Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры Страница 54

- Кто из нас хорош? - скептически усмехнулся архиепископ.

- Да, - повысил голос Мигель, - кто хорош из окружающих нас? Я давно не верю в принцип добра, ваше преосвященство, и скажу вам, порой мне трудно уже верить в бога. А этот старик в бога верует, этот старик любит его и чтит, он - сама доброта, он единственный среди всех этих лицемеров, которые, притворяясь набожными, тайно грешат, он единственный из известных мне людей безупречен, он - святой...

- Остановитесь, дон Мигель, - строго прерывает его архиепископ, поднимаясь. - Инквизиция вынесла приговор человеку, который отказался отречься от своей ереси, и все мы обязаны склониться перед ее решением. Никто здесь ничего не может сделать...

- Даже бог?

- Бог? - чуть-чуть усмехнулся архиепископ. - Не знаю. Быть может...

Но Мигель еще не уповает на одного бога.

Тем временем Грегорио был лишен сана, исключен из лона церкви, передан светским властям и переведен в Башню слез.

Мигель подкупил стражу, готовя побег монаха. После полуночи он и Каталинон с лошадьми ждали узника, но вместо него явился тюремщик.

- Ваша милость, монах отказывается бежать. Он просил меня передать вам его благодарность, благословение и просьбу предоставить его судьбе.

- Но почему он отказался?!

- "Я - ничто против воли божией, - сказал он. - Да свершится воля его".

Впервые после долгих лет пал Мигель дома перед Распятым, и в гордом голосе его затрепетала тоска:

- Ты знаешь, господи, что я сомневался в тебе. Ныне прибегаю к тебе, молю: спаси этого человека! Не допусти, чтобы сожгли самого верного из верных твоих! Спаси его от смерти - и я уверую в тебя навсегда!

* * *

С рассветом высыпал на улицы народ, спеша к рыночной площади. Там приготовлен костер, и подручные палача расхаживают вокруг него с зажженными факелами. Солдаты оттесняют толпу.

Под звуки труб на отведенных им местах появляются судьи, духовенство, монахи святых орденов.

Ударили барабаны, обтянутые черным сукном, приглушенный стук их навевает ужас.

Окруженный священниками, приближается Грегорио в желтом санбенито смертников, в бумажном колпаке, разрисованном изображениями чертей.

Смотрите все - вот еретик!

Он идет, спокойный и твердый, идет медленно, обессиленный пытками, но в глазах его мир и ясность. Подручные палача привязывают его к столбу, пока профос мощным голосом читает приговор.

Мигель стоит недалеко от костра и всеми силами души молит бога о чуде.

Ты спасешь его, господи! Ты должен спасти его! Ведь он был солнцем моего детства, и если есть во мне хоть щепотка чего-то ценного, то это плод его трудов! В последнюю минуту ты вырвешь праведника у смерти, ведь говорят же, что ты сама справедливость!..

- Отпустите его! - раздается выкрик в толпе, и повторяется многократно со всех сторон.

- Отпустите праведника! - изо всех сил кричит Мигель.

Барабаны забили.

Великий инквизитор встает, осеняет осужденного крестным знамением, и префект делает знак палачу.

Факелы склонились - с четырех концов подожжен костер.

- Невинного убиваете! - вопит толпа, и град камней летит в ту сторону, где сидят члены святой оффиции.

Барабаны.

В толпе хватают людей. Удары сабель. Грохот мушкетных выстрелов, кровь на камнях и вопль тысяч.

Языки пламени облизывают санбенито Грегорио, оно уже затлело.

Мигель, затертый в толпе, исступленно молит:

- Спаси его, господи! Сотвори чудо, спаси его!

Мужские голоса бушуют:

- Убийцы! Убийцы! Да накажет вас бог!

Плачут женские голоса:

- Грегорио! Не покидай нас! Что мы будем без тебя делать?

Грегорио выпрямился. Голос его спокоен и тверд:

- Не плачьте обо мне, дети! Умираю за правду - это нетрудная смерть! Не забывайте меня, друзья...

- Помилование падре Грегорио! - отчаянно вопит толпа.

Грегорио отвечает:

- Верьте в справедливость! Она придет! Когда люди низвергнут троны, в мире воцарится радость и любовь...

- Барабаны! - кричит алькальд, багровый от гнева.

Но голос монаха звучит мощно - голос человека, который уже ничего не может потерять, только дать еще может:

- Не позволяйте порабощать себя! Не позволяйте отнимать то, что принадлежит вам! Поля, рощи... все... весь божий мир - ваш!..

Грегорио задыхается от дыма, барабаны смолкают, старик ищет кого-то глазами.

- Отец! - в отчаянии крикнул Мигель, пробившись сквозь цепи стражи к самому костру.

- Сынок... - улыбнулся ему монах и в последний раз мощно возвысил голос: - Освободись от себялюбия, тогда найдешь счастье, Мигелито! Помни...

Лицо монаха закрыли клубы дыма, и голос его затих. Потрясенная толпа окаменела в молчании.

- Боже, боже, спаси его! - вне себя закричал Мигель.

Но не слышит бог. Молчит недвижный в высотах. Не сотворил чуда. Не спас человека, которого страшились церковь и государство.

В полную силу выметнулись языки пламени, широко и буйно распустился огненный цветок и поглотил Грегорио - как многих, что шли рука об руку с народом.

Белый от ужаса, Мигель видит в пламени лик безжалостного бога.

И тогда сломилось последнее, что еще оставалось доброго и человечного в его душе.

Он не плачет больше.

Уходит, гневный, со сжатыми кулаками, а костер догорает, и хор монахов славит мудрость бога.

* * *

Много дней не выходил Мигель из дома и не принимал никого.

Черные мысли витают над ним. Душит боль.

Все обмануло: ученье, друзья, женщины, церковь, мир и бог. Прежде всего церковь и бог, которые могли помочь - и не помогли.

Нет добра. Есть только зло.

Ладно, да будет зло!

Чести, гордости, человечности, веры - нет.

Есть только ложь, хитрость, лицемерие и трусость.

И первый лицемер, первый в пороке - архиепископ.

Ладно, зло за зло. Пусть будет так.

Или ты, господи, или я!

На следующий день начал Мигель новую жизнь.

Он просеял ряды своих друзей. Отказался от всех, в ком была искра порядочности, окружил себя оравой распутников из числа высшего и низшего дворянства и даже из сословия мещан, выбирая грешных, мстительных, злых.

В компании шлюх и развратников каждым словом и делом своим кощунственно издевается он над богом и миром, бросаясь на самое дно порока.

Он не ищет уже счастья, не верит в него - не верит ни во что. Беснуется, насильничает, мстит женщинам за то, что сам не нашел любви, мучит и убивает.

Даже многие из друзей его ужаснулись и в страхе бежали.

Оставшихся он созвал к "Херувиму" и там объявил свои заповеди:

Что священно? Мое наслаждение, и больше ничего.

Что божие? На земле - ничего. Царствие его в иных пределах.

Что мое? Все, что мне нравится и что я сумею взять.

Что главное? Я, потом снова я и еще сто раз я.

Зачем существует мир? Чтоб подчиниться моим прихотям.

Кто может воспрепятствовать мне? Никто и ничто.

Кровь? Пусть льется потоком эта мутная жижа.

Бог? Не понимаю этого слова. Или так называют меня?

* * *

Мигель стоит у окна, смотрит на улицу. За его спиной слуги готовят пиршественный стол.

Пусто во мне, когда я один, и так же пусто будет, когда придут мои гости. Я приговорен ощущать пустоту, одиночество.

Он выбегает на улицу. Путь ему преградили проходящие войска.

Плотными рядами, гулко топая, проходят солдаты к Таможенным воротам.

На Памплону! На француза! Да здравствует король!

Поступь войска отдается по городу. Пронзительно воет труба. Барабаны трещат, трещат...

Кираса на груди.

На ней цветок от милой.

Награда впереди,

А может быть, могила.

Вернут тебе цветок

С победного парада.

И ты поймешь, дружок,

Что ждать меня не надо.

Э-хо, что ждать меня не надо!

Трещат барабаны, звуки вскипают...

Эти люди идут в сражение. Опять на смерть, думает Мигель. Но они знают, куда идут! Им известна цель. Памплона. А куда иду я? Иду? Или меня что-то ведет, уносит?.. Нет, нет, это я уношу, я - теченье, я - сила... Но - куда? Зачем? В чем смысл моих стремлений?

Пустота изводит меня. Окружить себя людьми, шумом, пороками, оглушить себя, залепить глаза, чтоб не видели холодную тьму...

Женщины... Мухи, летящие мне навстречу, словно на огонь свечи. Как я их презираю. Как ненавижу. Знаю теперь, счастья они мне не могут дать. Но я хочу их иметь - назло! Хочу брать их, когда бы ни встретил. Мучить, истязать...

Мигель повернул к дому.

Его окружила шайка нищих:

- Милостыни, сеньор!..

Он обвел глазами лица - злые, добрые, несчастные, жадные и скупые; задрожав от отвращения, бросил горсть серебра.

Нищие с криком и восхвалениями кинулись подбирать монеты.

- Велик, велик граф Маньяра, он щедр и великодушен!..

Мигель быстро пересек двор, стал подниматься по лестнице.

Рядом возник Каталинон.

- Опять сегодня гости, ваша милость?

- Да, я угощаю сегодня друзей.

- Хорошенькие друзья, - хмурится Каталинон. - Недостойная вас орава пьянчуг и дармоедов, которые льстят вам, подлизываются ради вашего золота, продажные женщины, подонки, смердящие преисподней...