Николай Самвелян - Крымская повесть Страница 5

На набережной по случаю отличной погоды было сегодня особенно людно. Приходилось то и дело лавировать между фланирующими парочками.

Владимир хотел поспеть на свидание к Зауэру, а затем еще на чай к Симоновым. Зауэр, обрусевший немец, которого все именовали Федором Дмитриевичем, хотя от рождения он, конечно же, был Теодором, владел лечебным пансионатом «Оссиана». Славился трезвостью, скупостью и, естественной для людей его происхождения, пунктуальностью. Терпеть не мог бестолковщины, шумной публики, студентов, гимназистов старших классов, да и вообще всех, кому еще не минуло пятидесяти и кому вроде бы уже незачем дерзать. Тем более странной казалась его сегодняшняя выходка. Зауэр отправил с рассыльным к владельцу писчебумажного магазина и фотографии Симонову записку. В ней содержалась просьба прислать к девяти вечера молодого художника, служившего у господина Симонова ретушером. Поскольку в фотографии господина Симонова ретушеров, кроме Владимира, не было, очевидно, речь шла именно о нем.

— Кто знает, что у этого немца на уме? Киндер, кайзер и тень Бисмарка! — сказал господин Симонов. — Но ты все же сходи. Вдруг заказ сделает?

Господин Симонов был не злобен, не ревнив и искренне желал добра всем, кто не вредил ему самому. Выбился он во владельцы «собственного предприятия» из ретушеров. Экономил даже по полкопейки, нажил болезнь желудка, что, впрочем, не мешало ему время от времени прикладываться к стопке. Случалось, Симонов покрикивал на приказчиков и фотографов, но как-то беззлобно, по-семейному. Потому на него и не обижались.

У Симонова была длиннющая черная с проседью борода. За это ему и дали кличку Черномор. И глаза у Симонова были темно-карие, почти черные. Это наводило на мысль о том, что в роду у него где-то, может быть, были и цыгане. Тем более, что Симонов, выпив лишнюю стопку, всегда грозился продать свое «дело» и отправиться с котомкой странствовать по миру. Впрочем, эти настроения не помешали ему отстроить в новой части Ялты прекрасный особняк с галереей, беседкой, соединенной с домом крытым переходом. Да и вообще жил на широкую ногу, будто, наголодавшись в молодости, теперь спешил вкусить полную меру радостей жизни.

— Пойди! — повторил Симонов. — Где наша не пропадала? Уж у меня тебе кусок хлеба всегда обеспечен, если я, конечно, не брошу все и не пойду по свету с котомкой…

Впрочем, Владимир сразу же догадался, что приглашение Зауэра — дело далеко не случайное. Именно в «Оссиане» уже четвертый месяц жила Надежда, которая брала у него уроки живописи. Владимиру иной раз приходило на ум, что ни в каких уроках живописи Надежда не нуждалась. Просто ей было скучно в Ялте. И хоть Зауэр тщательно обхаживал богатую клиентку, специально для нее организовывал экскурсии в горы, прогулки на катере, но для вечерних променадов Надежде нужен был спутник помоложе. Наверное, именно она рекомендовала Владимира практичному немцу как художника многообещающего, но еще без имени, а следовательно, и без права требовать высоких гонораров. Быть облагодетельствованным Надеждой не хотелось. Владимир понимал, что она из породы людей, которые ничего не делают даром. И все же решился потолковать с хозяином пансионата. На то было много причин. И одна из них — нужны были деньги, чтобы следующей осенью ехать в Академию художеств. Впрочем, это была лишь давняя мечта, которой, может, и не суждено было осуществиться. Тем более, что события последних месяцев внесли в жизнь каждого щемящее чувство неуверенности и тревоги за день завтрашний.

Но так или иначе, сейчас Владимир спешил в «Оссиану» — один из лучших ялтинских пансионатов. Кроме четырех гостиничных корпусов, Зауэр обзавелся еще и собственной молочной фермой, садом, а также специально вывезенным из Германии доктором Тирманом — «специалистом по всем болезням, включая неизлечимые»! Чтобы полнее охарактеризовать обходительность Зауэра и его стиль общения с больными, надо упомянуть и о стихотворении, отпечатанном типографским способом на оборотной стороне ресторанного меню «Оссианы».

Срама мертвые не есть имут.Но в Крыму умершим есть срам!Чудотворный этот есть климат,Как целебный есть бальзам!

Хозяин «Оссианы» ждал Владимира не в кабинете, а в так называемом «рояльном» зале — большой комнате в центральном здании пансионата, где вправду стояли шредеровский рояль да еще и фисгармония. Сюда время от времени приглашали помузицировать кого-нибудь из заезжих пианистов.

Зауэр посмотрел на часы, извлеченные из кармашка белого шелкового жилета, убедился, что приглашенный не опоздал, а затем уже подал руку и изобразил на лице нечто отдаленно напоминающее улыбку.

— Рад видеть вас и лично выяснить, что вы есть человек точный. Следовательно, вы цените время. Это есть характерно и для меня. Стрелка бежит по циферблату только вперед. Назад — никогда!

Благоухающий холеный Зауэр широким жестом пригласил к дивану. Сам хозяин сел в кресло напротив. У Зауэра была необычной формы голова, стремительно сужающаяся кверху — совсем как груша. Вислые щеки были тщательно бриты, пепельные волосы уложены с помощью бриолина, из рукавов костюма бельгийского кастора выглядывали отутюженные манжеты. Эту какую-то почти дворцовую парадность портили лишь глаза Зауэра. Они были пусты и напоминали старинные оловянные пуговицы.

— Чтобы вам было ясно, о чем идет речь, скажу несколько слов о моей системе лечения. Она есть в следующем. Все болезни надо лечить покоем и… как это?.. Чисто русское понятие… Ага! Хорошим расположением духа. Я правильно сказал? Дух должен быть расположен хорошо. Понимаете мою мысль? Пусть даже в шторм человек видит спокойное море. Да, очень спокойное море и ясное зонэ… то есть солнце… Остановись, прекрасное мгновенье! Остановись и стой, как делает солдат, когда ему командуют «смирно!».

— Как же вы хотите этого добиться? Гипноз?

— Фу! — сказал Зауэр. — Гипноз — обман. Разве можно взять у человека реальные деньги, которые можно потрогать и посчитать, чтобы взамен продать ему гипноз, который нельзя ни потрогать, ни посчитать? Это был бы обман клиента. Забирают рубли, отдают мистику. Нечестная торговля. Вы и есть мой гипноз. А вы — не есть обман. Вы есть реальный человек и реальный художник.

Мелькнула мысль: удачливый немец не в себе. Но Зауэр поднял мягкую ладошку и быстро заговорил. Оказалось, он уже обдумал заказ в деталях. В «рояльном» зале два больших окна. Требовалось изготовить (он так и сказал — «изготовить») две картины, которые одновременно могли бы служить и шторами. И на картинах изобразить очень спокойное, ласковое море. Чтобы солнышко над ним светило, чтобы волны мерно накатывались на берег. В непогоду шторы можно будет опускать на окна, а шум прибоя заглушат звуки плавной старинной музыки.

— Вы — молодой художник. Вам нужны деньги, заказы, признание. Я готов пойти на расходы. Триста рублей — сейчас, семьсот — когда работа будет готова. Разве я не щедр? Разве я не подлинный меценат? Но одно условие: картины должны быть похожими на некоторые из тех, которые рисовал господин Айвазовский. Например, «Штиль на море». Хорошая, спокойная картина. Для чего вы молчите? Вам не нравится цена или картины господина Айвазовского?

— Ваше предложение неожиданно, — растерялся Владимир. — Конечно же, Айвазовский великий художник, хотя не всем по душе его манера.

— А кому не по душе? — поинтересовался Зауэр.

— Например, некоторые полотна Айвазовского резко критиковал писатель Всеволод Гаршин.

— Как он решился? Айвазовский был и адмиралом. А какой чин у Гаршина?

— У Гаршина не было военного чина. Ведь он был писателем, а служил по необходимости.

— Это не меняет дела, — заявил Зауэр. — Айвазовский построил Феодосии железную дорогу, подарил воду из своего имения. Кстати, если не ошибаюсь, именно в его имении могила хана Мамая? Это тоже был знаменитый хан и чем-то, очень известен в вашей истории.

— Да, кое-чем известен, — сдержал улыбку Владимир. — Например, тем, что потерпел поражение от князя Дмитрия Донского. Его могила оказалась на территории имения Айвазовских случайно. Мамай бежал в Крым. Здесь его и убили. Айвазовский купил землю вместе с могилой.

— Я мало верю в случайности. И далеко не все владельцы поместий могут похвастать собственной могилой хана. Но бог с ним, с ханом. Железную дорогу отрицать вы не станете?

— Зачем ее отрицать? Она существует. Но вот беда — провели ее не в том месте, где следовало. И отрезали Феодосию от моря. Теперь, чтобы выйти к пляжу, надо долго брести по шпалам.

— Выходит, и вы противник творчества Айвазовского?

— Такого я не говорил! — удивился Владимир. — Беседовали мы пока что вовсе не о творчестве Ивана Константиновича, а о его чинах, поместье, могиле хана и железной дороге. Как художник Айвазовский совершил настоящий творческий подвиг…