Джон Кроули - Большой, маленький Страница 47

ДЖОРДЖ МАУС ПОДСЛУШИВАЕТ Оберон спал, свернувшись калачиком под одеялом на старом разорванном диване. Его сон был сладок и безмятежен, как будто он и не вставал чуть свет, чтобы проделать неблизкий путь до города сегодня; Джордж Маус, взволнованный до головокружения, не мог уснуть и бодрствовал, продолжая перебирать в памяти разговор с кузеном. Когда они съели овсянку и выпили кофе и Оберон отправился к входной двери, рука Смоки отечески легла на его плечо, хотя ростом он был намного выше отца. Оберон понял, что ему не удастся уйти, не попрощавшись. Его сестры, все трое, выбежали проводить его; Лили и Люси бежали, взявшись за руки, а Тэси катила на своем детском велосипеде. Он предполагал, что так может случиться, но не желал этого, потому что его сестры всегда присутствовали на встрече, проводах и при всех прочих обстоятельствах. Как, черт возьми, они прознали, что он уезжает сегодня утром? Он сказал об этом только Смоки, да и то поздно вечером и взял с него клятву сохранить это в тайне. Он почувствовал, как в нем поднимается тихая ярость. - Привет, привет,- вынужден сказать он. - Мы пришли попрощаться,- сказала Лили, а Люси добавила: - И дать тебе кое-что. - Да, да,- Тэси изящно повернула свой велосипед, выехала на крыльцо и съехала по ступенькам. - Ладно, ладно,- снова сказал Оберон,- вы, наверное хотите привести сюда всю деревню. Они, конечно, не собирались приводить кого-нибудь еще; они считали, что только их присутствие является обязательным. То ли из-за того, что их имена были так похожи, то ли потому, что они появлялись везде вместе, только население в округе Эджвуда с трудом различало Тэси, Лили и Люси. Тэси и Лили были копией своей матери: высокие, длинноногие и игривые, хотя Лили унаследовала от кого-то прекрасные светлые волосы, которые золотыми локонами спадали по ее плечам, как у принцессы из сказки, а у Тэси волосы были кудрявыми и рыжевато-золотистыми, как у Алис. Люси же была вся в Смоки; ростом она была меньше, чем ее сестры, с темными кудрями, как у Смоки, с веселым, иногда задумчивым выражением лица, с врожденной загадочностью в глазах. С другой стороны, Люси и Лили были парой, которая постоянно дополняла друг друга: если одна из них начинала предложение, другая его заканчивала, они на расстоянии чувствовали боль друг друга. В течение нескольких лет они придумывали целую серию шуток, когда серьезным тоном одна задает глупый вопрос, а другая дает еще более глупый ответ. Постепенно их количество превысило сотню. Тэси не принималась в их игры, возможно из-за того, что она была старше. Она от природы была гостеприимной и увлеченной натурой. С другой стороны во всех затеях, праздниках и проказах, которые свойственны подросткам, Тэси была самой озорной, а две ее сестры помогали ей во всем. В одном все трое были похожи: они все имели сросшиеся над переносицей брови, уходившие к вискам прямой линией. Из всех детей Алис и Смоки только Оберон имел брови совсем другой формы. Воспоминания Оберона о его сестрах сводились всегда к их розыгрышам, дням рождения, любовным приключениям, свадьбам и смерти. Когда он был совсем маленьким, они играли с ним в дочкиматери и перетаскивали его из игрушечной ванной в игрушечный госпиталь - он был для них живой куклой. Позже его заставляли быть конюхом и наконец мертвецом - но это когда он уже достаточно подрос, чтобы ему нравилось просто лежать без движения, в то время, пока они хлопотали над ним. И это было не просто игрой: по мере того, как они становились старше, все трое развивали в себе понимание того, что происходило в реальной жизни. Никто не рассказывал им о свадьбе младшей из дочерей Бэрдов, которая выходила замуж за Джима Джея, но они, все трое появились в церкви в джинсах и с огромными охапками полевых цветов и, соблюдая приличия, встали на колени на ступеньках храма в то время, когда жених и невеста произносили слова клятвы у алтаря. Свадебная фотография, на которой были запечатлены эти трое детей в ожидании выхода новобрачных из церкви, позже завоевала приз на фотовыставке - столько в ней было искреннего чувства и никакого позерства. С ранних лет все трое занимались рукоделию, с годами становясь все более искусными, овладевая новыми, непостижимыми секретами искусства вышивки по шелку, плетении кружев, вышивки на трикотаже. Если Тэси что-нибудь первой узнавала от тетушки Клауд или от бабушки, она тут же учила этому и Лили, а Лили передавала свои знания Люси. Они часто сидели вместе, занимаясь делом или бездельничая в музыкальной гостиной, где всегда было солнце. Они плели кружева, обрезали нитки, пощелкивая ножницами, они знали все; стало обычным, что ни печальный ни радостный случай не проходил мимо их внимания, и мало какие события проходили без из участия. Отъезд брата навстречу судьбе не был исключением. - Вот - сказала Тэси, снимая с багажника своего велосипеда корзинку с небольшим пакетом, завернутым в небесно-голубую бумагу,возьми это и открой, когда приедешь в город.- Она нежно поцеловала его. - Возьми и это,- Лили протянула ему еще один пакет, завернутый в бледно-зеленую бумагу,- открой, когда вспомнишь об этом. - Возьми,- Люси протянула ему свой пакетик, завернутый в белый листок,- открой, когда тебе захочется вернуться домой. Оберон взял все три пакета, в смущении кивнул и положил их в свой дорожный саквояж. Девочки больше ничего не сказали, только сели вместе с братом и Смоки на высоком крыльце, а сухие листья, сорванные ветром кружились и падали рядом с ними, собираясь небольшими кучками под сиденьями расшатанных стульев /Смоки считал, что их давно следовало отнести в подвал/. Оберон был молод и достаточно скрытен, чтобы показать, что он хотел уйти из дома без провожатых, поэтому никто не обратил внимания на его нервозность; он же принужденно сел вместе со всеми на крыльце и смотрел на занимающийся рассвет. Затем он хлопнул себя руками по коленям, встал, пожал руку отцу, поцеловал сестер, пообещал писать и по шуршащему ковру листьев сбежал с крыльца, направляясь по дороге к перекрестку, где была остановка автобуса; он ни разу не оглянулся на одинокие фигуры своих близких, вышедших проводить его. - Что ж,- сказал Смоки, вспомнив свое собственное путешествие в город, когда ему было почти столько же лет, сколько и Оберону,- его ждут приключения. - Много приключений,- добавила Тэси. - Это будет забавно,- сказал снова Смоки,- возможно, наверное. Я помню... - Это будет забавно какое-то время,- смешалась Лили. - Не так уж и забавно,- сказала Люси.- Это будет интересно и весело только сначала. - Папочка,- сказала Тэси, глядя на дрожащего отца,- ради бога, не сиди здесь в пижаме. Он встал, запахнув на себе халат. Сегодня днем надо будет обязательно убрать с крыльца летнюю мебель, пока ее не засыпало снегом.

ДРУГ ДОКТОРА Сместив фокус, Джордж Маус из ниши с старом каменном заборе наблюдал, как Оберон пересек старое пастбище, сокращая путь в Медоубрук. Луговой мышонок в зажатой в зубах травинкой и мрачными мыслями в голове смотрел, как человек двигался в его направлении, наступая на мертвые ветки и сухие листья, которые шуршали и трещали под его ногами. Ах, какие огромные и неуклюжие ноги. Обутые в ботинки, намного больше и тяжелее, чем лапы бурого медведя. Один только факт, что у низ всего две ноги и они редко приближаются к его норке, заставлял мышонка чувствовать к ним большее расположение, чем к разрушительнице мышиных домиков корове, которая была его личным врагом-чудовищем. Когда Оберон приблизился, действительно пройдя очень близко от ниши в стене, где сидел мышонок, того охватило удивление. Это был мальчик - очень выросший - однажды он приходил с доктором, который был другом еще пра-пра-прадедушке мышонка; это был тот самый мальчик, которого луговой мышонок видел, когда сам был крошечным; с голыми руками и оцарапанными коленками он внимательно вглядывался в знакомый домик, пока доктор закладывал в память пра-пра-прадедушки то, что теперь было хорошо известно не только среди поколений луговых мышей, но и во всем огромном мире. Нахлынувшие воспоминания преодолели естественную робость, он высунул свой носик из ниши в стене, где он прятался, и сделал попытку поздороваться: - Мой пра-пра-прадедушка знал доктора,- пискнул он. Но парень прошел мимо. Доктор умел разговаривать с животными, но мальчик, скорей всего нет.

ПАСТУХ В БРОНКСЕ Когда Оберон, утопая по щиколотку в золотых листьях, стоял на перекрестке, а Смоки отрешенно стоял перед своими дочерьми, озадаченными его молчанием, Дэйли Алис, укрытой стеганым одеялом, снилось, что ее сын Оберон, который жил теперь в городе, позвонил, чтобы рассказать ей, как у него дела. - Сначала я недолго был пастухом в Бронксе,- его голос звучал расслабленно и затаенно,- а когда наступил ноябрь, я продал шерсть. Он рассказывал, а она представляла себе Бронкс, о котором он говорил: его зеленые заросшие травой холмы, чистоту, прозрачный воздух между холмами и низкими влажными облаками. Она представляла это так ясно, как будто сама побывала там, когда он был пастухом, прошла по протоптанной тропинке, вдоль которой лежали темные лепешки помета животных; в ее ушах звучали их сетования, а в носу стоял запах влажной шерсти. По его рассказам она представляла себе своего сына, как он стоит с посохом в руке и смотрит вдаль в сторону моря, а потом на запад, откуда ветер приносит перемену погоды и на юг, через реку, туда, где темнеет лес, растущий на небольшом островке... Потом он сменил свою обувь и гетры на приличный костюм, а вместо посоха взял трость для прогулок и, хотя он никогда не описывал это подробно, она ясно представляла, как он вместе с собакой Спаком /хорошим сторожевым псом, который достался ему вместе со стадом и с которым он никогда не расставался/ отправился вдоль реки в сторону Гарлема и подошли к 37-й улице, где была переправа. У старого паромщика была красавица пра-правнучка, румяная, как ягодка и серая, плоская скрипящая и стонущая лодка; Оберон стоял на носу, а паромщик греб по течению к пристани на другом берегу. Он заплатил паромщику, Спак выскочил на берег и он тоже ступил не оглядываясь на сушу и вошел в дремучий лес. Был полдень; солнце, бросавшее свои скудные темно-желтые лучи то тут, то там сквозь пелену серых облаков, казалось таким холодным и нерадостным, что ему захотелось, чтобы наступила ночь. Чем дальше он шел, тем чаще мысленно возвращался к этому своему желанию. Между парком Святого Николаса и Кафедральной аллеей он сбился с пути и опомнился только, когда заметил, что карабкается куда-то вверх по каменной террасе, поросшей лишайником. Огромные деревья склонялись к скалистой поверхности своими узловатыми ветвями, напоминающие подагрические суставы, они скрипели и трещали над его головой, когда он проходил; в сумерках они выглядели очень нахально. Тяжело дыша, он взобрался на высокий камень и в просвете между двумя деревьями увидел, как уходило за горизонт серое солнце. Он осознавал, что был все еще далеко от города, а теперь наступила ночь; его многие предостерегали о том, как опасно ночное время в этих местах. Он почувствовал себя маленьким и беспомощным, вернее, он становился маленьким. Спак тоже заметил это, но ничего не сказал. Ночью появились какие-то живые существа. Оберон заторопился, спотыкаясь на каждом шагу и это заставило существа подойти поближе; тысячи глаз окружали его в полной темноте. Оберон взял себя в руки. Он не должен показать им, что боится. Он повесил свой саквояж на палку. Бросая незаметные взгляды направо и налево, он с трудом шел в направлении города; со стороны казалось, что он прогуливается, хотя это совсем не было прогулкой. Несколько раз он неуклюже наталкивался на огромные деревья, которые ветвями упирались в самое небо /наверняка он становился все меньше/, но всякий раз быстро опускал глаза; он не хотел показаться здесь чужестранцем, который не знает, что есть что; и в то же время он не мог удержаться от того, чтобы время от времени не бросать быстрые взгляды на тех, кто смотрел на него - кто с ухмылкой, кто со значением, а кто безразлично пока он шел. Пока он, спотыкаясь и падая, выбирался из этой ловушки, в которую угодил, он удивлялся отсутствию Спака. Теперь, будучи таким маленьким, он мог бы взобраться на спину собаки и подвигаться гораздо быстрее. Но Спак выказал полное презрение к своему новоявленному новому господину и убежал в направлении Вашингтонско шенности, чтобы самостоятельно испытать свою судьбу. Один. Оберон вспомнил о трех подарках, которые на прощание дали ему сестры. Он вынул из саквояжа тот, который дала ему Тэси и дрожащими пальцами разорвал небесно-голубую обертку. Там была многоцветная ручка и карманный фонарик. Ручной фонарик; там даже была маленькая батарейка. Он нажал кнопку и фонарик загорелся. На его свет прилетело несколько светлячков, а несколько лиц, которые были особенно близко, отпрянули в сторону. В свете фонарика он увидел, что стоит перед крошечной деревянной дверью; его путешествие завершилось. Он постучал несколько раз.