Мигель Сервантес - Странствия Персилеса и Сихизмунды Страница 50

Вслед за Арнальдом все поздравили Рената и Эусебию, но только в иных выражениях, а затем принялись расспрашивать Синибальда, что нового в Европе и в других частях света, ибо, путешествуя по морям, они имели смутное представление о том, что там творится. Синибальд ответил, что сейчас везде только и разговору, что о поражении, которое данейский король Леопольд вкупе со своими союзниками нанес престарелому королю датскому. Еще Синибальд передал слух, будто датский король вконец извелся от тоски по сыну, наследнику датского престола, а об этом принце идет молва, будто он, словно бабочка, устремился на огонь чудных очей своей пленницы, о которой неизвестно даже, какого она роду-племени.Еще рассказал Синибальд о войне в Трансильвании, о военных действиях врагов рода человеческого - турок. Сообщил он также о блаженном успении Карла V, короля испанского и императора римского, сей грозы врагов церкви, сего устрашения магометан. Рассказал Синибальд и о событиях менее важных; при этом иные его вести порадовали, иные изумили слушателей, но и те и другие доставили им удовлетворение - доставили всем, кроме Арнальда; Арнальд же, как скоро услышал, что его отец терпит утеснения, подпер щеку рукою, уставил глаза в землю и долгое время пребывал в задумчивости, затем поднял голову и, возведя глаза к небу, заговорил громким голосом:

- О любовь! О честь! О нежность отеческая! Сколь сильно вы тесните мне грудь! Прости мне, любовь! Я с тобой расстаюсь, но я от тебя не отрекаюсь! Подожди меня, честь! Любовь не властна удержать меня - и я иду за тобою! Утешься, отец: я возвращаюсь! Ждите меня, мои верноподданные! Да будет вам известно, что любовь ничего общего не имеет с малодушием, и я, обороняя вас, не выкажу малодушия именно потому, что я самый пламенный и самый нежный из всех влюбленных на свете. Ради несравненной Ауристелы намерен я отстоять то, что по праву принадлежит мне, - то, что мне не дано заслужить как любовнику, я хочу заслужить как король: ведь почти никому из любовников бедных не удается достигнуть предела своих желаний, разве только судьба изольет на кого-нибудь из них все свои дары. В качестве короля я намерен просить ее руки; в качестве короля я хочу ей служить; как влюбленный, я буду обожать ее, и если все же она найдет, что я недостоин ее, я не стану укорять ее в том, что она меня не оценила, и со своею участью примирюсь.

Все, кто при сем присутствовал, подивились речам Арнальда; больше же всех был удивлен Синибальд, ибо Маврикий пояснил ему, что это и есть наследный принц Дании, а затем, указав на Ауристелу, примолвил, что это и есть его пленница, к которой он якобы неравнодушен. Синибальд нарочно задержал взгляд на Ауристеле и вынужден был признать, что то, что издали могло казаться безрассудством со стороны Арнальда, на самом деле было весьма разумным, ибо красота Ауристелы, как нами не раз уже было замечено, пленяла сердца всех, кто на нее взирал, и оправдывала все ошибки, ради нее совершенные.

Одним словом, тут же было решено, что Ренат и Эусебия возвратятся во Францию и на своем корабле довезут Арнальда до его королевства, причем Арнальд изъявил желание взять с собою Маврикия, его дочь Трансилу и его зятя Ладислава, а на том корабле, на котором беглецы покинули остров Поликарпа, Периандр, Антоньо-отец и Антоньо-сын, Ауристела, Рикла и очаровательная Констанса отправятся в Испанию.

Присутствовавший при этом уговоре Рутилио ждал, что на какой-нибудь корабль определят и его, но, не дождавшись решения своей участи, пал в ноги Ренату и взмолился, чтобы он позволил ему остаться на этом острове и передал ему во владение свое имущество: ведь нужно же, мол, кому-то зажигать маячный огонь для сбившихся с курса мореплавателей, а он, дескать, намерен достойно окончить свою жизнь, до сих пор дурно им прожитую. Все поддержали эту его просьбу - просьбу истинного христианина, и добрый Ренат, будучи человеком щедрым, как и подобает христианину, все свое достояние отдал Рутилио, выразив надежду, что все это Рутилио пригодится, ибо здесь имеются орудия земледельческие, равно как и все необходимое для того, чтобы жить по-человечески. Арнальд со своей стороны пообещал, если только в его королевстве все будет благополучно, посылать сюда ежегодно корабль с продовольствием.

Рутилио всем готов был облобызать стопы, однако все по очереди заключили его в свои объятия, многие же были до слез тронуты благим начинанием новоявленного отшельника: ведь если мы сами не в состоянии изменить нашу жизнь к лучшему, то нам всегда приятно бывает видеть, как кто-то другой решается изменить к лучшему свою жизнь, разве уж мы до того закоснеем в грехах своих, что возжелаем стать бездной, влекущей к себе бездны другие.

Два дня ушло на сборы и устройство, в час же расставания произошел всеобщий обмен учтивостями, особливо между Арнальдом, с одной стороны, и Периандром и Ауристелой, с другой. И хотя в речах Арнальда дышала любовная страсть, однако ж все его речи отличались скромностью и учтивостью и нимало не уязвили Периандра. Трансила заплакала. Не совсем сухи были глаза у Маврикия, равно как и у Ладислава. Рикла тяжело вздыхала, Констанса была растрогана, ее отец и брат также расчувствовались. Рутилио, уже в отшельническом одеянии Рената, подходил то к тому, то к другому, со всеми прощался, плакал и рыдал.

Между тем спокойствие на море, а равно и ветер, обоим судам благоприятствовавший, призывали путников поторопиться, и в конце концов путешественники погрузились на корабли и поставили все паруса, Рутилио же с кровли хижины без конца желал им счастливого пути. И на этом автор необыкновенной этой истории заканчивает вторую ее книгу.

КНИГА ТРЕТЬЯ

Глава первая

Душа человеческая вечно в движении, и прекращает она это движение и успокаивается, только возвратившись в свою сердцевину, сердцевина же эта есть не что иное, как бог, ради слияния с которым душа человеческая и рождается, а потому нет ничего удивительного, что меняется и течение наших мыслей: одна мысль появляется, другая исчезает, третья остается, четвертая забывается, и ту из них должно признать наилучшей, которая всех ближе к состоянию покоя, если только она не вобрала в себя ошибочного умозаключения.

Все это говорится в оправдание той легкости, с какою Арнальд в мгновение ока переменил давнее свое решение служить Ауристеле. Впрочем, это не так: он не отменил его, а лишь отложил, ибо в нем заговорил мощный голос чести, руководящий всеми человеческими поступками, и о намерении защищать свою честь Арнальд объявил Периандру на Отшельничьем острове, оставшись с ним вдвоем в ночь накануне их отъезда.

Во время этой беседы Арнальд умолял Периандра (когда речь идет о чем-либо крайне важном, то человек в таких случаях не просит, а именно умоляет) беречь сестру свою Ауристелу и еще раз подтвердил, что Ауристелу будет ждать корона датского королевства; к этому Арнальд прибавил, что если, мол, ему не судьба отвоевать свое королевство и он сложит голову в правом бою, то Ауристела будет считаться вдовою наследного принца и сумеет выбрать себе достойного супруга, хотя он, Арнальд, прекрасно знает и много раз говорил, что она сама по себе, без мужнего титула, достойна занять престол величайшего в мире государства, не говоря уже о престоле датском. В ответ на это Периандр поблагодарил Арнальда за его добрые чувства к Ауристеле и дал слово беречь ее, тем более, что это, мол, прямой его долг и прямая обязанность.

Об этом разговоре Периандр ничего не сказал Ауристеле, ибо влюбленному должно восхвалять любимую от своего имени, а не так, словно речь идет о ком-то постороннем. Влюбленному не подобает говорить любимой приятные вещи, заимствуя их у другого; влюбленный сам должен научиться говорить их даме своего сердца. Если он сам не умеет петь, пусть не приводит к ней певцов; если он недостаточно обходителен, пусть не берет себе в помощники Ганимеда. Словом, я держусь того мнения, что человеку не должно восполнять собственные изъяны за счет достоинств, коими в преизбытке наделены другие. Впрочем, к Периандру это никакого отношения не имеет, ибо природа его своими дарами не обидела, да и по части благ Фортуны он мало кому уступал.

Итак, оба корабля шли хотя и в разных направлениях, но с попутным ветром, что в истории мореплавания представляется случаем из ряду вон выходящим. Шли они, разрезая не прозрачный, но голубой хрусталь; море курчавилось барашками, оттого что ветер обходился с ним бережно и касался лишь его поверхности, а корабль нежно целовал его в уста и так легко скользил по волнам, что казалось, будто он едва их касается.

Так, спокойно и безмятежно, шел корабль Периандра целых семнадцать дней, не прибавляя, не убавляя и не убирая парусов, и это блаженство, омрачавшееся лишь страхом, как бы вдруг не грянула буря, казалось мореходам ни с чем не сравнимым блаженством. Дней же через семнадцать марсовый на рассвете завидел землю.