Федор Кнорре - Без игры Страница 41

Он вышвырнул все газеты из карманов на «дежурный» клеенчатый диван, вздернул подбородок, почувствовал себя отважным и несгибаемым и, как очки, перед выходом на улицу надел самоуверенную усмешку на лицо.

В школе его ждали к чаю.

Антоша с Мариной Осоцкой жили в учительской. Викентий, который прихлебывал не чай, приветствовал его добродушным «а-а-а!», но Осоцкая только глянула на него, так и остановилась, широко раскрыв глаза, тихо спросила упавшим голосом:

— Что это с вами?

Он все еще оживленно потирал руки и думал, что улыбка надежно сидит у него на лице, но на него уже, как из ведра, плеснуло мучительной путаницей, смесью всех нерешенных, недодуманных мыслей, сомнений, беспокойством мучительного ожидания, тягостных предчувствий. Неужели так вот, с первого взгляда, людям видно, что с ним что-то не так! Опять в голове мелькнула мысль: как надо держаться и что отвечать. От имени безмятежно спокойного, невозмутимо уверенного, ни в чем не замешанного человека. И конечно, с этой же секунды он стал до нелепости неестествен. До того, что и Викентий заметил:

— Котик, да на вас просто лица нет. Одна рожа. Вы что? В дурмане? Вот я вам налью, от дурного глаза. Выпейте. Жизнь прекрасна, рыбонька. Конечно, если не очень присматриваться! — Он быстро налил в три разнокалиберные маленькие посудинки. — Марина, ты по обыкновению за рулем?

— За рулем. Так что же с вами такое, голубчик? — пытливо спросила Марина. Она сидела в кресле, рядом с большим зелено-голубым глобусом, положив на него руку, и медленно потихоньку поворачивала его на оси равномерным движением пальцев.

Наборный следил за тем, как послушно поворачиваются океаны, и континенты, и горные хребты, по которым нервно, затаенно-выжидательно пробегают ее тонкие пальцы, и сразу совсем пал духом, уверился, что она все равно дознается, уже почти знает. В последней попытке бодро увильнуть, ляпнул, хуже не придумаешь:

— Со мной? Ничего! Решительно ничего!

— А с кем?.. Что случилось? — как будто он уже ответил, с кем.

— Я и сам не знаю, что с ним, честное слово. Нелепая история. Боже мой, что за нелепость. Конечно, все может кончиться благополучно. Только, пожалуйста, имейте в виду, вообще никто еще ничего не знает, и все вдруг обойдется. Только не надо никому ничего пока говорить. Понимаете? Вы должны дать мне слово, что будете молчать.

— Прекрасно, прекрасно, — живо воскликнул Викентий. — Но ведь мы даже не знаем, о чем нам следует молчать. Это как-то неопределенно: молчишь, а о чем молчишь, и сам не знаешь.

— Он что-нибудь сделал? Что с ним случилось? Где он сейчас? — Осоцкая всей ладонью остановила вращение глобуса. Это было еще хуже.

— Ничего! — с мучением в голосе проныл Наборный. — Ну, ничего неизвестно. Я сам как рыба об лед... теряюсь в догадках.

— Хоссподи, да он хоть жив? — ахнула Антоша.

— Что за вопрос глупый! Разве я говорил что-нибудь такое? Конечно!.. Во всяком случае ничего не известно, и есть все основания, чтоб... С чего это вдруг — не жив? Глупости. Я просто убежден: жив и здоров, сидит себе сейчас... например, сушится. Или что-нибудь другое...

— Слушайте-ка, Наборный, кончайте бредить! — неожиданно сорвался Викентий. — Совсем зарапортовались! Выкладывайте разом: в чем дело. Ну? Что этот Тынов сотворил? У вас же руки трясутся, будто вы с ним вместе гусей воровали. Убил он кого, что ли?

Наборному вдруг полегчало на сердце: с Викентием как-то легче было разговаривать.

— Никого он не убивал. Собственно, вообще ничего особенного... просто с ума сошел, то есть в переносном значении этого выражения. Просто опрометчивый поступок, и теперь лучше всего об этом молчать, пока все само не разъяснится. Все еще может обернуться!.. Вот увидите! Вообще лучше молчать.

— Вот вы бы и молчали у себя дома. А чего это вы к нам молчать пришли? Прекратите мямлить и всех успокаивать. Ну!

— Что — ну? Я не могу вам всего объяснить. Создалось такое положение... Пропал... Взял сел в чужой самолет и улетел. Утром. И вот пропал, безо всякого разрешения.

— Погодите, постойте, что значит: сел и полетел? Это же не велосипед! Я сяду в самолет, так куда я взлечу? Станет он меня слушаться! Как же это он взлетел все-таки?

— Ну, это-то что. Он же был когда-то летчиком. На войне, конечно. Но, главное, машина ведь не его, он не имел права... И раз он до сих пор не вернулся, наверное, там что-нибудь случилось. Но пока никто этого не знает, так что...

_ Вы думаете, ему поможет, что мы будем молчать? Ну промолчим. А что же дальше?

Мучительно увертываясь от пристального взгляда Осоцкой, Наборный с тоской замотал головой. С каким-то даже писком в горле простонал:

— Да сам же я не знаю!.. Мне опять в редакцию, я дежурный!

Из глубины тяжелого сна его вернул к жизни тревожный телефонный звонок. Оказывается, он неожиданно глубоко уснул, едва добравшись до своего «дежурного» дивана, проспал всего несколько минут и вот, не успев и глаз разлепить, по привычке уже сорвал с телефона трубку.

— Редакция?..

— Редакция!..

— Чего же вы не отвечаете? Записывать будете? Из сплавконторы, дежурная... Значит, так: самолет совершил посадку на той стороне реки, от нас наискосок, на самом берегу. Из окна видно. Записали?.. Ну, вот. Летчик вам передает, машина без горючего, так чтоб прислали, — и повреждение есть, так чтоб и механика... Чего-то подломилось... костыль, что ли? Я уж не знаю. Ну, все ясно? Ладно, значит, передала. Отбой.

Наборный вскочил и заметался из угла в угол по комнате, не в силах разобраться в том, что и как теперь будет. Во-первых, Тынов Ваня жив!.. Это самое главное, но никакой радости или облегчения он еще не мог почувствовать. Самолет цел. Или почти цел. Все еще можно уладить, вот что было сейчас главное, на этом надо сосредоточиться. Да, да, на этом.

Он скатился с лестницы, заглянул в типографию, где уже в машине был воскресный номер, и в третий раз поспешно зашагал на место преступления.

По дороге он успел все обдумать, и тот Наборный, подавленный и безвольный, каким он был в учительской, ничем не был похож на волевого самоуверенного Наборного, которого увидел перед собой протрезвевший Хвазанов.

В дверях жилого отсека взлетно-посадочного павильона появился и строго оглядел всех присутствующих начальственного вида человек с портфелем в руках. Присутствующих было трое, глубоко подавленных гнетущим похмельем и отчаянием. Сторож Суглинков и механик, сидя на койке, безнадежно следили за Хвазановым, а тот стоял и смотрел в телефонную трубку, видимо потеряв надежду, что она ему что-нибудь скажет.

— Так, — жестко произнес Наборный. — Можете положить вашу трубку. Нам все известно. Есть вопросы, — он пододвинул табуретку, брякнул портфель на стол, вытащил блокнот с бланком и снял колпачок с ручки, готовясь записывать.

Правда, записывать он ничего не стал. Но как только вместо того, чтобы отвечать по существу, Суглинков начинал плести околесицу про то, с какого часа, в какой день он «по закону» должен состоять при исполнении своих сторожевых обязанностей, ручка нацеливалась, угрожающе нависала над блокнотом, и Суглинков сбивался. Выкручиваться и врать «под запись» было гораздо труднее.

Хвазанов сначала пробовал защищаться тем, что он «находится откомандирован исключительно в распоряжение» и директор его отпустил. Потом попытался направить расследование по руслу праведного гнева на таких, кто может себе позволить самовольно воспользоваться для хулиганства казенным имуществом.

— Нам все известно, — ледяным тоном приканчивал болтовню Наборный. — Скажите прямо: насарбернарились до бесчувствия. Вас по телефону вызывал товарищ Андрианов, а вы валялись, картошкой обсыпавшись, и храпели, когда было задание совершить вылет.

— Товарищ Андрианов?.. Ну, все.

— Теперь у вас есть один шанс выпутаться.

— Шанс у меня — под суд, я знаю. И хрен с ним. Будь что будет.

— Вас, может быть, даже выручил тот товарищ, который совершил вылет вместо вас.

— Я этого товарища, если поймаю, удавлю, это точно.

— Товарищ этот, насколько мы выяснили, сам военный летчик. Бывший...

— Будет бывшим, как я его поймаю.

— Вы ему должны еще быть благодарны. Товарищ Андрианов пока ничего не знает, даже думает, что вы приняли задание и пытались выполнить. Необходимо только пригнать самолет на место.

— А где я его возьму?

— Да, попали вы в положение... Счастье ваше, до товарища Андрианова еще ничего не дошло... Надо вам как-нибудь попытаться поправить свою непростительную ошибку... Я ведь из газеты. Что я могу для вас сделать? Я задержу материал, пока все не выяснится. Пригоните машину обратно... что ж? Тогда мы пройдем мимо этого факта.

— Да я б его на своем горбу притащил, а откуда мне его взять, когда?..

— Есть у нас сведения, — задумчиво покусывая кончик ручки, как бы вдруг припоминая, загадочно прищурился Наборный. — Постойте-ка... Так... Можно доложить, что израсходовали горючее... Вот слушайте!