Уильям Фолкнер - Звук и ярость Страница 45

Когда я наконец продрался через него, я уже так заплутался, что должен был остановиться, чтобы прикинуть, в какой стороне теперь машина. Я знал, что они где-нибудь рядом с ней, под ближайшим кустом, и потому повернул и стал пробираться назад к дороге. Но я никак не мог сообразить, далеко ли до нее, а потому то и дело останавливался и прислушивался, и тогда ногам переставала требоваться кровь, и она вся кидалась мне в голову, точно она вот-вот лопнет, а солнце опускалось как раз так, чтобы бить мне прямо в глаза, и в ушах у меня такой звон стоял, что я ничего не слышал. Я пошел дальше, стараясь ступать потише, и тут я вроде бы услышал собаку, а уж если она меня учует, так примчится сюда и поднимет такой тарарам, что можно будет все бросить.

На меня налипли листья, репьи и всякий мусор – и на одежде, и под одеждой, и в башмаках, а когда я остановился, чтобы оглядеться, то ухватился за жгучий сумах. Я одного только не понимаю, почему это был сумах, а не, скажем, змея или еще что-нибудь. А потому я даже и руки не отнял. Просто стоял там, пока собака не убежала. А потом пошел дальше.

Я уже вовсе не понимал, в какой стороне теперь машина. И ни о чем не мог думать, кроме моей головы, и все время останавливался, и мне даже мерещилось, что, может, «форда»-то я на самом деле и не видел, и я уж до того дошел, что мне все равно было, видел не видел. Я так говорю: пусть она валяется день и ночь напролет со всеми в городе, кто только носит брюки, мне-то что. Какие у меня могут быть обязательства по отношению к тем, кто вовсе со мной не считается, да и вообще ее хватит на то, чтобы нарочно бросить тут «форд», чтобы я без толку бегал до ночи, а Эрл тем временем ведет ее в контору и показывает ей книги, такой уж он добродетельный, черт бы его побрал. Я говорю: чертовски весело будет тебе в раю, где уж не придется совать нос в чужие дела, только смотри не попадайся мне за этим, говорю я, я закрываю на это глаза ради твоей бабушки, но дай только мне поймать тебя за этим здесь, где живет моя мать. Эти проклятые напомаженные сопляки воображают, будто задают жару всем чертям, так я им задам настоящего жару, а заодно и тебе. Он у меня живо решит, что этот его красный галстук – билет прямо в преисподнюю, пусть не думает, что может шляться по лесам с моей племянницей.

Тут и солнце в глаза палило, и кровь приливала к голове, так что я думал, что она вот-вот лопнет и по крайней мере со всем этим будет покончено, и шиповник и всякая дрянь ко мне цеплялись, а потом я вышел к песчаной канаве, где они прятались, и узнал дерево, где стояла машина, и едва я выбрался из канавы и побежал, как услышал, что машина тронулась. Она рванулась с места и засигналила. Они жали на грушу, и она словно выговаривала «яах, яах». Яаааах – только я ее и видел. Я выбрался на дорогу, как раз когда она скрылась за поворотом.

К тому времени, когда я добрался до своей машины, их уже и след простыл, только сигнал был слышен. Ну, я даже ни о чем не подумал и только говорил: мчись. Мчись назад в город. Мчись домой и попробуй убедить мать, что я тебя не видел в этом «форде». Попробуй убедить ее, что я не знаю, кто он такой. Попробуй убедить ее, что вас в этой канаве не было. Попробуй убедить ее, что вообще ты стояла.

А сигнал все твердил яааах, яааах, яааааах, слабее и слабее. Потом он совсем затих, и я услышал, как в сарае Рассела мычит корова. И все-таки мне даже в голову не пришло. Встал у дверцы, открыл ее и занес ногу. И тут вроде бы подумал, что машина кренится сильнее, чем следовало бы при таком наклоне дороги, но обнаружил я это, только когда влез и тронулся с места.

Ну, я просто остался сидеть там. Солнце уже начинало заходить, а до города пять миль. Их даже на то не хватило, чтобы проколоть шину, провертеть в ней дырку. Просто выпустили из нее воздух, и все. Я просто стоял там и думал про кухню, полную черномазых, и ведь ни у одного не нашлось времени подвесить колесо на место и завинтить пару гаек. И выходило как-то странно, потому что даже она не могла так все предугадать, чтобы вытащить насос заранее, если только не сообразила, пока он выпускал воздух. Но скорее кто-нибудь вытащил его и дал Бену поиграть вместо брызгалки, потому что они автомобиль на куски бы разнесли, если бы ему этого захотелось, а Дилси говорит: никто до твоей машины не касался. И с чего бы это нам понадобилось ее трогать? А я говорю: ты ж черномазая. И тебе очень повезло, знаешь? Я говорю: я б с тобой хоть сейчас поменялся, потому что только у белого настолько ума не хватает, чтобы переживать из-за того, что вытворяет шлюшка, у которой еще молоко на губах не обсохло.

Я пошел к Расселу. Насос у него был. Это у них вышла промашка. Только мне все равно не верилось, что у нее хватило бы духу. Я все думал, что нет, не хватило бы. Не понимаю почему, только я никак не выучусь, что женщина что угодно сделает. Я все думал: давай пока забудем, как я к тебе отношусь и как ты ко мне относишься, я бы просто-напросто не сделал тебе такого, я бы не сделал тебе такого, что бы ты мне ни сделала. Потому что, я так говорю, кровь это кровь, и никуда тут не денешься. Тут дело не в шутке, до которой додумался бы любой восьмилетний балбес, а в том, чтобы над твоим родным дядей смеялся человек, который расхаживает в красных галстуках. Приезжают в город, называют нас деревенщиной и думают, что им в такой дыре и делать нечего. Ну, он сам не понимает, до чего он прав. И она тоже. Если она так на это смотрит, то пусть и убирается – скатертью дорожка.

Я остановил машину, отдал насос Расселу и поехал в город. Свернул к аптеке, выпил кока-колы, а потом поехал на телеграф. При закрытии биржи он стоял на 12.21, упав на сорок пунктов. Пять долларов умножить на сорок; купи себе на них чего-нибудь, если можешь, а она скажет: они мне нужны, нужны, а я скажу: очень жаль, придется тебе обратиться к кому-нибудь еще, а у меня денег нет, где мне было их зарабатывать, другого дела хватало.

Я только поглядел на него.

– Я вам скажу кое-что новенькое, – говорю я. – Вас, наверное, удивит, что меня интересует курс хлопка, – говорю я. – Вы ведь об этом и понятия не имели, а?

– Я все сделал, чтобы ее доставить, – говорит он. – Два раза в магазин посылал и звонил вам домой, но никто не знал, где вы, – говорит он и роется в ящике.

– Что доставить? – говорю я. Он дал мне телеграмму. – В котором часу она пришла? – говорю я.

– Около половины четвертого, – говорит он.

– А сейчас десять минут шестого, – говорю я.

– Я пытался ее доставить, – говорит он. – И не смог вас найти.

– Это ж не моя вина, а? – говорю я. И вскрыл ее, просто чтобы посмотреть, что они мне на этот раз наврали. Хорошенькое же у них положение, если они аж до Миссисипи добираются, чтобы прикарманивать по десять долларов в месяц. Продавайте, говорилось в ней. Курс будет неустойчивым с общей тенденцией к понижению. Из-за официальных заявлений не тревожьтесь.

– Сколько стоит послать такую телеграмму? – говорю я. Он сказал.

– Она оплачена, – говорит он.

– Ну, и на том спасибо, – говорю я. – Я все это и сам знал. Пошлите доплатной, – говорю я и беру бланк. Покупайте, написал я. Курс вот-вот подскочит до небес. Кратковременные колебания, чтобы подцепить на крючок деревенских простаков, которые еще не добрались до телеграфа. Не тревожьтесь. – Пошлите доплатной, – говорю я.

Он посмотрел на телеграмму, потом посмотрел на часы.

– Биржа закрылась час назад, – говорит он.

– Ну, – говорю я, – это тоже не моя вина. Я ж ее не придумывал. Я только купил кое-что, находясь под впечатлением, что телеграфная компания будет ставить меня в известность о колебаниях курса.

– Сообщения вывешиваются сразу же, как поступают, – говорит он.

– Вот-вот, – говорю я. – А в Мемфисе пишут курсы на доске каждые десять секунд, – говорю я. – Сегодня я чуть-чуть туда не доехал, всего шестьдесят семь миль оставалось.

Он поглядел на телеграмму.

– Хотите ее послать? – говорит он.

– Я все еще не переменил своего намерения, – говорю я. Написал вторую и отсчитал деньги. – И эту тоже, если только вы способны передать слово «покупайте» без ошибок.

Я поехал назад в магазин. И уже оттуда услышал оркестр. Хорошая вещь сухой закон. Прежде они являлись по субботам с одной парой башмаков на все семейство, и в башмаках был папаша, и шли в транспортную контору за его зельем, а теперь вот прут в цирк уже все босиком, а торговцы в дверях, будто тигры в клетке или еще кто, смотрят, как они проходят мимо. Эрл говорит:

– Надеюсь, ничего серьезного?

– Что? – говорю я. Он посмотрел на свои часы. Потом пошел к двери и посмотрел на часы над судом. – Вам бы обзавестись часами за доллар, – говорю я. – Дешевле выйдет всякий раз думать, что они врут.

– Что? – говорит он.

– Ничего, – говорю я. – Надеюсь, я не доставил вам лишних хлопот.

– Покупателей было мало, – говорит он. – Все отправились в цирк. Так что ладно.

– Если не ладно, – говорю я, – так вы знаете, что вы можете сделать.