Мартин Хансен - Лжец Страница 6

- Аннемари, - сказал я, - видишь на столе книжечку? Приподними ее.

- Цепочка! - растерянно выговорила она. Вернее, выдохнула.

Взяла в руки и стала разглядывать.

- Красивая.

Тонкие звенышки медленно перетекли из одной руки в другую. Потом она положила цепочку на прежнее место и снова накрыла книжечкой. Это было старинное издание "Перелетных птиц" Блихера*.

* Стен Стенсен Блихер (1782-1848) - датский писатель и поэт. "Перелетные птицы" - один из его лирических сборников.

Так цепочка на столе и осталась.

Мы посидели еще немного. Стенные часы издали короткий треск. Через пять минут они пробьют. Через пять минут я созову детей в класс, хотя так и не придумал, чем удивлю их сегодня, а Маргрете так и не принесла мне кофе, но ее можно извинить, она нерасторопна и любопытна.

- Йоханнес, ты не веришь тому, что я говорю? - спросила Аннемари.

- Как правило, друг мой, верю.

- Все кончено, - сказала она, - постарайся это понять.

- Олуфу пока что ничего не известно, поэтому и понимать мне пока еще нечего.

Я собрался налить по новой. Но бутылка была пуста. Меня взяла досада. Я и так был сердит на Аннемари, а тут рассердился еще больше - из-за того, что коньяк весь выпит. Что ж, думал я, ей выпала удача, и она вычеркивает Олуфа из своей жизни, - отлично! И свидетелем заручилась - куда как прекрасно! Я взял трубку, раскурил ее и откинулся в кресле. Аннемари сидела у меня, пока не пробили часы. Мы молчали. Минуты тянулись невыносимо медленно. Точно на проводах. Я сидел и думал о том, как часто они приходят в эту комнату, она и Олуф. Я, можно сказать, соединил их. А они приходят сюда поодиночке. Олуф сам по себе. Аннемари сама по себе. Какая же мне польза, что я трудился на ветер?*

* Парафраз стиха из Книги Екклесиаста (5, 15).

3

В субботу после обеда я первым делом совершил путешествие в Северную Гренландию. А потом побывал на Мысу и в доме у Кая.

Одно у меня утешенье - глядеть

из клетки постылой вдаль;

да изредка узничью песнь пропеть,

чтоб разогнать печаль*.

* Из стихотворения С. С. Блихера "Прелюдия".

Ну же, Нафанаил, моя скромная персона не стоит того, чтобы ты принимал эти строки близко к сердцу. Просто они вспомнились мне, когда я пошел проводить оставшиеся уроки, прихватив с собой нарты. Сейчас, решил я, мы отправимся в путешествие!

Да, все-таки я придумал, чем удивить сегодня учеников. Провожая Аннемари до дверей моей комнаты, я ненароком задержал глаза на книжной полке, где стояли нарты. Игрушечные гренландские нарты. Вот оно! - осенило меня, мы поедем на нартах. Через пять минут мы очутимся за тысячу миль от Песчаного острова, в кладовой у Стужи. Прощайте, Песчаный остров, Аннемари и все треволнения!

Ну как, Нафанаил, вынес ли ты что-нибудь для себя из нашей длинной послеобеденной беседы с девочкой по имени Аннемари? Беседа была длинная и задушевная. И Аннемари получила цепочку, которую выпрашивала вчера вечером. "Красивая!" - выдохнула она. Украшения нашептывают женщинам сладкие речи. Но потом Аннемари положила цепочку на место. Так и не взяла. Накануне хотела взять во что бы то ни было, а теперь - ни в какую. Думаешь, за этим что-нибудь кроется? Нет, конечно. Просто в Аннемари заговорила гордость. Тогда почему же она так добивалась цепочки вчера? Нет, все-таки что-то за этим да кроется. А вообще я вижу Аннемари насквозь, и никакая она для меня не загадка. В кармане у меня лежит ее письмо к Олуфу. Я - почтмейстер Песчаного острова, и карман мой в настоящий момент служит почтовым ящиком я должен выполнить поручение Аннемари и отправить письмецо, в котором она порывает со своим возлюбленным. Этакое кратенькое нежное уведомление. Мне пришлось прочесть его. Причетник был вынужден выступить в роли свидетеля, причетник разве что не сказал: да, отныне Аннемари свободна. Свободна, как вальдшнеп по весне. Отныне она может играть, с кем пожелает. И если она отведает весеннего хмеля с другим, совесть ее будет кристально чиста. То, что она прогуливалась с инженером и бросала на него красноречивые взгляды в отсутствие своего возлюбленного, которого зовут Олуф и который приходится отцом Томику, по-видимому, немножко ее беспокоило. Разумеется, люди более передовых воззрений сочли бы, что все это пустяки, что она по-старомодному щепетильна. Но Аннемари не способна пуститься на измену, не побередив по-старомодному свою совесть. Зато теперь она свободна. Свободна, как птица. Ловко проделано: один росчерк пера, и Олуф списан. И между нею и тем, другим, никто уже не стоит. А времени у них с инженером - в обрез. Не сегодня-завтра тронется лед. И любовнику придется уехать. Быть может, им одна только ночь и осталась, одна-единственная. Хотя, когда проводишь весеннюю ночь с желанным, она длится, и длится, и длится.

Я позвал детей в класс, а в руках у меня были нарты.

Да, через пять минут мы очутимся за тысячу миль. Умчимся на нартах.

Ведома ли тебе, Нафанаил, колдовская свобода вещей? Не мыслей, а вещей? Самых обыкновенных. Как вот, например, эти нарты.

Конечно, существует немало способов обрести свободу. Аннемари освобождается единым росчерком пера. Освобождается для новой, набухающей любви. Но Бог ты мой, все равно она связана. Связана воспоминаниями. Неотступной мечтой о счастье. Великой лживой мечтой о любви и радости. Бедная Аннемари!

Можно попытаться обрести свободу, предавшись высоким помыслам. Но все это пустое, Нафанаил. Было время, и я бродил, овеянный высокими думами, в голове моей роилось множество интереснейших мыслей, мой мальчик. А что проку? Разве мне есть с чем обратиться к вдове рыбака, который подорвался на мине? К чему они, все эти тяжкие раздумья и переживания, если жизнь быстротечна и проходит, как ветер над травой*, а ты так и не додумался до тех слов, с которыми можно подойти и обратиться к вдове Эрика, Лине?

* Ср. "Дни человека, как трава... Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его" (Псалтирь, 102, 15-16).

Вот почему я уповаю на природу и уповаю на обыкновенность вещей: дивясь им, обретаешь свободу и мудрость. Охотник, поджидающий в сумерках, когда навстречу ему вылетит дикая утка, самая первая, - он чувствует себя свободным, чувствует подъем, вдохновение. Или достаточно увидеть плевел, плевел, кивающий на ветру, и ты - свободен. Или набрать горсть земли, зачерпнуть пригоршню нетленной земли, пригоршню покоя. Ты свободен - на один, драгоценнейший, миг.

Или берешь нарты.

Положим, урок мы начали не с нарт. Я поставил их на полку для экспонатов, которая висит у нас над классной доской. В путешествие мы отправились не сразу, но готовились к нему исподволь, украдкой поглядывая на нарты.

- Сначала займемся арифметикой! - сказал я. - Приготовьте доски и задачники.

Тут же поднялся веселый стукот. Вынув доски, дети сбрызнули их водой (воду они держат во флакончиках из-под духов, такая здесь мода) и вытерли пестрыми тряпочками. Потом с глухим чирканьем повытаскивали из пеналов грифели. Один из мальчиков встал и пошел затачивать свой грифель о цементное основание печки. Да, мы все еще пишем на грифельных досках. Приходский совет считает, что бумага - чересчур дорогое удовольствие. Ну а я привык, грифельные доски мне даже нравятся. С них, слава Богу, все стирается, и ошибки с описками не стоят у тебя перед глазами вечным укором.

Итак, мы занимаемся арифметикой. Доски расчерчены, грифели поскрипывают, класс наполняет вдохновенное, сосредоточенное бормотание дети считают. Их двенадцать. Семь девочек и пятеро мальчиков. Недостает Кая - он болен туберкулезом и лежит дома, его должны вот-вот увезти в санаторий. Нет здесь и детей смотрителя маяка, они учатся в городе, там школа получше. Ведь в нашей всего-навсего два класса, с которыми я занимаюсь по очереди, через день. Кроме того, в младшем классе собрались дети разного возраста, и не все одинаково успевают. Скоро ко мне кто-нибудь подойдет и попросит помочь с задачками. Это я люблю, это целое искусство, Нафанаил, - незаметно подводить их к тому, чтобы они самостоятельно напали на верное решение.

Смотри, какое сегодня солнце! Оно воротилось из африканских странствий. И распустило нам на радость свои лучистые власы*. Иней за окном держится только в тени. Поля раскисли, превратились в озерца с талыми островками - плавучая, блескучая тундра. А вот море, насколько хватает глаз, все еще оковано мертвенно-бледным льдом. На нем проступило еще больше пятен. Он словно вспух болячками.

* Из стихотворения А. Стуба "Ария".

Солнечный свет по-небесному дерзко врывается в окна, что смотрят на юг, стягивает в Млечный Путь порхающие пылинки, роет золото, прочесывая ребячьи макушки. Гляди, как переливается камень в колечке у Ингер! Простое стеклышко, а играет, что твой диамант!

И цветут, согретые солнцем, расписные розы на высоких стенных панелях. Сейчас розы выглядят, точь-в-точь какими они предстали мысленному взору Расмуса Санбьерга, когда он пришел сюда и заново стал художником.