Кёко Хаяси - Шествие в пасмурный день Страница 48

— Бедняжка, — повторил он, — такая еще маленькая, а сколько уже пришлось пережить. До чего же глупые люди — ее родители.

Сэцуко не нашлась что ответить.

Рассказ профессора потряс и Сэцуко. Ею овладело чувство безысходного, непонятного ей самой отчаяния. И с того дня оно уже не оставляло ее.

— Сегодня я должен непременно осмотреть тяжелого больного и поэтому возвращаюсь в больницу, — сказал профессор. — Постараюсь сразу же прислать сиделку, а до ее прихода, если вас не затруднит, побудьте, пожалуйста, здесь.

Короткий зимний день уже клонился к вечеру, и Сэцуко представила, как будут беспокоиться ее родители, но отказать в просьбе профессору не смогла. В доме царила тишина. Поеживаясь от холода, Сэцуко подумала, что в первую очередь следует приготовить ужин для матери Наоми. Она задернула занавески, опустила штору затемнения и, неслышно ступая, направилась в кухню. Большая столовая, где в былые времена собирались у отца Наоми студенты, и соседняя со столовой кухня показались Сэцуко безлюдной пустыней. Иногда Сэцуко помогала Наоми готовить обед и знала теперь, что где лежит. Она бросила в маленькую кастрюльку горсть риса, налила воды и поставила на печурку. Сэцуко представила, как грустно и одиноко бывает Наоми готовить еду в этой огромной пустой кухне. Она вдруг вспомнила, что профессор Исидзука назвал родителей Наоми глупцами, и подумала: «Неужели они не могли ничего сделать, чтобы Наоми так теперь не страдала? Но только ли родители тому виной?» — с сомнением подумала Сэцуко, прислушиваясь к бульканью поспевающей каши.

Милая Сэцуко!

Помнишь ли ты, какое я испытывала воодушевление во время нашей недавней встречи? С каким нетерпением ожидала я мобилизации на трудовой фронт, чтобы поработать на благо родины не только за себя, но и за непатриотически настроенных отца и маму. И что же? Чем, ты думаешь, мы всю эту неделю занимались?

В первый день осматривали завод, во второй — проходили медицинский осмотр, а потом пололи траву на заводском дворе, да и то работали в день не больше часа, а остальное время сидели в полуразрушенном цехе, пели песни и читали. Ты не представляешь себе, как меня злит это бессмысленное времяпрепровождение. Ведь нас здесь собралось шестьдесят девушек, и, даже если работать с ленцой, на сколько нам хватит этой травы? Кончим полоть, а что дальше?

Мама настаивает, чтобы я бросила школу. Она говорит: «Чем где-то полоть траву, лучше вари дома обед». Она хочет превратить меня в прислугу, чтобы самой освободиться от домашних дел и с утра до вечера пить самогон. Ведь и до сих пор не она, а я ходила на всякие дежурства и работы по нашему тонаригуми. Я посещала занятия по противовоздушной обороне, получала продукты по карточкам, поэтому часто пропускала занятия в колледже. Правда, мне и самой не так уж хотелось посещать колледж, и в этом смысле у нас с мамой было полное взаимопонимание. Но, решив работать на заводе, я предупредила ее, что не стану пропускать ни одного дня, и мама была вынуждена согласиться. И что же? Несмотря на мои попытки стать настоящей патриоткой, примерной японкой, все словно назло делается для того, чтобы я отказалась от своего намерения. Или же примерным японцем считается тот, кто беспрекословно выполняет любую порученную работу (или ничего не делает, как получилось со мной), сколь бы бессмысленной она ни была?

Как видишь, я не получаю никакого удовлетворения и начинаю подумывать о том, чтобы достать справку, как советует мама, и не ходить ни в колледж, ни на работу. Очень мне хотелось бы знать, как бы в этом случае поступила ты.

Милая Сэцуко!

Сегодня я получила по карточкам сладости — засахаренный арахис. Сладости выдаются детям до пятнадцати лет, и я снова почувствовала себя маленькой. Отныне я решила собирать все непортящиеся продукты, которые распределяют по карточкам. Знаешь для чего? Чтобы отдавать их тебе. Раз ты отказываешься принимать от меня то, что мы покупаем на черном рынке, мы с мамой будем есть продукты с черного рынка (ведь мы не патриоты/), а тебе отдавать то, что выдают по карточкам. Мама сказала, что с продуктами будет становиться все хуже и такие честные дурочки (это ее выражение!), как Сэцуко, начнут умирать от голода. Пойми: я не вынесу, если ты будешь честно жить на одном жалком пайке и умрешь голодной смертью. Поэтому, когда мы в следующий раз встретимся, я принесу тебе арахис, а может, кое-что еще. Арахис не с черного рынка, и я буду несказанно рада, если ты не откажешься от моего скромного подарка.

Милая Сэцуко!

Сегодня был на удивление погожий осенний день. Когда мы пололи траву, на заводском дворе неожиданно появился директор колледжа. «Решил поглядеть, как работают первокурсницы, — сказал он. — Теперь я спокоен — вижу, никто не жалуется и все старательно выполняют порученную работу». Может, он иронизировал. Потом он стал вместе с нами полоть траву. Увидев меня, спросил: «Как себя чувствует дедушка?» Я смутилась (ведь я давно ничего о нем не знаю) и промолчала. Потом, вырвав пучок пожухшей желто-красной травы, он ласково сказал: «И для травы тоже наступает золотая осень».

Только и всего, а у меня весь вечер такое хорошее настроение и такое спокойствие на душе, какого давно уже не испытывала. И всего из-за нескольких ласковых слов. Сегодня я хорошо поняла, как много значит для человека обыкновенная ласка. И еще меня радует, что через три дня мы с тобой повидаемся. Кажется, впервые за последние дни я спокойно усну. Спокойной и тебе ночи.

… октября

Радио несколько раз повторило сообщение по восточному военному округу: город Йокохама подвергся бомбардировке. В цеху, где работала Сэцуко, повисла гнетущая тишина: большинство рабочих и студентов из трудотряда, работавших здесь, жили в Токио или Йокохаме. Бомбежки, начавшиеся поздней осенью прошлого года, превратили Токио в руины, но Йокохама почти не пострадала. Распространился даже слух, будто Америка щадит Йокохаму из-за каких-то давнишних ее связей с этим городом. Теперь настал черед Йокохамы.

С тех пор как американцы стали регулярно бомбить японские города, Сэцуко и ее родители, жившие близ йокохамской железнодорожной станции, поняли, что им тоже бомбежки не избежать. Но в отличие от многих других они решили не эвакуироваться. «У нас в доме нет ни стариков, ни детей, о которых надо особенно заботиться, поэтому предлагаю оставаться в Йокохаме до конца, — сказал отец. Мать и Сэцуко согласно кивнули. — К тому же, — продолжал отец, — если все побегут из городов, кто будет работать на заводах? А если заводы остановятся, мы не сможем продолжать войну. Да и вообще, разок нас побомбят, а повторных налетов, наверно, не будет». Сэцуко безотчетно верила в то, что говорил отец. Она и представить не могла, что матери одной придется пережить весь ужас бомбежки в то время, когда она и отец будут на работе.

К середине дня, когда выяснилось, что бомбардировка нанесла Йокохаме катастрофический ущерб, был отдан приказ всем учащимся, мобилизованным на трудфронт и проживавшим в Йокохаме, немедленно разойтись по домам. Сэцуко наспех перекусила и собиралась уже выйти наружу, когда услышала на лестнице характерные шаги. Это был Савабэ. Не обращая внимания на окружающих, он подошел к Сэцуко и быстро заговорил: «Оидзуми-сан! Электрички не ходят, и вам придется добираться до Йокохамы пешком. Я заметил, что последние дни вы неважно себя чувствуете. Похоже, и сегодня у вас температура. Хорошо бы, конечно, мне самому вас проводить, но, к сожалению, у меня срочная работа. Я попросил своего друга Окамото, чтобы он помог вам. Ему с вами по пути до моста Явата. Старайтесь идти вместе со всеми и ни в коем случае не отставать. Если почувствуете себя плохо, без всякого стеснения обращайтесь к Окамото. Прощайте!» Пока Савабэ говорил, Сэцуко стояла потупившись, и, лишь когда он повернулся к ней спиной и пошел, она подняла глаза. До этого они несколько раз беседовали на людях, но никогда не встречались с глазу на глаз. Сегодня впервые он сам подошел именно к ней и предложил помощь. В такой опасный момент! Сэцуко ощутила, как теплое чувство к Савабэ всколыхнуло ее сердце, и невольно смутилась. Поэтому-то она и не решалась поднять глаза на Савабэ, пока он с ней разговаривал. Савабэ остановился на середине лестницы и поглядел в сторону Сэцуко. На этот раз она не отвела глаза. Отворилась дверь, и девушка из ее группы крикнула: «Оидзуми, скорее на заводской двор! Там уже все наши построились. Через несколько минут колонной отправимся в Йокохаму». Сэцуко помахала рукой все еще стоявшему на лестнице Савабэ и пошла к двери. Савабэ чуть не пополам перегнулся через перила, провожая взглядом удалявшуюся фигурку Сэцуко. Когда все построились и двинулись в сторону Йокохамы, из передних рядов вышел студент и рысцой побежал вдоль колонны, выкрикивая: «Кто из вас Сэцуко Оидзуми из колледжа Хатоно?» Сэцуко подняла руку. Наверно, тот самый студент, о котором говорил Савабэ, догадалась она. Юноша остановился и сказал: «Я Окамото из университета Сева. Вы, кажется, неважно себя чувствуете?» — «Спасибо, не беспокойтесь». — «Во всяком случае, знайте, что я иду впереди, и сразу же позовите меня, если вам станет плохо», — закончил скороговоркой Окамото, затянул на подбородке ремешок студенческой фуражки и побежал вперед.