Эрих Мария Ремарк - На обратном пути Страница 44

– Гляди-ка, Эрнст, – говорит Бруно и легонько шлепает девочку, оставляя ее играть одну.

Мы переходим в гостиную. Диван и стулья обиты красным плюшем, на подлокотниках вязанные крючком чехольчики, а пол натерт так, что я сразу поскользнулся. Все чисто, прибрано; на комоде раковины, безделушки, фотографии, а в центре на красном бархате, под стеклом орден Бруно. Мы говорим о былых временах.

– У тебя сохранился список попаданий? – спрашиваю я.

– А как же! – с упреком отвечает Бруно. – На почетном месте. – Он достает из комода журнал и с удовольствием перелистывает. – Конечно, мое время было летом, когда по вечерам долго видно. Погоди, вот, июнь, восемнадцатого – четыре в голову, девятнадцатого – три, двадцатого – один, двадцать первого – два, двадцать второго – один, двадцать третьего – ни одного. Тогда не вышло. Эти сволочи что-то заметили и стали осторожнее. А вот тут, смотри, двадцать шестого, пришла новая смена, которая и понятия еще о Бруно не имела, девять в голову, что скажешь? – Он, сияя, смотрит на меня. – За два часа! Странно, не знаю, может, потому что я брал их снизу, под подбородок, но они по очереди вылетали из траншеи по грудь, как горные козлы. А вот тут, посмотри, двадцать девятого июня в двадцать два часа две минуты выстрел в голову, серьезно, Эрнст, видишь, у меня свидетели, вот написано: подтверждаю, вице-фельдфебель Шлие. В десять вечера, почти темно, как тебе? Господи, вот было время!

– Это было очень здорово… А сейчас, скажи, Бруно? Я имею в виду, тебе совсем не жалко этих бедняг?

– Что? – оторопело спрашивает Бруно.

Я повторяю:

– Тогда мы в этом сидели, но сегодня ведь все изменилось.

Он отодвигает стул.

– Господи, да ты большевик, что ли? Это был долг! Приказ!

Бруно обиженно заворачивает тетрадку в шелковую бумагу. Я утешаю его хорошей сигарой. Он пару раз затягивается в знак примирения и рассказывает о стрелковом союзе, который собирается по субботам.

– Недавно мы устраивали бал. Отлично, скажу я тебе! А скоро будет турнир по кеглям. Приходи, Эрнст, там есть пиво, с таким шиком я редко выпивал. И на десять пфеннигов дешевле, чем в других местах. За вечер набирается. Весело, уютно. Вот, – он показывает позолоченную цепочку, – я стал королем снайперов! Бруно Первый! Здорово, правда?

В комнату заходит девочка. Один кораблик сломался. Бруно аккуратно подправляет его и гладит девочку по голове. Шуршит голубая лента.

Потом он ведет меня к буфету, на котором навалено всякой всячины. Он выиграл все это барахло в тире на ярмарке. Три выстрела стоят всего ничего, а тот, кто выбьет определенное количество колец, может выбрать приз. Бруно целый день было не вытащить из тира. Он настрелял себе груду медвежат, хрустальных блюдечек, бокалов, пивных кружек, кофейников, пепельниц, мячиков, даже два плетеных кресла.

– Под конец меня уже никуда не пускали, – смеется он довольный, – я бы им там настрелял до полного банкротства. Мастерство есть мастерство!..

Я иду по темной улице. Из входных дверей течет свет пополам с помоями. Сейчас Бруно продолжит играть с дочерью. Жена накроет ужин. Потом он пойдет в пивную. В воскресенье семья отправится на прогулку. Славный человек, хороший отец, уважаемый гражданин. Что скажешь против?

А Альберт? А мы?

Мы собрались в коридоре здания суда за час до начала заседания, на котором будет решаться дело Альберта. Наконец вызывают свидетелей. Мы с бьющимся сердцем заходим в зал. Альберт сидит на скамье подсудимых, бледный, взгляд отрешенный. Мы хотим дать ему понять: держись, Альберт, мы тебя не оставим! Но он не поднимает головы.

Зачитывают наши имена, и нам приходится снова выйти из зала. Развернувшись к выходу, мы видим в первом зрительском ряду Тьядена с Валентином. Они нам подмигивают.

Одного за другим вызывают свидетелей. С Вилли беседуют особенно долго. Потом моя очередь. Бросаю взгляд на Валентина – он незаметно качает головой. Значит, Альберт пока отказывается отвечать. Я так и думал. Он с отсутствующим видом сидит возле защитника. А раскрасневшийся Вилли взглядом волкодава впился в прокурора. Похоже, между ними уже произошла перепалка.

Я приношу присягу. Председатель начинает задавать вопросы. Его интересует, говорил ли Альберт прежде, что хочет посчитаться с этим Барчером. Когда я отвечаю отрицательно, судья говорит, мол, некоторые свидетели обратили внимание, что Альберт был в тот вечер подозрительно спокойным и решительным.

– Он всегда такой, – отвечаю я.

– Решительный? – встревает прокурор.

– Спокойный.

Председатель нагибается над столом:

– И в такой ситуации тоже?

– Конечно, – говорю я. – Он и в других ситуациях сохранял спокойствие.

– В каких таких других? – спрашивает прокурор, тыча в мою сторону пальцем.

– Под шквальным огнем.

Прокурор опускает палец. Вилли довольно усмехается. Прокурор бросает на него негодующий взгляд.

– Значит, он был спокоен? – уточняет председатель.

– Как и сейчас, – раздраженно отвечаю я. – Разве вы не видите, хоть он и сидит спокойно, внутри у него все кипит? Он ведь был на фронте! И научился там в критические моменты не прыгать козлом и не воздевать в отчаянии руки к небу. Иначе их бы у него уже не было!

Защитник быстро что-то записывает. Председатель секунду смотрит на меня.

– А почему надо было сразу стрелять? – спрашивает он. – Ведь если девушка с кем-то в кафе, это еще не так страшно.

– Для него страшнее, чем выстрел в живот, – отвечаю я.

– Почему?

– Потому что эта девушка – единственное, что у него было.

– У него есть мать, – вставляет прокурор.

– На матери он не может жениться.

– А почему непременно жениться? – спрашивает председатель. – Он ведь так молод.

– Для фронта он был не так уж и молод. А жениться хотел, потому что после войны не мог найти себя, боялся себя и своих воспоминаний, искал опору. Вот чем была для него девушка.

Председатель обращается к Альберту:

– Обвиняемый, может быть, вы все-таки ответите? Свидетель говорит правду?

Мы с Вилли смотрим на Альберта во все глаза. Он с минуту колеблется и затем через силу отвечает:

– Да.

– Может, вы теперь скажете нам, для чего у вас был при себе револьвер?

Альберт молчит.

– Он у него всегда с собой, – говорю я.

– Всегда? – переспрашивает председатель.

– Разумеется. Как носовой платок и часы.

Председатель с изумлением смотрит на меня.

– Но револьвер – это не носовой платок.

– Верно, носовой платок не так нужен. Иногда он его и забывал.

– А револьвер?..

– Несколько раз этот револьвер спас ему жизнь. И вот уже три года он всегда носит его с собой. Фронтовая привычка.

– Но ведь сейчас он ему не нужен. У нас мир.

Я пожимаю плечами:

– Мы как-то не заметили.

Председатель снова обращается к Альберту.

– Обвиняемый, может быть, вы желаете наконец облегчить свою совесть? Вы раскаиваетесь в содеянном?

– Нет, – глухо говорит Альберт.

Воцаряется тишина. Присяжные настораживаются. Прокурор пригибается к столу. Вилли делает такое лицо, как будто сейчас набросится на Альберта. Я смотрю на него в отчаянии.

– Но вы убили человека, – многозначительно говорит председатель.

– И не одного, – отвечает Альберт.

Прокурор вскакивает. Присяжный, что сидит у двери, перестает грызть ноготь.

– Что вы сделали? – переспрашивает потрясенный председатель.

– На войне, – быстро вставляю я.

– Но это совсем другое, – разочарованно тянет прокурор.

Тут Альберт поднимает голову:

– Почему совсем другое?

Прокурор встает.

– Вы хотите сравнить битву за отечество с вашим преступлением?

– Нет, – отвечает Альберт. – Люди, которых я убивал тогда, ничего мне не сделали.

– Неслыханно, – в ужасе говорит прокурор и обращается к председателю. – Я вынужден просить…

Но председатель реагирует не столь бурно.

– До чего бы мы дошли, если бы все солдаты думали, как вы! – говорит он.

– Это верно, – вставляю я. – Но мы не несем за это ответственности. Если бы его, – я показываю на Альберта, – не научили стрелять в людей, он бы сейчас такого не сделал.

Прокурор багровеет.

– Но это в самом деле недопустимо, чтобы свидетели, когда их не спрашивают…

Председатель утихомиривает его:

– Полагаю, сегодня мы можем один раз отступить от правил.

Меня на время оставляют в покое и вызывают девушку. Альберт вздрагивает и сжимает губы. Девушка одета в черное шелковое платье, волосы тщательно уложены. Она уверенно проходит вперед. Сразу видно, ощущает себя здесь важной персоной.

Судья спрашивает, что связывало ее с Альбертом и Барчером. Альберта она называет невыносимым, Барчера же очень милым. Нет, она никогда не думала о браке с Альбертом, а вот с Барчером была чуть не помолвлена.

– Ведь господин Троске так молод, – говорит она, покачивая бедрами.