Зигфрид Ленц - Живой пример Страница 42

— Кто это говорит?

Неузнаваемый, но все же знакомый голос просит у нее извинения, говорящий сам себя перебивает, вернее, его перебивает кто-то другой, и он начинает снова: он сожалеет, что беспокоит ее так поздно, зато он может ей кое-что предложить, нечто такое, что оправдает беспокойство…

— Да кто это?

— Дорогая Рита Зюссфельд, это говорит ваш коллега Янпетер Хеллер, вместе с вами занятый мучительными поисками великого педагогического пугала.

Третье извинение, произнесенное заплетающимся языком, потом, видимо, кто-то начинает отталкивать Хеллера от телефона, словно там идет потешная драка — так по крайней мере кажется отсюда, — и Рите приходится несколько раз переспросить: «Откуда вы звоните? Скажите, бога ради, где вы находитесь?» — пока Хеллер, видимо одержав победу в борьбе за трубку, не отвечает ей: «У Мими», «На якоре у Мими», кабачок Мими у рыбного порта, я вас здесь жду.

Он говорит это очень настойчиво, значит, дело идет о чем-то важном, если и не для их совместной работы, то для него лично, по Рита еще медлит с ответом, сначала она должна освоиться с неожиданностью, и она прислушивается к звукам, доносящимся по телефону: звяканье металлических шаров, лязг вертящихся дисков, отрывистые возгласы.

Вот уж она удивится, говорит Хеллер, сейчас он не хотел бы забегать вперед, но то, что он намерен ей предложить, нечто зримое, осязаемое, весомое — эдак девяносто пять килограммов живого веса, — это и есть тот положительный пример, за которым они так долго и так безуспешно охотились. Его можно осмотреть и опросить. И распить с ним грог — тоже не вредно. Не хочет ли она убедиться воочию? Он, Хеллер, сидит здесь в случайной компании и будет вдвойне счастлив, если она — и так далее. Так что?

Рита Зюссфельд, пытающаяся одной рукой зажечь сигарету, вынуждена несколько раз повторить Хеллеру, что в другое время, при более благоприятных обстоятельствах, она бы немедленно приехала, это бы ее, несомненно, заинтересовало, но как раз сегодня — она, впрочем, уже легла спать — она не сможет, сегодняшний вечер, по-видимому, и ей еще кое-что сулит. А что касается нужного им примера, так ведь они уже договорились, уже решили остановиться на Люси Беербаум и на материале ее биографии разработать соответствующий текст. К чему это приведет, если каждый на свой страх и риск начнет обшаривать пивные и, чего доброго, залы ожидания и бани в поисках подходящего примера?

Что говорит Хеллер? Он действительно говорит: «Рита» — и повторяет это имя еще раз, не чисто произнося букву «р».

— Рита, здесь со мной рядом сидит Франц Пикош, у него есть все, что нам требуется, это идеал современного человека с тем преимуществом, что он, так сказать, комплектен, завершен, во всяком случае его не надо разрабатывать.

Звяканье металлических шаров становится отчетливей, протяжный крик раздается где-то возле Хеллера, который прикрывает трубку рукой и, видимо, разговаривает с идеалом во плоти.

Может быть, все это лишь проявление специфически хеллсровского юмора, раздумывает Рита Зюссфельд. Или предлог, чтобы в такое время заманить ее в кабачок «К Мими»? Но тут Хеллер опять обретает дар речи и снова принимается ее уговаривать; шепотом перечисляет он основные достоинства своей находки, дает почувствовать все ее значение, неповторимое практическое удобство педагогического деликатеса по имени Франц Пикош, чью профессию он обозначает сначала термином капитан — речник, потом, получив замечание с тыла, словом «судовладелец».

— Дорогой коллега Хеллер, — в нетерпении говорит Рита Зюссфельд, — я охотно верю, что распивать грог с вашим идеалом — большое удовольствие, вот этим и ограничьтесь. Я больше не могу с вами разговаривать и не могу приехать взглянуть на ваш идеал. Может быть, вы завтра приведете его с собой на совещание? А теперь я пожелаю вам приятного вечера.

Она кладет трубку и смотрит на аппарат — нет, Хеллер больше не подает голоса, он как будто ее понял, мягкий выговор оказал свое действие. В гостиной свет не горит, неужели Хайно сидит один в темноте, как бывало уже не раз? Рита зажигает свет, но тут же опять гасит и бежит наверх: его багажа у нее в комнате уже нет, он все забрал, унес к себе, теперь он расхаживает по комнате и раскладывает по местам вещи, которые собирался взять с собой.

— Можно мне войти? — спрашивает Рита Зюссфельд, и вот она уже стоит у привинченного к полу кресла. — Так будет лучше, Хайно, лучше для вас обоих, и если тебе удастся покончить со своей теорией, ты поймешь, почему Марет все это для тебя делает. Совсем не потому, что своим присутствием ты должен возместить ей принесенные жертвы, а потому, что она хочет постоянно оказывать тебе помощь.

Хайно кивает, ему ничего другого не остается: теперь, когда он решил не уходить и принялся ликвидировать следы своего вспыхнувшего и тут же погасшего мятежа, он больше не помышляет о протесте. Он распаковывает вещи и кладет их на место — книги, блокноты, шерстяное белье, рубашки и, к удивлению Риты, множество разноцветных стеклянных зверей, которых он бережно извлекает из шерстяных носков — это ее последний подарок ему ко дню рождения.

— Так бы я довез их в целости и сохранности, — говорит он, и она отвечает с нарочито преувеличенной похвалой:

— По-моему, прекрасно придумано.

Он все более торопливо распихивает вещи по местам, заталкивает чемодан под шкаф, оставшиеся в сумке мелочи вытряхивает в два ящика — потом разберу, потом, — а чтобы сгладить впечатление от такой лихорадочной спешки, спрашивает:

— Твой разговор по телефону имел отношение к Люси Беербаум?

— Это звонил Хеллер, ты его знаешь, наш коллега, который все время мечется в поисках каких-либо новых идей. Он засел в каком-то кабаке и там нашел — похоже, что на дне стакана, — пример во плоти, который, видишь ли, избавит нас от всех трудов. И он непременно хотел меня с ним познакомить, прямо сегодня. Я думаю, это просто предлог, завтра он будет жалеть о своем звонке.

Хайно засовывает дорожную сумку под кровать и, стоя на коленях, не оборачиваясь, спрашивает, далеко ли она продвинулась в изучении биографии Люси Беербаум? Только начинает? Ну, если бы дело касалось его, если бы эту работу предстояло сдавать ему, он уделил бы особое внимание именно началу, ибо и в самом начале ее жизни уже намечено, пусть еще тонко, но вполне явственно, то, что впоследствии проявится как символ и почти как модель.

Да, она уже это заметила, но при первом чтении ей было трудно разобраться в отношениях внутри этой семьи: там фигурирует некий Гиоргос Беербаум, дед Люси, — купец, торговавший изделиями греческих ремесел — золотыми украшениями, резными поделками из дерева, кружевами, домоткаными материями, — так это он, что ли, был женат дважды или отец Люси?

— Оба, — отвечает Меркель. — Оба они были дважды женаты: отец Люси родился от первого брака ее деда, а сама она была единственным ребенком от второго брака своего отца, с первой женой у него детей не было. Если я верно разобрался в их семейных делах: дед Люси остался в Афинах, когда приехал туда из Гамбурга навестить своего брата, инженера — судостроителя. Ее отец, Костас Леонард Беербаум, родился в Афинах, правда, он пробовал несколько лет пожить в Гамбурге, но потом все же вернулся обратно и продолжал заниматься тем же, что и раньше — скромной адвокатской практикой.

Хайно Меркель прислушивается, подходит к окну и смотрит вниз, на улицу, — да, он пожалуй еще успеет уничтожить последние следы своего несостоявшегося бегства, и теперь, когда его больше нельзя уличить в мятеже, видно, что он испытывает облегчение, хотя и порядочно измотан. Он просит Риту пустить его в привинченное к полу кресло, поднимает ремни и, закрыв глаза, перебирает их руками, но вдруг выпрямляется и говорит:

— Завидую тебе, что ты этим занимаешься. Могу себе представить, какой простор для мысли открывает Люси Беербаум, сколько дает поводов для спора. Многое в ней кажется странным, и невольно спрашиваешь себя: как мог один из нас такое совершить? И что дало ему силы выстоять? Правда, Рита, я тебе завидую.

— Нас, составителей, и так уже трое, и мы немало спорим.

— Ну, а если мне понаблюдать, — говорит он, — может, ты не против, чтобы я критически наблюдал за твоей работой?

Вдруг они настораживаются, обмениваются взглядами, подтверждая одновременно возникшую у них догадку, и напряженно прислушиваются к неизбежным фазам возвращения домой: вот она накинула на дверь цепочку, на ходу сняла свое темное пальто и повесила его в шкаф, теперь она стоит перед зеркалом, теперь открывает дверь в гостиную и закрывает ее за собой, теперь наливает себе бокал портвейна, вот она остановилась, обнаружив их бокалы; наконец она поднимается по лестнице.

— Добрый вечер, детки! Этот «Летучий голландец» опрокинулся бы еще в устье Эльбы. Ему только в ванне плавать! Ну и постановка!