Геннадий Гор - Факультет чудаков Страница 56

Увы! Базиль оказался бездарным учеником. Только что вчера он был оштрафован на целый полтинник за то, что один пожилой работник назвал его Васенькой.

— Ты не должен допускать ни малейшей фамильярности, — выговаривал ему после Павел Сергеевич, — «Я тебе не Васенька, а Василий Иванович, штрафую тебя за дерзость на четверть дня, отработаешь в субботу», — вот что ты должен был сказать старику.

«И это лучший из людей!» — с надрывом думал Базиль, шагая по площади.

Павел Сергеевич отлично понимал, как страшно Базилю видеть ту пропасть, что отделяла прежнего Павла Сергеевича от теперешнего. Однажды он попробовал объяснить Базилю, что пропасть не так-то уж велика на самом деле и нужно смотреть на нее проще. Он сказал:

— До сорока лет я проживал деньги, а после сорока — стал наживать и впредь хочу наживать. Вот и вся пропасть. Понимаешь?

— Понимаю, — глухо ответил Базиль.

Базиль многое понял. Вначале он был ошарашен свалившейся на него бедой: его, архитектора, свободного художника с творческими порывами и с лучшими аттестациями, да еще размечтавшегося об усыновлении его прекраснодушным меценатом, вдруг засунули в мерзкую шкуру подневольного человека и словно для насмешки заставили притеснять других, таких же подневольных людей… Ему все казалось сперва, что это недоразумение и как только Павел Сергеевич перестанет водиться с деловыми своими родственниками и решит, что не дворянское это дело — затевать фабрику, то все пойдет по-хорошему, все пойдет по-старому — Павел Сергеевич отпустит Базиля в Париж.

Прошел месяц, но ничто не изменилось. И не изменится, должно быть…

«И впредь хочу наживать», — сказал Павел Сергеевич.

Впрочем, Базилю иной раз казалось, что он примирился бы уж со всем, лишь дайте ему любимое дело, дайте ему искусство… Он все чаще теперь утверждался в таких настроениях и порой заставлял себя… подражать Харлампию, воображая, что получит за это награду — искусство, Париж… Иногда же, напротив, казалось все безнадежным:

— Барин! Так нет, не он… Или он? Он, он! Ей-богу, он! Одет не по-своему, а он самый. Оказия… Барин!

Эти возгласы исходили откуда-то сверху. Базиль поднял голову. Из окна двухэтажного дома, выходившего дрянным фасадом на площадь, выставилось румяное круглое лицо, гримасничающее от удовольствия, что его заметили.

— А, это ты, — сказал Базиль, останавливаясь перед окном. — Ты что тут делаешь?

— Чай пью, — отвечало лицо. Пот катился с него и падал с высоты второго этажа на площадь.

— Кто же тебя тут чаем поит?

— Сам пью. Трактир, не видишь…

— Как ты в здешний трактир попал?

— А проездом.

— Куда теперь едешь?

— В Питер, за молодым барином-офицером. Письмо пришло. Посылайте, говорит, за мной Мишку. На Троицу, говорит, почтю вас приездом.

— Вот оно что…

Базиль опустил голову и задумался.

Парень еще раз внимательно оглядел его сверху, а затем спросил:

— А ты что так вырядился?

— Я не сам. Меня барин вырядил, — отвечал Базиль, смотря в землю и пощипывая докучный сюртук.

Парень свистнул.

— Вона что!

Помолчали. Парень, не отрываясь, смотрел на Базиля и точно ждал чего-то.

— Запрягать, может? — спросил он вдруг.

— А? — Базиль вздрогнул.

— Едем, говорю, что ли? В Питер-то, говорю, едем, что ли? — прокричал парень с налитым кровью лицом, свесясь за подоконник до пояса.

Базиль, опустив голову, стоял молча. Через полминуты он сказал очень бодро и просто:

— Запрягай.

И вдруг, повинуясь внезапно нахлынувшей злости, сорвал с головы безобразный картуз свой, швырнул наземь и, стиснув зубы, приступил ногою.

— Вот это по-нашему! — восхитился парень. — А все же картузик-то подыми, пригодится. Не близко ехать.

Парень резко вскочил с подоконника и, довольно похлопав себя по налитому чаем пузу, побежал запрягать.

Через полчаса, в чем был и как был, то есть вовсе уж налегке, Базиль катил в Петербург. Поручения Павла Сергеевича не толкали его в спину. Он снова катил сам по себе.

— Ну что, теперь веришь? — напряженным, нетерпеливым голосом говорил он, тиская парню плечо. — Веришь мне? А?

Парень в ответ хлестал по коням.

— Как не верить. — Он хлестал шибче и шибче. — Только бы не настиг. Ты скорее в чужие края утекай.

Он еще и еще хлестал кнутом, и бричка на этот раз неслась во весь опор.

Перед Базилем встал образ дерзкого, хитрого рыжего изувера, спасающего его самым чудесным, неведомым способом.

— Архип Шихин! — крикнул Базиль, привставая в бричке.

— Выручай меня от мецената!

ВОСЬМАЯ ГЛАВА

Петербург встретил его безлюдьем. Белая ночь освещала улицы кладбищенским светом, дома стояли, как вымершие. Базилю было немного не по себе.

В последний, быть может, раз обернулся к нему паренек с козел:

— Куда отвезти-то тебя?

— Никуда, — ответил Базиль, более всего не желавший сейчас видеть Исакия Исакиевича. — Я пойду так пока. До утра поброжу.

— Смотри, будочники заберут.

— Не заберут.

Базиль неловко вылез из брички.

— Прощай, Миша. Спасибо. Возьми вот…

— Иди ты! — рассердился парень. — Стану я от тебя брать!

— Ну, спасибо, Миша.

Они расстались.

«Надо бы понежнее», — подумал Базиль, уходя, но постеснялся обернуться и окрикнуть. Он слышал: бричка завернула в боковую улицу. Стук колес стал заглушаться шагами Базиля и скоро совсем пропал.

Базиль шел. Сначала он шел без цели и, лишь выйдя на Гороховую, поймал себя на мысли о том, что ведь желанное место находится неподалеку, подчинился обновившемуся желанию, прибавил шагу и через десять минут был на месте.

Исаакиевская площадь лежала за своим забором. Сотни тысяч пудов гранита отдыхали от людей. Это были огромные, тяжкие камни. Через три часа придут люди и станут опять кромсать, бить, переваливать с боку на бок, поволокут их куда-то, опустят в глубокие ямы или поднимут на страшную высоту…

Всю ночь у забора ходил молодой человек в мешковатом, постылом костюме и думал о камнях, называя их в мыслях «гениальною тяжестью». Он ходил все вокруг да вокруг, и, если б не караульные, он перелез бы через забор. Но караульные инвалиды бодрствовали. Как вор, он тайком искал щели, чтобы взглянуть на камни.

В середине ночи его посетило дикое желание. Он возмечтал: пусть будут камни его, а не Монферана, пусть будет площадь его, а не Монферана. К черту полнощекого француза! Это Базиль, а не Монферан воздвигает великое здание. Он будет вторым Пиранези, неистовым нагромождателем тысячепудовых камней.

Базиль не сошел с ума, он лишь сильнее, чем прежде, почувствовал вдруг, что ради такого счастья — строить из этих камней — готов пожертвовать многим.

Даже Парижем.

В четыре часа утра за забором на площади зазвонил колокол. Это была побудка. Базиль стоял на набережной Мойки, привалившись к парапету. Он устал, хотел спать, и сигнал на побудку болезненно отозвался во всем его теле. Сигнал неожиданно приравнял Базиля к тем людям, что, кряхтя, поднимались в эту минуту со своих нар в бараках.

Через полчаса колокол зазвонил во второй раз. Это был сигнал к работе. И Базиль послушно встряхнулся, отвалился от парапета, сжал кулаки и пошел — словно бы и впрямь на работу.

Караульный не пропустил его на площадь.

— Контора открывается в восемь, али не знаешь?

Базиль пошел к Неве. Может быть, там, у пристани, где выгружают колонны, он встретит Шихина.

У пристани в это утро не выгружали колонн. Какое-то судно стояло там, готовясь, как видно, в скором времени отвалить.

По пристани из конца в конец ходил, отдавая приказания, неизвестный Базилю рябой человек.

Базиль решился спросить его:

— Купца Шихина не видали сегодня?

— И не увижу, — был зловещий ответ.

— А… — заикнулся Базиль.

— Купца Шихина нет в Петербурге, — отрезан рябой человек.

Базиль побледнел.

— Где же он?

— В каменоломне.

— Скажите, это очень далеко?

Вместо того чтобы засмеяться над наивным вопросом, рябой с любопытством взглянул на Базиля. Он, как видно, заинтересовался молодым человеком, которого так встревожила весть об отсутствии купца Шихина.

— На острове, близ Фридрихсгама, в Финском заливе, — серьезно ответил рябой и в свою очередь спросил юношу: — Нужно видеть Шихина, что ли?

Базиль от волнения и разочарования готов был заплакать.

— О! Очень нужно, — сказал он, умоляюще смотря на рябого, словно тот не пускал его к Шихину. — А скоро он оттуда вернется?

— Долго. Может, совсем не вернется, — сердито сказал рябой.

— Почему? — Базиль окончательно оробел.

— Там у него рабочие брюхом хворают да подыхают, так он обещал за компанию и сам издохнуть.