Дженет Уинтерсон - Тайнопись плоти Страница 5

- Когда ты видишь ее, ты ее хочешь? Когда ты смотришь на нее, ты ее видишь?

Я взрываюсь. Ну, почему, почему мой старый друг, который прежде ни единым словом не пытался облегчить мои страдания, набрасывается с вопросами в тот самый момент, когда я, наконец, так счастливо справляюсь со всеми своими проблемами. Напрягая мозги, я выбираю линию защиты. Может, стоит обидеться? Удивиться? Или обратить все в шутку? Мне хочется сказать что-нибудь обидное, чтобы выплеснуть гнев и оправдать себя. Но когда имеешь дело со старыми друзьями, это сложно. Сложно, потому что общаешься запросто. Мы знаем друг друга как облупленные, и притворяться глупо. Остается только пожать плечами и налить себе выпить.

- Нет в мире совершенства.

В бутоне завелись черви. Ладно, что с того? Во многих бутонах они водятся. Вы возитесь с растением, опыляете, окапываете, надеетесь, что червоточина будет не очень заметна, вы молитесь на солнечные светлые деньки. Дайте цветку распуститься, и никто не заметит объеденных лепестков. То же самое происходит со мной. Я отчаянно цепляюсь за узы, связывающие меня с Жаклин, жажду их сохранить. Пусть мои побуждения нельзя назвать самыми благородными, но по сути дела это - мой последний окоп. Больше никаких гонок. Жаклин любит меня просто и бесхитростно. Никогда не пристает ко мне, если я говорю ей: "Не приставай", не плачет, если я ору на нее. Говоря по правде, она в таких случаях тоже орет на меня. Она заботится обо мне так же, как о крупных кошках в своем зоопарке. И она мною гордится.

Мой друг сказал:

- Тебе бы лучше подцепить того, кто больше тебе подходит.

А затем мы встретились с Луизой.

Владей я кистью, мне, быть может, удалось бы изобразить ореол ее волос в виде роя бабочек. Миллион "красных адмиралов", сверкающий нимб, полный жизни и движения. Есть множество легенд о женщинах, превращающихся в деревья, но я не знаю таких, где дерево превращается в женщину. Наверное, странно, что возлюбленная напоминает дерево? Но это так, а точнее - ее волосы, взметенные порывом ветра. Мне даже казалось, она вот-вот зашелестит. Нет, она все-таки не шелестела, хотя ее кожа имела тот серебристый оттенок, какой бывает у молодых березок, облитых лунным светом. В ее присутствии мне чудилось, что меня окружают юные нагие саженцы.

В начале никакой разницы не было. Мы прекрасно общались втроем. Луиза хорошо относилась к Жаклин и не пыталась встревать между нами даже в качестве подруги. Да и зачем бы ей это понадобилось? Вот уже десять лет она счастливо живет с мужем. Мы познакомились с ним - он был врачом с правильными врачебными повадками. Правда, он был неприметным, но ведь это не порок.

- До чего она красивая, правда? - сказала Жаклин.

- Кто?

- Луиза.

- А, да-да, конечно, красивая, если такие в твоем вкусе.

- А тебе нравится такой тип?

- Если ты о Луизе, то да. Ты же знаешь. Да тебе и самой она нравится.

- Да.

И Жаклин снова отправилась по страницам журнала "Дикая природа мира", а я - на прогулку.

Прогулка как прогулка, ничего особенного, но внезапно обнаружилось, что я стою у парадных дверей дома, где живет Луиза. Господи, что со мной? Что я здесь делаю? Ведь мне нужно совсем в другую сторону.

Звоню. Дверь открывает Луиза. Ее муж Эльджин в кабинете - играет в компьютерную игру под названием "Госпиталь". Нужно прооперировать пациента, а если ошибетесь, пациент устроит вам взбучку.

- Привет, Луиза! У меня тут были дела неподалеку, и вот, думаю, не заскочить ли к вам...

Заскочить. Что за дурацкое слово. Я что - блоха прыгучая?

Мы вместе прошли в холл. Из дверей кабинета высунулась голова Эльджина.

- Привет всем! А, это ты! Привет-привет! Сейчас приду, у меня тут небольшие проблемы с печенью, никак не пойму, в чем дело.

В кухне Луиза угощает меня бокалом вина и целомудренным поцелуем в щечку. То есть он был бы целомудренным, если бы она просто чмокнула меня и все. Однако, едва запечатлев на моей щеке обязательный легкий поцелуй, она почти незаметно проводит по ней губами. Это длится мгновение, от силы два - можно считать, что ничего и не было. Если только это не ваша щека. Если только вы не думаете об этом и не гадаете, думает ли об этом другой. Она не подает виду. И я тоже притворяюсь, что ничего не произошло. Мы болтаем и слушаем музыку, и я не замечаю, что уже стемнело, бутылка пуста и в желудке у меня тоже пусто. Телефон звонит неожиданно громко, и мы подскакиваем вдвоем. Луиза берет трубку, вежливо отвечает, и, минутку послушав, передает трубку мне. Это Жаклин. Голос у нее очень грустный, нет, без упреков, но очень грустный.

- Я не могла понять, где ты. Уже около полуночи. Я искала тебя.

- Извини. Я немедленно возьму такси. Скоро буду.

Я поднимаюсь с улыбкой.

- Ты не вызовешь мне такси?

- Я отвезу тебя, - говорит она. - Было бы неплохо повидать Жаклин.

Всю дорогу домой мы молчим. Улицы - тихи и пустынны. Останавливаемся у моего дома, я говорю спасибо, и мы договариваемся встретиться за чаем на следующей неделе. А потом она говорит:

- Я взяла билеты в оперу на завтра, а Эльджин не может. Ты не сходишь со мной?

- Завтра мы с Жаклин собирались провести вечер дома.

Она молча кивает, и я вылезаю из машины. Никакого поцелуя.

Что делать? Следует ли мне остаться с Жаклин и просидеть дома ненавистный вечер, возненавидев под конец ее самое? Или лучше извиниться и пойти? Нужно ли сказать правду и пойти? Я не имею права делать все, что мне вздумается, ведь отношения - это всегда какой-то компромисс. Давать и брать. Может быть, я не хочу сидеть завтра вечером дома, а она, напротив, хочет. Да мне следовало бы этому радоваться. Мы станем сильнее от этого - сильнее и чутче. Такие мысли проносились у меня в голове, а Жаклин спала рядом, и если у нее и были какие-то страхи, то они не нарушали ее спокойного сна. Она безмятежно раскинулась на кровати, где мы провели вместе столько ночей. Неужто я оскверню наше ложе предательством?

Поутру настроение у меня препаршивейшее, нет никаких сил. Жаклин, жизнерадостная как всегда, заводит свою малолитражку и уезжает к матери. В полдень звонит отменить наш домашний вечер вдвоем. Ее мать нездорова, и она собирается остаться у нее.

- Конечно, Жаклин! - отвечаю я. - Оставайся. Увидимся завтра.

Ощущение свободы и собственной добродетели переполняет меня. Теперь можно спокойно посидеть в собственной квартире и трезво все обдумать. Иногда ваш лучший друг - вы сами.

Во время антракта "Женитьбы Фигаро" я замечаю, как часто на Луизу посматривают другие. Со всех сторон нас окружают золотые цепочки и сверкающие блестками платья. Их обладательницы носят драгоценности, как медали. Им, как Фигаро, все нипочем - новый муж здесь, бывший муж там, просто палимпсест былых романов. Колье, броши, кольца, диадемы, усыпанные бриллиантами часики, на которых время можно разглядеть лишь через увеличительное стекло. Браслеты, цепочки, вуалетки с мелким жемчугом, серьги в количестве, намного превосходящем количество ушей. Драгоценности двигаются в сопровождении серых пиджаков и бьющих на эффект пятнистых галстуков. Луиза проходит - и галстуки дергаются, а пиджаки нервно встряхиваются. Дамы предостерегающе посверкивают драгоценностями при виде ее обнаженной шеи. На Луизе - скромное платье зеленого шелка, а из украшений только пара нефритовых сережек и обручальное кольцо на пальце. Я напоминаю себе: "Никогда не забывай об обручальном кольце. Как только заподозришь, что влюбляешься, вспомни, что жар этого расплавленного кольца сожжет тебя дотла".

- Что ты там рассматриваешь? - спросила Луиза.

- Что за идиотизм! - сказал мой друг. - Опять замужняя!

Мы с Луизой обсуждали Эльджина.

- Он из ортодоксальной еврейской семьи, - сказала она, - поэтому в нем сочетаются чувство собственного превосходства и комплекс неполноценности.

Родители Эльджина до сих пор жили в домике 30-х годов на две семьи в Стемфорд-Хилле. Во времена Второй мировой они незаконно вселились в квартирку, где обитали кокни. Хозяева, вернувшись в один прекрасный вечер домой, обнаружили, что дом заперт, замки другие, а на парадной двери красуется табличка "ШАБАТ. НЕ БЕСПОКОИТЬ!" Это было в ночь на субботу 1946 года. В ночь на воскресенье того же года Арнольд и Бетти Смолл встретились лицом к лицу с Исавом и Сарой Розенталь. Деньги или, если точнее, некоторое количество золота, перешли из рук в руки, и Смоллы отчалили вершить крутые дела, а Розентали открыли аптеку, категорически отказываясь примкнуть к традиционалистам или реформаторам.

- Мы - избранный богом народ! - говорили они, подразумевая самих себя.

Вот такой сплав смирения и гордыни был в крови у Эльджина. Родители намеревались назвать его Самуилом, однако во время беременности Сара сходила в Британский музей. Там ей запали в душу шедевры античной Греции, а вот египетские мумии оставили равнодушной. Все это могло бы и не иметь никакого отношения к судьбе ее сына, если бы не серьезные осложнения при четырнадцатичасовых родах. Мечась по подушке в бреду она бессвязно бормотала и бесконечно повторяла одно-единственное слово: "Эльджин!"* Осунувшийся от волнения и страха Исав, стоявший рядом, теребя талес под черным пальто, был суеверен. Раз таково последнее слово жены, значит оно должно что-то означать. Так слово обрело плоть: Самуил превратился в Эльджина, однако Сара не умерла. Она за долгую жизнь наготовила, наверное, не менее тысячи галлонов куриного бульона. Каждый раз, разливая суп по тарелкам, она не забывала добавить: "Эльджин, Иегова спас меня, чтобы я служила тебе".