Майя Луговская - Первый маршрут Страница 5

— А я вот всё смотрю, никак не пойму. Это что же такое будет? — спрашивает Виктор.

На стене — прикреплённые к стенду высохшие корни какого-то растения. У них причудливая человекообразная форма. Точно распятые человечки.

— Это, наверное, женьшень? — говорит Зиновия Ивановна.

— Нет. Мандрагора.

— Мандрагора? Настоящая мандрагора?! Подумать только, никогда не ожидала, что увижу когда-нибудь это мистическое растение.

— Да, да. Мандрагора туркменская. Как-то стыдно смотреть на эти пригвождённые корни. Уже три года, как они висят и всё пускают листья. Страшно устойчивый вид.

— А она не стонет? Не кричит? — в шутку спрашиваю я. — Как это у Шекспира? Помните? «Чудовищные стоны мандрагоры…»

— Вполне возможно, что кричит. Но только мы этого не слышим. Пока.

— То есть как? Вы серьёзно это говорите? — спрашивает Володя.

— Совершенно серьёзно. Возможно, что когда-нибудь мы и научимся слышать. Растения же слышат нас.

— Не может быть.

— Известно, что цветы не любят шума. Если поставить репродуктор перед цветами, они отвернут головки. Цветы не любят, когда при них ссорятся, кричат. Они вянут. Это всё уже установленные факты. Наука находится на стыке со сказкой, легендой. Она уже позволяет нам разгадывать те тайны природы, которые считались мистикой. Да, да. Вот хотя бы эта мандрагора. То, что она чувствительнее многих других растений, вы можете увидеть сами. Возьмите в пальцы листок.

Володя легко прикасается к листку мандрагоры.

— Теперь смотрите. Видите? Она уже потемнела.

Мы столпились у стенда. Действительно, в месте прикосновения на листке появилось тёмное пятно.

— Можно мне? — спрашивает Володя, опасливо дотрагивается до мандрагоры и сразу же отрывает палец. Листок не потемнел. — Вы как хотите, а я в эти сказки не верю.

— И очень жаль, — говорит Ольга Фоминична, — в сказки верить надо.

Как бы про себя Виктор произносит:

— Никак я не пойму. Кажется, такой культурный человек, а говорите, в сказки верить надо.

Ольга Фоминична улыбается, первый раз за всё время. И сразу становится другой, более молодой и более доступной.

— Знаете, — говорит она, — мне думается, что сейчас наука достигла таких успехов, что сместились наши понятия о многом. Если раньше можно было говорить — я человек культурный и ни во что не верю, то теперь следует, очевидно, говорить — я человек культурный и поэтому верю во всё. — Она смеётся. — Вот возьмём хотя бы суеверие, связанное с мандрагорой. На Востоке женщины носили амулеты из её корня. Считали их приворотными. Казалось бы, чепуха. Но какой-то логический смысл есть. Корень мандрагоры богат алкалоидами, которые обладают анестезирующим и возбуждающим действием. Вот вам и некоторое научное обоснование этого суеверия.

— Как интересно! А мне никак нельзя достать кусочек? — тихо спрашивает Аллочка у Володи.

— К чему это тебе? Вот тоже…

— А где растёт эта туркменская мандрагора? — спрашивает Зиновия Ивановна.

— Мы обнаружили её в горах Копет-Дага, совсем случайно. Сейчас в Туркмении есть уже плантации. Корни её имеют огромное лекарственное значение.

Мы просим рассказать ещё о мандрагоре, но Ольга Фоминична отмахивается.

— Нет, нет. Это уже пройденный этап. Если хотите, я расскажу про эфемеры. Это то, чем мы живём сейчас. Вернее, над чем работаем. О них никто не думал. Им не придавали значения.

С оживлением Ольга Фоминична рассказывает нам про эфемеры, которые собирает и изучает сейчас Таня для своей диссертации.

Мы узнаём о злаковых и бобовых однолетниках с очень короткой вегетацией. Нам рассказывают, как с их помощью был найден простой, дешёвый способ укрытия почвы на жаркие месяцы от перегрева. Как позволяет этот способ сохранить влагу в почве. Эфемеры сами рыхлят землю, затем укрывают своим покровом и сами дают удобрение за счёт перегноя.

— Вот это мне нравится, — говорит Виктор. — Здорово! В это я поверить могу. Но если мы не хотим ночевать в Кара-Кале, надо трогаться.

— Я думаю, вам будет интересно отобрать пробы в серном роднике, — говорят Ольга Фоминична. — Он у могилы Биби-джан. Вы доберётесь засветло. Он недалеко. Это святое место у туркменов и их лечебный родник.

Володя отыскал на карте родник. Он из меловых отложений и, значит, нам подходит.

Виктор торопит. Идём к машине.

Ольга Фоминична провожает нас.

У ворот много машин. Собрался народ. Грузят ящики с гранатами.

— До свиданья. Возьмите по гранату на дорогу, — предлагает она. — Счастливого пути!

— Вот это женщина! Настоящая богиня плодородия. И гранатами одарила, — говорит Володя.

— Не слишком-то расщедрилась. По одному дала, а их здесь чёртова прорва.

— Как вам не стыдно, — сердится на Виктора Зиновия Ивановна, усаживаясь рядом с ним.

Едем к роднику Биби-джан. Виктор проголодался, спешит. Подъехали. Видим кусты, все в цветах из ситца. К каждой веточке аккуратно привязаны десятки тряпочек, белых, цветных. Тряпочки повыцвели. Дары наивных душ, убранство могилы Биби-джан.

Неподалёку домик. Перед ним очаги. Стопками сложены дрова. Котлы для плова. И никого. Только кошка с отрубленной лапой, чтоб стерегла, не убежала, увидела нас, замяукала жалобно.

Входим в дом, пусто, чисто. Кошка, прихрамывая, следует за нами. На полках стоят пиалы, чайники. Открываем шкафчик, заглядываем — чай, сахар, подсохшие лепёшки, прикрыты полотенцем. Всё приготовлено для путников. Как-то странно, одиноко и печально здесь, в этом «Святом месте».

Володя нашёл родник. Он совсем рядом. Сделана запруда, вода стекает в желоб.

«Слёзы Биби» — так называют его туркмены. По легенде, на месте, где умерла Биби, спасая от врага жениха и своё племя, из земли забил источник. «Девичий источник» — извечная, бродячая тема.

Вода прозрачна и чиста, просвечивает дно бассейна. Почти не пахнет сероводородом, но серы в запруде много. Она скопилась по краям и на дне. Это бактериальная армия Зиновии Ивановны прилежно трудится. Вот оно и чудотворное действие родника. Эта серная вода залечивает раны, гнойники. Сюда, к живым слёзам Биби-джан, приходят туркмены для исцеления.

Садится солнце.

— Мне хочется выкупаться, — говорит Аллочка. — Так всего много за эти дни.

— Ну и хорошо, что много. Тебе что, не нравится? — спрашивает Володя.

— Нет, нравится. Наоборот, очень нравится. Но хочется выкупаться.

— Уже поздно. Простудишься. Завтра выкупаешься.

— Нет, сегодня.

— Идёмте! — говорит мне Володя и уходит.

Аллочка разделась, скользнула в запруду и поплыла.

«Останусь», — думаю я.

Закат окунулся в воду, и стали розовыми слёзы Биби от лучей. И так прекрасно это купанье, и красноватые горы, и запахи трав, и воркотня засуетившихся птиц. Хочется продлить всё это, запечатлеть, сохранить. Но как, где? Может быть, в себе? Темнеет.

Аллочка меня не видит, вылезла из воды, думает, что одна. Потянулась, будто захотела взлететь. Запрокинула руки за голову.

— Я буду, я буду геологом! — как заклинание шепчет она.

И я стою в каком-то наваждении непостижимых, живых тайн земли, сокрытых в этих целительных слёзах Биби-джан, и в сере, выбелившей дно у водоёма, в творящей армии бактерий, — в Аллочке, в её душе, в цикадах, сменивших утихомирившихся птиц, в звоне их кастаньет, взлетающем в полиловевшее небо…

Ночь. И опять наплывает усталость. Закрываешь глаза, и всё увиденное, перечувствованное возникает как наяву.

Около меня мерно дышат мои товарищи.

Жалобно мяукает одинокая кошка с отрубленной лапой. Вот что-то зашуршало. Важно шествует ёж. Остановился, огляделся, свернулся в комок, ощетинился.

Звёзды над головой, колючие-преколючие. Вот упала одна, другая, ещё. Звездопад…

Ощетинилась вселенная, сбрасывает иголки.

«Дикобраз сбрасывает иголки, когда сердится или боится. Что же это она, вселенная, сердится или боится?» — думаю я, засыпая.