела. Пошли прыгать и вихляться, что называется, танцевать.

В перерыве между танцами кто-то попросил Риту, сестру жениха, ту, что работала в театре, исполнить какой-нибудь номер из ее репертуара. Артистка согласилась. Ей похлопали, но без особого энтузиазма. После этого захотела Галина блеснуть своим талантом (о том, что он у нее есть, я даже не знала раньше) и продекламировала одно, очень трогательное стихотворение К. Симонова, которое начинается так: Я вас обязан известить,

Что не дошло до адресата

Письмо, что в ящик опустить

Не поленились вы когда-то…

И должна была я признать, что читала она не хуже, а может быть, даже лучше, чем выступившая перед нею профессионалка, и ей, Галине, аплодировали долго и бурно. Кое у кого из слушателей слезы навернулись на глаза…

Порадовавшись за сестру, я перешла из зала в маленькую комнату, где были накрыты столы. В ней находилось сейчас всего несколько человек, в том числе и муж Галины. Одна из женщин (кто она такая, я не успела узнать), сидя за столом, плакала. Слезы вытирала бумажными салфетками. Я подсела к ней и спросила, что произошло, что ее так расстроило. Она ответила:

— Я слышала, как хозяин говорил жене, что гостей уже пора провожать. Засиделись, мол. А куда я пойду? Три часа ночи. Транспорт не работает. А я живу далеко…. Если б я только знала… — женщина, как видно, очень сожалела, что приняла приглашение и пришла сюда, к этим дикарям. Да еще потратилась…

Желая ее ободрить, я налила в рюмки ей и себе водки, предложила выпить. Мы чокнулись. Демонстративно, назло Антону, осушили стаканчики и стали громко разговаривать, не обращая внимания на хозяина, который всем своим видом показывал, что не одобряет наши действия. Про себя я подумала: "Ну и чудовище сестры моей муженек, понятия не имеет, что можно во всеуслышание сказать, а что возбраняется согласно этикету. И вот с таким дундуком прожила Галина больше тридцати лет. Немудрено, что на деньгах помешалась"…

Проработавший полжизни в тюрьме, Антон, по всей вероятности, был уверен, что среди этой публики, которая сейчас в его доме "пела и плясала", обязательно найдется Остап Бендер и сразу смекнет, где у хозяев спрятано все ценное, и обворует их, если его, вместе с другими гостями, не выпроводить заблаговременно. Рассудив так, он и начал даже раньше времени осуществлять задуманную им операцию. Мама говорила, что ее старшая дочь вторая жена у Антона. Первую своими придирками, занудством он свел с ума, не в переносном, а в прямом смысле этого слова. Галке то же самое, наверное, грозило. Но она, привыкшая командовать в семье своей родной, и здесь сумела себя поставить. А разбогатев, так удивила супруга, что он окончательно спасовал перед ней. Не он ее, а она его понукает. Он даже "нет" сказать не смеет, когда она ему что-то приказывает… И вдруг начал "возникать", как теперь говорят, при гостях. Это мне очень не понравилось.

Следом за мной в комнату ввалилась вся компания. Стали опять произносить тосты, пить, закусывать. Но настроение было уже испорчено. Вероятно, то, что сказал отец невесты своей супруге, известно стало всем. Женщина, которую я старалась успокоить, с каждой минутой все больше мрачнела, хотя и перестала плакать. Наконец она вытащила из сумки, что стояла у ее ног, полиэтиленовый пакет и принялась складывать в него то, что лежало на тарелках: жареную рыбу, курицу, печеное…

Я пошла искать сестру, чтобы спросить у нее, что все это значит. Подарочки содрали с людей и выметайтесь из дома поскорее! Ну, кто же так делает? Но сказать это Галине я не смогла: подступиться к ней было трудно, просто невозможно.

В этот момент, по русскому обычаю, с ней прощалась, покидая родной дом, невеста. Благодарила мать за все хорошее, что та для нее сделала. Наша с Галиной мама была здесь же, сидела на стуле у окна (а племянница моя со своей матерью — на софе) и что-то хотела сказать внучке, какое-то напутствие, но Аля в ее сторону даже не посмотрела, что меня сильно огорчило.

За что она, интересно, мать свою благодарит? За то, что та мучила ее всю жизнь? Морила голодом? Заставила поступить (чтобы иметь блат в магазинах) в торговое училище, а когда дочь окончила его, не позаботилась о том, чтобы девчонку, ей было тогда, наверное, 17 лет, оставили работать в родном городе, и отправила, как и Татьяну до этого, подальше от себя, в какой-то маленький городок области, и за три года ни разу у нее не побывала. Вспомнила бы, как сама страдала, когда, окончив институт (а ей было в то время уже 22 года), была направлена на работу в деревню, в часе езды от города, как скучала по родному дому. Проводила в кругу семьи все выходные. У Али такой возможности не было. Наведывалась она в Летний лишь тогда, когда брала очередной отпуск, один раз в год.