Федор Кнорре - Без игры Страница 43

— Бархаша?.. — сказала она. — Ты что же, один теперь живешь?.. Водички некому налить?

Бархан никак не реагировал, стоял и внимательно, вдумчиво ее разглядывал. Позабыв про него, она пошла и снова села на вторую ступеньку крыльца, привалившись плечом к столбику перилец. Тогда Бархан жадно стал лакать воду и долго не мог оторваться. Потом облизнулся несколько раз, подошел и сел прямо против крыльца, не спуская с Марины глаз. Через несколько минут он прилег, повернувшись к ней мордой, чутко насторожив уши.

...Сразу после взлета, набрав над рекой высоту, Тынов заложил вираж, скользнул вниз, и тут-то Наборный в ужасе отвернулся и бросился подальше от этого проклятого места, в родную редакцию. А Тынов еще раз набрал высоту и, уже позабыв совершенно про Наборного, про козу и даже про сияющий среди дня съемочный уголок за монастырской стеной, с одним чувством оторванности от всей нелепой тяжести своей жизни, — был всей душой в полете.

Чтоб не сбиться с курса, он вел машину вдоль реки, срезая ее извилины. Еще раз попробовал, как слушается машина на вираже. Она слушалась непривычно легко, грубовато, но надежно. Давно не испытанное чувство простора, высоты и свободного одиночества в воздухе охватило его. Молодое чувство, будто он опять мальчишка-курсант, стриженный ежиком, в первом самостоятельном полете на учебном «По-2».

Река медленно уходила назад. Надо было не прозевать ее двойного зигзага, после которого скоро надо идти на левую сторону реки, туда, где среди игрушечной сплошной зелени лесов тянулись полосы медленно восходящих облаков дыма лесного пожара.

Неожиданно он заметил, что уже пролетел мимо: на холмике ясно обозначилась прибрежная церквушка — он ее узнал. Значит, уже пропустил место, где пора было сворачивать. Он развернулся, и пошел обратно, и понял, что все равно ничего ему не рассмотреть в сумятице дыма, непроницаемого, колеблющегося от ветра, открывающего минутами окна, сквозь которые возникали нетронутые зеленые островки лугов и тут же снова исчезали снова. Он понял всю бессмысленность своего предприятия, спустился ниже и кругами стал ходить над дымом, чувствуя под собой волну восходящего горячего воздуха. От дыма уже пощипывало глаза. Он заложил еще один вираж и пошел на новый круг, когда увидел взлетевшую из дыма зеленую звездочку сигнальной ракеты. У него точно зрение сразу обострилось, он угадал-увидел линию просеки с кудрявыми зелеными кронами деревьев, еще не тронутых огнем. Ветер дунул сильнее, и все дымы послушно легли, наклонились в одну сторону. Обнажился игрушечный дом, зеленая поляна, огороженные грядки, сарай и две фигурки людей, большая и маленькая, махавшие какими-то тряпками.

Он еще раз развернулся и очертя голову нырнул вниз, уже почти ничего не видя, только держа в памяти, где должна начинаться поляна, чтоб не проскочить мимо.

Посадка получилась ужасная, грубая, позорная посадка, как у неопытного, бездарного новичка-курсанта. Так бы и дал себе в рожу за такую посадку с подпрыжком, с хрустом.

Молодая женщина в распахнутом осеннем пальто, со сбившимся на затылок платком, бежала к самолету. На плече у нее был белый узел. Она тащила за собой спотыкающуюся девочку лет четырех. Они были очень похожи на опаздывающих пассажиров, бегущих к поезду. Девочка прижимала к груди кошку, запеленутую в шерстяной платок с мотающейся бахромой.

— Прилетели все-таки, — задыхаясь, проговорила женщина. — А мы уж думали... Ну, садись скорей, я тебя подсажу! — Это было сказано дочери. Она попробовала взять ее на руки, но та завизжала, пронзительно, как свисток, и стала вырываться. Как только мать оставила ее в покое, визг как ножом отрезало.

— Слушай-ка, ты прокатиться хочешь? — грубовато-заискивающе спросил Тынов.

— Нашел время кататься. Сгорим!

— Ну так держи крепче своего кота, я тебя усажу.

Он схватил девочку и, не обращая внимания на визг, поднял и запихнул ее на заднее сиденье. Очутившись наверху, она опять мгновенно выключила свой пронзительный визг и сказала:

— Сам ты кот.

— Сиди тихо, мы сейчас вернемся, — сказала ей женщина и потащила Тынова за руку к дому.

«Что у тебя там? — раз за разом спрашивал он у нее по дороге. — Еще кто-нибудь остался?» Он так и думал, что там окажется еще какая-нибудь старуха или еще кто-нибудь, кого он все равно взять с собой не сможет. Они быстро прошли через пустую комнату, где на стенке мирно, но неслышно за гулом и треском махали маятником ходики. Какие-то тюки, прикрытые пестрой шалью, лежали на диване. Женщина на ходу сдернула шаль. Под ней открылись туго связанные тючки шкурок, вывороченных мехом внутрь. На обеденном столе лежала двустволка, и около нее, среди кружек и тарелок, были рассыпаны разноцветные патроны. Женщина привычным, уверенным движением переломила ружье, внимательно отобрала два патрона, зарядила и защелкнула двустволку.

— Уж давай ты, пожалуйста, — заглядывая ему в лицо, перекрывая шум, просила она. — Тебе же это все-таки легче.

— Послушай, долго мы будем?.. — закричал Тынов, но покорно принял поданное ему ружье.

— Сейчас-сейчас... Нельзя же ее так бросить!

Они почти пробежали через кухню во двор через заднюю дверь. Тут сквозь немолчный шум горящего леса он расслышал еще один звук: захлебываясь, прерывисто ревела корова.

— Ты постой тут за дверью, пока я не позову. Предохранитель я сняла. Будет входить, ты потихоньку. Ружье-то ей не показывай. За спиной держи. Понял?

Он с отвращением почувствовал, что, кажется, понял.

Женщина, сильно согнувшись, переступила порог низенькой дверцы коровника, а он, изнывая от мучительного ожидания, стоял и слушал, и ждал, что будет с этой окаянной коровой, а в голове у него было совсем другое: мотор продолжал работать, бензин уходил, а пространства на лугу до первых деревьев было явно недостаточно для взлета. Он все вспоминал, примеривал в уме, и выходило: нет, не взлететь.

Корова перестала реветь и замычала. Потом и мычать перестала.

— Ксю-уша... Ксю-уша! Ну дурочка моя... Ну не боись, дураша... Ксюуу! — нараспев, как колыбельную, тянула женщина. Корова в ответ скрипуче обиженно мыкнула и опять примолкла, и женщина, не меняя голоса, успокоительно, нежно почти пропела: — Ну, входи, входи живей... только сзади подходи-и!

Женщина стояла, обнимая морду и шею коровы, загораживая шалью ей глаза.

— Ксю-ууша... сейчас, милая... — все приговаривала она, непрерывно поглаживая, и корова сама совалась к ней мордой поближе. Спрятаться хотела или просто убедиться, что ее не бросили.

— Вот, где моя рука, это место, видишь, я руку отведу — туда и ударь... Тихонько, Ксю-уша... сейчас, сейчас... Наискось немножко, да не прикасайся стволом... Из обоих сразу. Ну! — Голос все еще улыбался, нараспев, нежно, успокоительно.

Он пододвинул ствол совсем близко, боясь снова коснуться нервно дернувшейся, как от укуса слепня, коже, покрытой красноватой блестящей шерсткой. Было очень тесно и низко, он вдруг испугался, что может задеть женщину, подвинулся вбок и в самом неудобном положении нажал разом на оба спуска, даже и не думая о том, чтобы прижать как следует приклад к плечу. Его толкнуло, как будто лошадь лягнула, он поскользнулся и грохнулся бы навзничь, если бы для этого тут хватило места, а так он только треснулся затылком о перекладину и сел с размаху на осклизлый пол.

Вероятно, на какое-то мгновение он даже «выключился», потерял сознание, потому что слегка удивился, чего это женщина тянет его за руку, стараясь поднять с пола, а он все еще сидит. Какой-то темный звон гудел в голове.

Он вырвал руку.

— Оставь ты меня в покое, я сам...

Он ощупал затылок и, опасливо пригибаясь, поднялся на ноги. Фуражки на голове у него, оказывается, не было. Его замутило от отвращения. Корова лежала на боку, и задняя нога с копытом, испачканным в навозе, противно вздрагивала, а женщина зачем-то прикрывала шелковой шалью ей морду. Он поднял ружье и поскорее один вышел во двор — и почему-то опять очутился в доме. Муть в голове не проходила. Невозмутимо суетились ходики.

— Зачем же ты в дом-то опять зашел? — тревожно крикнула женщина, вбегая с крыльца. Верно, она бегала его искать вокруг всего дома. — Да брось ты к черту ружье это, пускай все горит. Пошли скорей!

Ему вдруг так непреодолимо захотелось лечь, что он сел на диван и облегченно откинулся на спинку.

— Пошли, пошли, — лениво выговорил он, — а какого черта вы тут сидели и не уходили? Всех вывезли, а вам самолет?

Женщина презрительно усмехнулась:

— А мы хитрые. Мы с другими ушли. А потом взяли да обратно вернулись. Вдруг дом разворуют! Вон добра-то, рядом сидишь, — она мотнула головой в сторону тючков туго связанных шкурок. — Как раз и дождик было начинался. Хозяин-то мой, муж любезный, и сообрази, нам бы погодить, не спешить. Рассудил: в крайнем случае прямо к реке просека широкая, успеем уйти. Просека, верно, широченная... Да ведь она кустами заросшая. Ветер и повернул. Кусты-то и занялись, и сейчас горят, и на тот край просеки уже огонь по кустам переполз. Так мы и очнулись. Окольцованные... Пойдем — или разговаривать будем?