Золотая решетка - Эриа Филипп Страница 40

Одержанная победа развеселила обедающих. Тем временем принесли овощное рагу, где преобладали морковь и репа и лишь изредка попадались кубики сала, но тетя Эмма умышленно начала обед с жареного топинамбура, чтобы утолить первый голод гостей, разыгравшийся после похорон. Затем на стол Подали остатки паштета, который ела накануне Агнесса, разделенного на тоненькие ломтики, и к нему груду салата. Как только гости принялись за салат, раздался общий крик восторга.

- Но ведь это оливковое масло! Конечно, оливковое! Какая прелесть! перебивая друг друга, выкрикивали Анриетта, обе Жанны и Элен, которых по-прежнему называли "молодежь"., хотя Анриетта уже успела выдать свою дочь замуж.

- Подарок Агнессы, - пояснила Эмма. - Благодарите ее.

- Слава богу, хоть отдохнем от орехового и макового масла! - облегченно вздохнула Элен, которая славилась в семье своей бестактностью.

- Ореховое масло всегда какое-то прогорклое, - заявила пятнадцатилетняя Жильберта, старшая дочь Симона.

- Нет, вы только послушайте эту девчонку! - возмутилась тетя Эмма. - Мы из кожи вон лезем, чтобы добывать в Граней ореховое масло, а в Блотьере маковое, и вот вам благодарность. В следующий раз, барышня, я велю подать тебе эрзац, теперь в самых роскошных домах его подают.

- А мы его есть не будем, - сказал Манюэль, брат Жильберты, который был на год моложе сестры и во всех случаях жизни вторил ей.

- Теперь еще этот! - воскликнула тетя Эмма. - Впрочем, если бы он смолчал, было бы просто удивительно.

- Манюэль, Жильберта! Милые мои детки...

Эти слова произнесла Мари Буссардель, которая решила выступить посредником между хозяйкой дома и ребятишками, оставленными на ее попечение. Агнесса сразу же догадалась, что ее мать, единственная в семье, снисходительно относится к выходкам Жильберты и Манюэля и, без сомнения, только ее одну они хоть как-то слушались. Чувствовалось, что эти два отпрыска от первого брака ее обожаемого сына были ее плотью и кровью в большей мере, чем все прочие внуки.

После этого гастрономического отступления беседа стала общей. И в этом тоже Агнесса узнала одну из особенностей трапез на авеню Ван-Дейка, старинную семейную традицию, согласно которой всю первую половину обеда присутствующие внимали разглагольствованиям тети Эммы. Сейчас завязались оживленные беседы между обедающими, и Агнесса вздохнула с облегчением. Все время, пока шел спор о маршале, она старалась не вмешиваться, смутно чувствуя, что тут не имеет права голоса. Она слушала, наблюдала, но как будто откуда-то со стороны. То, о чем говорили вокруг нее, весь обычный ход семейной жизни, свидетельницей которой она была и в которую с самыми искренними намерениями пыталась включиться, все это мешало ей осознать самое себя. Среди оккупированного врагом Парижа, в родном доме и в кругу родных она как-то утратила себя, была отчасти сбита с толку.

Теперь она могла поболтать со своим соседом по столу, с Бернаром. Она нарочно села с ним рядом. Не потому, что особенно симпатизировала как раз этому племяннику, но его именем была подписана телеграмма, извещавшая о кончине дяди Теодора и звавшая на похороны; он встретил ее на Лионском вокзале, и он же был свидетелем парижского завершения ее одиссеи. Агнесса еще не успела пока разобраться в своих юных родственниках, выросших за время семейной ссоры, и знала их гораздо хуже, чем представителей старшего поколения. Она очутилась в окружении полузнакомых ей лиц; Бернара она знала лучше прочих. Он, видимо, решил заняться воспитанием тетки и преподать ей правила жизни в оккупированной зоне.

Он объяснил ей замечание Элен насчет масла, и Агнесса подумала про себя, что молодежь при оккупационном режиме еще больше, чем взрослые, интересуется вопросами еды.

- Только не воображай, что у нас так каждый день, - говорил Бернар. Тетя Эмма велела приготовить одно лишнее блюдо. Короче, без Граней и Блотьера мы бы с голоду подохли. Тетя Луиза, у которой в Бретани есть только садик, совсем положила зубы на полку!

Уже десятки раз в присутствии Агнессы, только что прибывшей в Париж, произносились названия Граней и Блотьер, и ей сразу же вспомнилось детство, каникулы, те далекие времена, когда устраивались пикники, когда они присутствовали при празднике сбора винограда, слушали воскресный благовест. Граней находилось в Сансеруа; это поместье, самое первое, которое приобрели Буссардели вне Парижа, принадлежало им уже больше ста лет, сюда до последних дней своей жизни ездила на все лето бабуся, и оно было завещано ее внукам от старшего сына Теодора. Агнесса, тогда еще ребенок, больше любила Граней, нежели Блотьер, потому что ездила в Граней только в гости, на несколько часов или на несколько дней, потому что знала его хуже, чем Блотьер, и потому, наконец, что это поместье не принадлежало ее родителям. Поженившись, ее отец с матерью приобрели примерно в ста километрах от Граней, в самом сердце глинистой Солони, менее роскошную и менее доходную усадьбу, но куда в охотничий сезон из-за обилия дичи съезжались все прочие родственники. В тяжелые времена из Блотьера тоже доставлялись в наибольшем количестве продукты, да и привозить их было легче. Когда в начале нынешнего века Буссардели начали приобретать виллы на берегу моря и посылать молодых людей за границу для совершенствования в иностранных языках, оба эти старинные поместья впали в немилость. Оккупация вернула им утраченное было значение, и они вновь заняли подобающий им ранг.

- Знаешь, - сказал Бернар, - раз в месяц, раз в два месяца твоя тетя и мама ездят в Граней и в Блотьер. И приезжают туда всякий раз неожиданно. Там они обходят фермеров и арендаторов. Если бы не эта мера, все наши продукты перешли бы прямо на черный рынок. Знаешь, крестьяне - ужасные люди. Папа говорит, что они рады наконец сквитаться с городскими жителями. Но оливковое

- Я вам еще пришлю, у меня в нынешнем году был хороший урожай. Пришлю лично тебе.

- Ты просто чудо, тетя Агнесса.

- Я никак не могу привыкнуть, что меня называют тетей, - живо возразила она. - Зови меня просто Агнесса.

- Это у нас не принято. Ты будешь первая.