Море исчезающих времен - Габриэль Гарсия Маркес Страница 47

финансовых и церковных верхах, настали трудные дни. В полукруглом и просторном зале Конгресса, в разреженном воздухе абстрактного законодательства, где красовались портреты национальных освободителей и бюсты великих греческих философов, возносилась безудержная хвала Великой Маме, а меж тем зной сентябрьского Макондо наполнял ее труп мириадами пузырьков. Впервые все, что говорилось о Великой Маме, не имело ничего общего ни с ее плетеной качалкой, ни с ее послеобеденной одурью, ни с горчичниками. Теперь она, непорочная, без груза прожитых лет, сияла в ореоле новой легенды.

Нескончаемые часы полнились словами, словами, которые стараниями корифеев печатного слова получали живой отклик на всей территории Республики. Так шло до тех пор, пока кто-то, наделенный чувством реальности, не прервал государственные тары-бары стерильных отцов-законодателей, напомнив высокому собранию, что труп Великой Мамы ждет решения при сорока градусах в тени. Однако мало кто обратил внимание на попытку вторжения здравого смысла в безгреховно-чистую атмосферу неколебимого Закона. Разве что распорядились набальзамировать труп Великой Мамы и снова взялись за поиски новых формул, снова согласовывали, судили-рядили, вносили поправки в Конституцию, которые могли бы позволить Президенту присутствовать на торжественных похоронах.

Столько всего было наговорено высокостоящими болтунами, что их болтовня пересекла государственные границы, переправилась через океан и знамением проникла в папские покои Кастельгандольфо. Верховный Первосвященник, с трудом стряхнувший сонный дурман феррагосто, в глубокой задумчивости смотрел на то, как погружаются в озеро водолазы, разыскивающие голову зверски убитой девицы. Последние недели все вечерние газеты писали только об этом ужасном происшествии, и Верховный Первосвященник не мог остаться равнодушным к тайне, разгадку которой искали в такой близи от его летней резиденции. В тот вечер, однако, все переменилось: в газетах разом исчезли фотографии предполагаемых жертв и на смену им явился портрет двадцатилетней женщины в траурной рамке. «Великая Мама!» – воскликнул Верховный Первосвященник, мигом узнав тот нечеткий дагерротип, который ему поднесли в далекие времена по случаю его восшествия на Престол Святого Петра. «Великая Мама!» – дружно ахнули в своих апартаментах члены кардинальской коллегии, и в третий раз за все двадцать веков на необъятную христианскую империю обрушился вихрь сумятицы, неразберихи, беспорядочной беготни, которая завершилась тем, что Верховного Первосвященника усадили в длинную черную гондолу, взявшую курс на далекие и фантастические похороны Великой Мамы.

Позади остались сияющие ряды персиковых деревьев, старая Аппиева дорога, где солнце золотило ласковые тела кинозвезд, не ведающих о столь горестном событии. Скрылась из виду громада замка Святого Ангела, маячившая на горизонте Тибра. Густые вздохи собора Святого Петра вплелись в тенькающие четверти церквей Макондо.

Сквозь заросли тростника в затаившихся болотах, где проходит граница между Римской империей и священными угодьями Великой Мамы, пробивались взвизги обезьян, потревоженных близостью человека. Эти крики всю ночь донимали Верховного Первосвященника, изнывающего от духоты под густой москитной сеткой. В ночной темноте огромная папская ладья наполнилась до отказа мешками с юккой, связками зеленых бананов, корзинами с живой птицей и, разумеется, мужчинами и женщинами, которые побросали свои дела в надежде попытать счастья и с выгодой продать свой товар на похоронах Великой Мамы. Впервые в истории Христианской Церкви Его Святейшество мучился от озноба, вызванного бессонницей, и от укусов тропических москитов. Но волшебные краски рассвета над землями Державной Старухи, первозданная красота игуаны и цветущего бальзамина мгновенно вытеснили из его памяти все невзгоды путешествия и воздали ему сторицей за такое самопожертвование.

Никанор проснулся от трех ударов в дверь, возвестивших о прибытии Его Святейшества. Смерть завладела всем домом без остатка. Цветистые и набатные речи Президента, жаркие лихорадочные споры парламентариев, которые уже давно потеряли голос и объяснялись с помощью жестов, сорвали с места сотни людей, и они, кто в одиночку, а кто целыми конгрегациями, прибывали в дом Великой Мамы, заполняя замшелые лестничные площадки, душные чердаки и темные коридоры. Запоздавшие устраивались где попало – в бойницах, на дозорных башнях, в амбразурах, у слуховых окон. А в главной парадной зале дожидалась высочайшего решения набальзамированная Великая Мама, над которой устрашающе рос и рос ворох телеграмм. Обессиленные от слез племянницы и племянники в экстазе взаимной подозрительности ни на шаг не отходили от тела, которое мало-помалу превращалось в мумию.

Словом, еще долгое время мир жил в напряженном ожидании. В одном из залов муниципии, где вдоль стен стояли четыре табурета, обтянутые кожей, а на столе – графин с дистиллированной водой, маялся бессонницей Верховный Первосвященник, пытаясь скоротать удушливые ночи чтением мемориалов и циркуляров. Днем он раздавал итальянские карамельки ребятишкам, которые торчали под окном, и подолгу обедал в беседке, крытой вьющимися астромелиями, в обществе отца Антонио Исабель, а случалось – и с Никанором. Так он и жил, провожая изнурительные от жары дни, которые складывались в нескончаемые недели и месяцы, до того знаменательного дня, когда на середину площади вышел Пастор Пастрана, чтобы под барабанную дробь – трам-тарарам-там-пам – огласить решение Высочайшего Совета. «В связи с участившимися нарушениями общественного порядка, угрожающими государственной безопасности, Президенту Республики – трам-тарарам-пам-пам – предоставляются чрезвычайные полномочия – трам-там-пам, – которые дают ему право участия в похоронах Великой Мамы! Трам-тарарам-пам-пам!»

Исторический день настал. Дюжие арбалетчики лихо расчищали дорогу столпам Республики на улицах, где роился народ возле стоек с рулеткой, лотереей, ларьков с фритангой, где на маленькой площади люди натянули москитные сетки, где невозмутимо сидели ясновидцы со змеями на шеях, сбывающие снадобья, которые должны исцелять от рожи и даровать бессмертие. В предвкушении вершинного момента стояли не шелохнувшись прачки из Сан-Хорхе, ловцы жемчуга из Кабо-де-Вела, вязальщики сетей из Сиенаги, коптильщики креветок из Тасахеры, знахари из Моханы, солевары из Мануаре, аккордеонисты из Вальедупары, объездчики лошадей из Айяпеля, продавцы папайи из Сан-Пелайо, лихие острословы из Да-Куэвы, оркестранты из Лас-Сабанас-де-Боливар, перевозчики из Реболо, бездельники из Магдалены, крючкотворы из Момпокса и многие другие вкупе с теми, о ком шла речь в самом начале рассказа. Даже ветераны полковника Аурелиано Буэндиа во главе с герцогом Мальборо в парадной форме – тигровая шкура с когтями и зубами – явились на похороны, пересилив столетнее зло на Великую Маму и ее приближенных, чтобы отнестись с прошением к Президенту о военных пенсиях, которых они тщетно ждали семьдесят лет подряд.

Около одиннадцати утра обезумевшая, измученная солнцепеком толпа, чей напор сдерживала элита невозмутимых блюстителей порядка в расшитых доломанах и пенных киверах, взревела от восторга. В черных фраках и цилиндрах, торжественные, исполненные сознания собственного достоинства, появились на углу телеграфного здания министры и сам Президент, а за ними – парламентская комиссия, Верховный суд, Государственный совет, традиционные политические партии, высшее духовенство, владетели банков, торговли и промышленности. Президент Республики – лысый, кургузенький, в солидных годах, болезненного вида – семенил под