Зигфрид Ленц - Живой пример Страница 46

— Сюда, вниз по ступенькам, — сказал полицейский.

— Я знаю, — ответила Люси, — мне тут все знакомо.

Клейкие ступеньки, покрытые серо — белой массой, как все ступеньки, ведущие в пекарню, на цементном полу такое же грязное, тестообразное покрытие, которое не смести никакой метлой, а можно разве что соскрести мастерком. Перед фронтом печей стояли пекари в белых, обсыпанных мукой нижних рубашках и в липких фартуках: мастер Псатас, запуганный и какой-то скрюченный; подмастерье Семни с напомаженными волосами, как всегда, грызущий семечки; и Стратис, вислогубый паренек, чей восхищенный взгляд был прикован к Семни. Напротив них, на высоком табурете, сидел в расстегнутом белом халате полицейский комиссар, рядом с ним его помощник, держа наготове огрызок карандаша и раскрытый блокнот.

Статичность картины, молчание действующих лиц, их терпеливая сосредоточенность — все говорило о том, что присутствующие уже выяснили отношения, во всяком случае, сыграли свою игру и ждут теперь появления человека, от которого зависит окончательный исход дела.

Люси вошла первая, но прежде чем она успела поздороваться с рабочими — а те, каждый по-своему, дали ей понять, как они рады встрече, — ее мамаша протиснулась вперед, заняла позицию в центре, между враждующими сторонами, являя собой немой вопрос; она пристально всматривалась в лица присутствующих: кто, кто из вас здесь главный? И полагая, что право на главенство может дать только возраст, обратилась к мастеру Псатасу:

— Я пришла сюда лишь затем, чтобы сказать вам раз и навсегда: я не одобряю того, что Люси у вас бывает, я не могу ей этого запретить, но я этого не одобряю. Помолчите! Я предупреждала свою дочь, я давно указывала ей на возможные последствия. Надеюсь, вы способны понять, на кого ложится ответственность.

Вначале мастер Псатас не нашелся что ответить, потом он все-таки хотел что-то сказать, правда с разрешения комиссара; тот, не обращая внимания на пекаря, слез с табурета, представился матери Люси и не только дал ей понять, что последнее слово здесь за ним, но и не скрыл причин, которые привели сюда его и его спутников. Власти долгое время были в недоумении, каким образом заключенные городской тюрьмы получают известия с воли и кое-какие инструменты, могущие служить лишь одной-единственной цели; комиссар и его люди пошли по следу, и след этот привел их сюда, в эту пекарню. Поскольку мастер Псатас — по праву или не по праву — пользовался доверием властей, ему было разрешено поставлять хлеб в тюрьму; в хлеб и запекались письма и инструменты, это комиссару удалось доказать.

Толстая женщина взглянула на Люси испуганно и с каким-то печальным торжеством: вот видишь, не зря я давала тебе советы, я была права, предостерегая тебя.

Это скорбное торжество взяло верх над недоверием и возмущением, и теперь, когда подтвердилась ее правота — словно ей только того и надо было, — она уже готова была подняться по скользким ступенькам и выйти во двор; по тем временем Люси подошла к пекарям, шепотом приветствовала каждого из них и стала в центре группы, так, будто опа, несомненно, с ними заодно и готова вынести все, что уготовано им.

— Пойдем, Люси, — сказала госпожа Беербаум и, обратившись к комиссару, добавила: — Надеюсь, вы не думаете, что моя дочь может понадобиться следствию, даже если ее и занесло сюда по случайности?

Комиссар успокоил ее: сейчас, сейчас, только несколько общих вопросов, и то лишь для формы.

— Вы студентка? — спросил он Люси.

— Да.

— Изучаете биологию?

— Биологию и химию.

— И в каникулы время от времени работали здесь подсобницей?

— Да.

— При вашем телосложении?

— Да.

— Позвольте спросить, какую вы здесь выполняли работу?

— Подсобную, главным образом.

— Вы работали бесплатно?

— Да.

— Давно ли вы знаете Псатаса?

— С двенадцати лет.

— А остальных?

— С тех пор, как стала здесь работать.

— Что заставило вас здесь работать?

— Я хотела кое-что узнать.

— О чем?

— О работе: какие желания человека она удовлетворяет и какие оставляет неудовлетворенными.

— И вы довольны своим экспериментом?

— Нет.

— Разве ваша учеба оставляет вам время для подобных опытов?

— Эти опыты оправдывают мою учебу, — ответила Люси.

Комиссар кивнул, но не потому, что был согласен с этим ответом, а потому, что, по-видимому, его ждал, этот ответ явно прибавлял последний штрих к портрету Люси, который нарисовал себе комиссар.

— Когда люди работают бок о бок, они кое-что друг за другом замечают. Вы знали, что хлеб из этой пекарни доставляется в тюрьму?

— Да.

— Вы также знали, что вместе с хлебом туда доставлялось и кое-что еще, например письма, инструменты?

— Да, — сказала Люси, — да, я это знала.

Комиссар снова кивнул, как будто ждал и этого заявления, и собирался задать следующий вопрос, но тут стоявшая у выхода мать Люси выпалила, задыхаясь от негодования.

— Что ты такое говоришь, Люси, это же неправда, Люси, ты сейчас же возьмешь свои слова обратно. — И, обратившись к комиссару: — Не верьте этому, прошу вас.

Комиссар успокаивающе помахал рукой и словно бы вскользь спросил Люси:

— И вы присутствовали при том, как записки и инструменты запекались в хлеб?

— Да.

— И вы, быть может, еще помогали при этом?

— Да, я помогала.

— Какие причины побуждали вас к этому?

Люси молчала, и комиссар холодно спросил:

— Личные причины? Или общие? А может быть, вы исполняли чьи-то указания?

— У меня были причины общего характера, — тихо сказала Люси, в то время как ее мать, остолбенев от изумления, с едва слышным чмокающим звуком хватала ртом воздух.

— Готовы ли вы назвать нам эти причины? — спросил комиссар.

— Они вытекают из моих убеждений.

— А именно?

Мастер Псатас повернулся к Люси, взгляд его выражал страх и восхищение.

— Именно? — переспросил комиссар.

— Бывают проступки, — медленно произнесла Люси, — перерастающие по своим последствиям намерения тех, кто их совершил. Они становятся общечеловеческой бедой. В некоторых проступках все мы как бы узнаем самих себя, они отражают состояние мира и условия жизни.

По-видимому, комиссара и это заявление нисколько не удивило, он спокойно сказал:

— Да, при известных обстоятельствах преступление может стать неизбежным. Какие обстоятельства имеете вы в виду?

— Когда человеку отказывают в самом насущном, преступление может открыть ему новые возможности.

— Следовательно, вы полагаете, — продолжал комиссар, — что некоторые преступления оправданны?

— Да.

— И то, что некоторых преступников, хоть их вина и доказана, держат в тюрьме, по-вашему, несправедливо?

— Да, я так думаю.

— И значит, исходя из этих убеждений, вы помогали переправлять в тюрьму письма и инструменты?

— Именно по этой причине, — ответила Люси.

Комиссар в задумчивости направился к выходу, но вдруг обернулся и смерил взглядом Люси: хрупкая, болезненного вида девушка, похорошевшая от воодушевления; узкие плечи, плоская легонькая фигурка, казалось, неспособная на физические усилия; он медленно подошел к ней и, не повышая голоса, спросил:

— И вы убеждены, что многие заключенные нуждаются в вашей помощи?

— Да, многие.

— Хотя они и совершили преступления?

— Хотя они и совершили нечто такое, что мы, по странному сговору, зовем преступлением, — сказала Люси. — И, быть может, наша помощь как раз и должна начаться с того, чтобы заново определить, что считать преступлением.

— Разве, по-вашему, это еще не сделано?

— Нет, — сказала Люси. — Когда мы слышим о преступлении, совершенном за письменным столом или в конференц-зале, то лишь снисходительно пожимаем плечами, а вот преступления, совершаемые из нужды или из ревности, не вызывают у нас ни малейшего снисхождения.

Комиссар удовлетворенно кивнул, как бы подводя итог, возможно, он был подготовлен и к таким ответам и, может быть, уже не раз слышал их за долгие годы службы — судя по его возрасту, лет за тридцать. Теперь, когда он многое выяснил или получил подтверждение своим догадкам, его интересовало только одно — инструмент. Он спросил у Люси:

— Вы можете нам описать инструмент, который вы тайком переправляли в тюрьму?

Люси запнулась, они с мастером Псатасом переглянулись, а Семни, подмастерье, словно окаменел; глаза у него сузились в щелки.

— Так на что же был похож этот инструмент?

— Он должен был помочь им бежать, — ответила Люси.

Мать издала жалобный стон, закрыла лицо руками и протестующе затрясла головой.

— Так что же это был за инструмент? — терпеливо спрашивал комиссар.

Люси молчала дольше обычного, а потом лишь повторила свой ответ. Тогда комиссар коснулся плеча ее матери и с казенным сочувствием произнес: