Лео Перуц - Ночью под каменным мостом Страница 5

-- Куда же тебе с поручением? -- спросил Заруба.

-- Держись, Петр, за стол, не упади! К еврею Мейзлу, в дом на площади Трех Колодцев. Там он выплатит мне мои деньги. Я, Иржи Каплирж из Сулавице, должен идти на поклон к еврею на его еврейскую улицу! Надо же такое придумать?!

Он достал поручение из кармана, бегло просмотрел его, а затем сложил и сунул обратно.

-- После всех этих унижений, -- продолжал он, -- Иоганн Остершток усадил меня за императорский стол, но к тому времени у меня пропал весь аппетит. Супа я съел разве что пару ложек, а ведь это был самый настоящий potage chassieu r...

-- Охотничий суп я тоже ел, -- встрял в его рассказ Заруба. -- И еще яичницу, заливное из курятины и такую, знаешь, замечательную закуску...

-- Как? -- удивился Каплирж. -- Тебе все это подавали здесь? Ну-ка, ну-ка, что еще?

-- Шпигованную рыбу и один Бог знает что еще... -- борясь с зевотой, отвечал Заруба. -- Всего было двенадцать блюд, так что я все и не упомню.

-- Неужели и жаркое из фазана? -- недоверчиво вопрошал Иржи. -- И перепелов? А в конце -- марципан, виноград и венгерский сыр?

-- Ну да. Откуда же тебе это известно? Каплирж обернулся и позвал хозяина.

-- Как это получилось, -- спросил он, -- что ты кормишь своих гостей теми же точно блюдами, какие мне подавали наверху, в замке?

-- А у меня так обычно и бывает, -- спокойно возразил хозяин. -- И никакой тайны тут нет. Если уж на императорской кухне начнут жарить да варить, так обязательно наделают всего с избытком. Все, что остается, смотрители стола продают мне и другим хозяевам гостиниц в округе замка. Но это бывает только в будни, ибо по воскресеньям остатками кормят бедняков, которые не могут платить по три серебряных гроша за обед.

Петр Заруба побледнел. Всю его сонливость как рукой сняло.

-- Иржи! -- выдавил он через силу. -- Выходит, я ел за столом императора?!

-- И правда! -- засмеялся Каплирж. -- Да что из того? Разве я не говорил тебе, что жизнь -- это сплошная комедия масок?

Но у Петра Зарубы на сердце словно упал мельничный жернов.

-- Я ел за столом императора! -- шептал он. -- Что будет с тобой, евангелическая свобода? О, моя золотая Чехия, что станет с тобою?

Мой репетитор, студент медицины Якоб Мейзл, к которому я, в то время пятнадцатилетний юнец, ходил брать уроки на Цыганскую улицу, закончил историю Петра Зарубы и императорского стола следующими словами:

-- Когда Заруба входил в сад при гостинице, он подумал: "Не головой же я рискую!" Тут-то он и ошибся. На самом деле обед стоил ему головы, ибо через двадцать два года, после битвы при Белой Горе, пан Петр Заруба вместе с 24 другими господами из чешской знати был казнен на Круглой площади Старого Града. Я рассказал тебе эту историю для того, чтобы ты убедился в том, насколько профессора истории, учителя гимназии и прочие господа, что сочиняют исторические книжки для школ, ничего не знают и не понимают в своем предмете. Они будут тебе твердить, доказывая с точностью до волоска, что чешские повстанцы проиграли бой при Белой Горе потому, что на имперской стороне командовал Тилли, а чешский полководец, граф фон Мансфельд, застрял в Пльзене, или же потому, что чешская артиллерия была неправильно расположена, а венгерские вспомогательные силы практически не принимали участия в деле. Все это чушь. Чешские повстанцы проиграли бой при Белой Горе потому, что Петр Заруба тогда, в саду при гостинице, не имел ума спросить у хозяина: "А как это, приятель, ты подаешь двенадцать таких роскошных блюд всего лишь за три богемских гроша? Ведь это, дружок, экономически невозможно". Нет же, вместо этого он позарился на дешевизну. Вот таким-то образом Чехия потеряла свою свободу и стала австрийской, и у нас теперь есть императорская и королевская табачная монополия, военно-морская школа, император Франц-Иосиф и процессы о государственной измене. И все это потому, что Петру Зарубе мало было честной чешской требухи, которой его кормила хозяйка, и он-таки поел за столом императора!

(1) Одно из течений Реформации XVI в., основателем которого был Ян Гус.

(2) Улица, окружающая центральный район Праги.

(3)Охотничий суп (фр.).

III. РАЗГОВОР СОБАК

Однажды, в зимний субботний полдень 1609 года, еврей Берл Ландфарер был схвачен в своей каморке, которую он снимал в домике на малой набережной пражского гетто, и отведен в тюрьму Старого Града, называемую местными евреями "Пифоном" или "Рамзесом" в память о египетских узилищах. На следующее утро его должны были повесить на живодерне между двумя собаками и таким образом лишить бренной жизни и предать вечной смерти.

Этот самый Берл Ландфарер всю свою жизнь терпел одни несчастья. С юных лет ему ничто не удавалось. Он перепробовал много профессий и, несмотря на все свои труды и мучения, оставался до того бедным, что даже по субботам носил ветхую будничную одежду, которую не снимал годами, в то время как у других было принято на каждый полугодовой праздник шить новый костюм. В последнее время он стал скупать в окрестных деревнях шкуры, которые продавали ему мясники-христиане, но именно в этом сезоне им вдруг вздумалось заломить по двенадцать крейцеров за шкуру, хотя на рынке она шла по восемь. Его соседи по набережной говорили, что если Берл Ландфарер возьмется торговать свечами, то солнце наверняка перестанет закатываться. Если с неба посыплются дождем дукаты, шутили другие, он будет сидеть у себя в комнате, а вот если дождь будет из булыжников, то они уж точно не минуют его головы. Не было порога, о который он бы не споткнулся. Когда у него был хлеб, он не мог доискаться ножа, а если случалось и то и другое, то обязательно недоставало соли.

И то, что в святую субботу его оторвали от радости праздника и уволокли в тюрьму, тоже относилось к области невезения. При этом нельзя сказать, чтобы он был вовсе невиновен, ибо полной несправедливости не бывает в Божьем мире. За день до того он купил у какого-то солдата подбитый куньим мехом зимний плащ и бархатный кафтан с откидными рукавами, причем цена всего этого добра ему самому показалась слишком мизерной. Он и понятия не имел о том, что господин полковник Страссольдо, командир гарнизона в Старом Граде, которому император по случаю тревожного времени предоставил неограниченные полномочия, за два дня до того под страхом виселицы запретил торговцам покупать что-либо у солдат, если только те не предъявят на то письменного разрешения своего капитана. Дело в том, что в то время в Праге бесчинствовали солдаты, которые совершали грабежи и кражи со взломом во многих дворянских домах, похищая оттуда ценные ткани, ковры, меха и одежду. Сообразно обычаю это запрещение было прочитано во всех синагогах еврейского города: в Старой и Новой, в синагогах Пинхаса, Клауса, Цыганской синагоге, синагоге Мейзла, в Высшей и Старо-Новой синагогах, но как раз в этот день Берл сидел дома и ничего не слышал об этом, ибо все его внимание было поглощено ознакомлением с таинственным учением книги "Райя Мехемна", или "Верный пастырь". Правда, как только он сообразил, что купил краденое, он тут же передал плащ и кафтан старосте еврейской общины, но было уже поздно. Командир староградского полка был разъярен нарушением своего приказа в первый же день и не хотел никого слушать. Вот почему Берл Ландфарер на следующее утро должен был повиснуть между двумя собаками как пример и предостережение всем остальным.

Еврейские старейшины и советники сделали все, что было в их силах, чтобы отвести от несчастного его печальный жребий. Они обегали все инстанции, они просили, обещали, но все было напрасно. Казалось, сама судьба ополчилась против Берла Ландфарера. Аудиенция у императора через посредничество дворцового истопника также не удалась -- императора лихорадило, он лежал в постели, и монахи в монастыре капуцинов день и ночь молились о его здравии. Супруга пана Чернина из Худеница, свояченица полковника Страссольдо, как на грех застряла в своем имении Нойдек, что в трех днях езды от Праги. Приор Крестового монастыря, благорасположенный к евреям, часто к ним обращавшийся и заступавшийся за них, находился на пути в Рим. А высокий рабби, глава и светоч диаспоры, к слову которого прислушивались и христиане, -- увы! -- давно уже оставил сей бренный мир.

Две уличные собаки, конечно же, не совершили ничего предосудительного. Только для того чтобы приумножить позор еврея, должны были они принять общую с ним смерть. Да и заступников у них не нашлось.

Одна из них уже находилась в тюремной камере, когда надзиратель ввел туда Берла. Это был большой, исхудавший до костей крестьянский пес с лохматой каштановой шерстью и большими красивыми глазами. Он, должно быть, потерял хозяина или сбежал от него, так как уже давно шлялся по улицами Старого Града в безуспешных поисках еды. Теперь он грыз косточку, брошенную ему тюремщиком. Когда надзиратель втолкнул в камеру Берла, пес поднял голову и зарычал.

Берл Ландфарер боязливо поглядел на своего товарища по несчастью. Большим собакам он не доверял, ибо еще со времен своих поездок по крестьянским дворам помнил их как своих злейших врагов, которые всякий раз принимались рвать ему штаны и шкуры, которые он тащил на себе.