Эдгар Аллан По - Золотой жук Страница 5

Мы сделали, может быть, около двенадцати шагов в этом направлении, как вдруг Легран, с громкими проклятиями, бросился на Юпитера и схватил его за шиворот. Негр, пораженный, открыл глаза и рот во всю их ширину, уронил лопаты и упал на колени.

– Ты негодяй, – сказал Легран, шипя и выталкивая каждый слог сквозь стиснутые зубы, – Ты адский черный мерзавец! – говори, приказываю я тебе! – отвечай мне тотчас же, без уловок! – который – который твой левый глаз?

– Ах, Боже мой, масса Вилль! разве не это мой левый глаз? – возопил испуганный Юпитер, прижимая руку к правому своему зрительному органу и придерживая его с отчаянным упрямством, как будто в предчувствии неминуемой опасности, что господин его попытается выбить ему глаз.

– Я так и думал! – я знал это! ура! – выкликнул Легран, выпустив негра и проделывая разные прыжки и курбеты к великому изумлению своего слуги, который, встав с колен, молча переводил взгляд со своего господина на меня и потом с меня на своего господина.

– Пойдем! мы должны вернуться, – сказал последний, – игра еще не проиграна, – и он опять направился по дороге к тюльпанному дереву.

– Юпитер, – сказал он, когда мы достигли подножия его, – пойди сюда! был череп пригвожден на суку лицом вверх или же лицом к ветви?

– Лицо было кверху, масса, так что вороны могли выклевать глаза без всякой помехи.

– Хорошо, а через этот или через тот глаз ты пропустил жука?

Здесь Легран потрогал один, потом другой глаз Юпитера.

– Это был вот этот глаз, масса, – левый глаз – как вы мне сказали, – и тут негр указал на свой правый глаз.

– Хорошо, – мы должны, значит, начать снова. Здесь мой друг, в безумии которого я увидал, или думал, что вижу, некоторые указания на метод, переставил деревянный клин, отмечавший точку, куда упал жук, в другое место на три дюйма к западу от первого его положения. Разложив теперь землемерную ленту от ближайшей точки ствола к клину, как и раньше, и продолжая укладывать ее по прямой линии на протяжении пятидесяти футов, он нашел некоторую точку на расстоянии нескольких ярдов от того места, где мы копали.

Вокруг новой точки был теперь очерчен круг немного шире, чем раньше, и мы вновь принялись работать лопатами. Я был ужасно истомлен, но, едва отдавая себе отчет, что произвело перемену в моих мыслях, я не чувствовал больше такого отвращения к навязанной мне работе. Я был необъяснимо заинтересован – более того, даже возбужден. Может быть было что-то во всем экстравагантном поведении Леграна – род какого-то провидения или обдуманности, что производило на меня впечатление. Я копал с жаром и время от времени действительно ловил себя на том, что тружусь с чем-то похожим на ожидание воображаемого клада, призрак которого свел с ума несчастного моего товарища. В то время как фантастические мысли вполне охватили меня, и когда мы работали, быть может, уже около полутора часов, мы вновь были прерваны громким воем собаки. Ее беспокойство, в первом случае, очевидно, бывшее проявлением шаловливости или каприза, приобрело более резкий и серьезный характер. На вторичную попытку Юпитера завязать ей морду, она выказала яростное сопротивление и, прыгнув в яму, стала бешено копать землю своими когтями. Через несколько секунд она раскопала массу человеческих костей, которые образовали два полных скелета, перемешанных с несколькими металлическими пуговицами и с чем-то, что казалось сгнившей, обратившейся в пыль, шерстяной материей. Один или два взмаха лопаты подняли на поверхность лезвие большого испанского ножа и, когда мы стали копать дальше, показались три или четыре золотые и серебряные монеты.

При виде этого Юпитер с трудом мог сдержать свою радость, но лицо его господина выражало величайшее разочарование. Все же он попросил нас продолжать наши старания и, едва он произнес эти слова, как я споткнулся и упал вперед, попав носком сапога в большое железное кольцо, которое наполовину утопало в рыхлой земле.

Мы снова ревностно принялись за работу, и никогда не проводил я десяти минут в таком напряженном возбуждении. В продолжение этого промежутка времени мы целиком откопали продолговатый деревянный сундук, который, судя по его полной сохранности и удивительной твердости, был, вероятно, подвергнут какому-нибудь минерализирующему процессу, быть может применению двухлористой ртути. Сундук этот был трех с половиной футов длины, трех футов ширины и двух с половиной футов глубины. Он был плотно скреплен полосами из кованого железа, заклепанными и являвшими своего рода решетку. С каждой стороны сундука ближе к крышке было по три железных кольца – всего навсего шесть – ухватившись за которые, его могли бы крепко держать шесть человек. Наши крайние соединенные усилия лишь дали нам возможность сдвинуть его в его ложе. Мы тотчас увидели невозможность поднять такой большой груз. По счастию, единственно чем придерживалась крышка, были два выдвижные засова. Мы вытащили их, дрожа и задыхаясь от напряженного беспокойства. В одно мгновение клад неисчислимой ценности, сверкая, лежал перед нами. Когда свет фонаря упал в яму, из нее от беспорядочной кучи золота и драгоценностей брызнул яркий блеск, который совершенно ослепил наши глаза.

Я не буду пытаться описывать чувства, с которыми я смотрел. Величайшее удивление было, конечно, господствующим. Легран казался истощенным от возбуждения и проговорил только несколько слов. Лицо Юпитера в течение нескольких минут было смертельно бледным, насколько только это возможно по природе вещей, то есть, насколько лицо негра может побледнеть. Оно казалось ошеломленным – он был как пораженный громом. Наконец, он упал на колени в яме и, засунув голые руки по локоть в золото, оставался так, как бы наслаждаясь роскошеством ванны. Наконец, с глубоким вздохом он воскликнул, как бы обращаясь к самому себе:

– И все это пришло от золотого жука! от красивого золотого жука! от бедного маленького жука, а я-то его бранил самым поносным образом! И тебе не стыдно за себя, негр? – отвечай-ка мне!

Наконец, сделалось необходимым, чтобы я разбудил и хозяина и слугу и указал им, что нужно унести клад. Становилось уже поздно, и нам надлежало приложить усилия, дабы мы могли отнести всё домой до рассвета. Было трудно сказать, что нужно было сделать, и много времени было потеряно на обсуждения – так спутаны были мысли у всех. Наконец, мы разгрузили сундук, вынув две трети содержимого, и тогда нам удалось, хотя с некоторым трудом, вытащить его из ямы. Вынутые вещи мы положили в кусты, и сторожить их была оставлена собака, которой Юпитер приказал ни под каким предлогом не трогаться с места и не открывать рта, пока мы не вернемся. Затем мы с сундуком поспешно направились к дому; благополучно, хотя и страшно усталые, мы достигли хижины в час ночи. Мы были так утомлены, что было бы не в человеческих силах сейчас же продолжать работу. Мы пробыли дома до двух и поужинали; после чего вновь отправились к холмам, взяв с собой три крепких мешка, которые, по счастию, нашлись под рукой. Немного раньше четырех мы прибыли к яме, разделили между собой по возможности поровну остальную добычу и, оставив яму незасыпанной, снова отправились к дому, где вторично сложили нашу золотую ношу как раз тогда, когда первые слабые лучи зари засветились на востоке над вершинами деревьев.

Мы были теперь совершенно разбиты; но напряженное возбуждение, овладевшее нами, не давало нам отдохнуть. После беспокойного сна в продолжение трех или четырех часов мы поднялись, как будто бы сговорившись, чтобы осмотреть сокровища.

Сундук был полон до краев, и весь день и большую часть следующей ночи мы внимательно изучали его содержимое. Там не было ничего похожего на порядок или распределение. Все было навалено как попало. Тщательно разобрав все, мы увидали себя обладателями богатства большего даже, чем мы предполагали это сначала. Монетами было гораздо более, чем четыреста пятьдесят тысяч долларов – оценивая их насколько возможно точно по курсу того времени. Серебра во всем этом не было вовсе. Все было золото Старого времени и очень разнообразное – французские, испанские и немецкие монеты, с несколькими английскими гинеями и несколькими монетами, каких раньше нам никогда не приходилось видеть. Там было несколько больших тяжелых монет таких стертых, что мы совсем не могли разобрать на них надписей. Американских денег там не было. Оценить стоимость драгоценностей нам было гораздо труднее. Тут были бриллианты – некоторые из них необыкновенно большие и красивые – сто десять в общем, и маленького ни одного; восемнадцать рубинов замечательного блеска; триста десять изумрудов, все очень красивые; и двадцать один сапфир, с одним опалом. Эти камни были все выломаны из своей оправы и брошены в беспорядке в сундук. Сами же оправы, которые мы отделили от другого золота, казалось, были сплющены молотком, как будто для того, чтобы не быть узнанными. Кроме всего этого там было большое количество украшений из цельного золота: около двухсот массивных колец и серег; великолепных цепочек – числом тридцать, насколько я припомню; восемьдесят три очень тяжелых и больших распятия; пять золотых кадильниц, большой цены; огромная золотая чаша для пунша, разукрашенная богато вычеканенными виноградными листьями и вакхическими фигурами; две рукоятки мечей превосходной рельефной работы и много других более мелких вещей, которых я припомнить не могу. Вес всех этих ценностей превышал триста пятьдесят английских фунтов; и в эту смету я не включил еще сто девяносто семь чудесных золотых часов, из коих трое стоили каждые по пятисот долларов. Некоторые из них были очень стары и негодны, как счетчики времени, ибо их ход пострадал более или менее от ржавчины – но все они были богато разукрашены камнями и находились в оправе большой ценности. В эту ночь мы оценили все содержимое сундука в полтора миллиона долларов; а после вторичного пересмотра драгоценностей и украшений (некоторые мы оставили для себя лично) мы нашли, что еще очень низко оценили клад.