Рустам Валеев - Вечером в испанском доме Страница 6

— Я, пожалуй, тоже с вами поеду.

— Если тебе разрешат.

— Плевать я хотел! А что бы ты сказала, — я стал смеяться, — а что бы ты сказала, если бы я стал портным?

— Портным? — Она тоже стала смеяться. — Портными бывают только старики.

— Это правда, — согласился я с каким-то злорадством. — А Марсель, представь себе, будет учиться портняжить у дяди Заки. Храбрый портняжка, ха-ха!

— Какой ты злой.

— Когда я был маленький… — А мне действительно казалось, что год назад я был маленький. — Когда я был маленький, — выдумывал я, — то разговаривал с Тамаркой и все-все, что я хотел сказать тебе, я говорил ей.

— А что ты ей говорил?

— Ну, я признавался ей в любви.

— Тамарке — в любви? — с притворным ужасом воскликнула она. — Расскажи, расскажи мне все!

— Я даже назвал ее белым ангелом.

— Фи, — сказала она, — как глупо! Она, между прочим, ни одному мальчишке не нравилась. И училась через пень колоду.

— А ты откуда знаешь?

— Мы учились в одном классе. А сейчас она уехала. У нее погиб отец.

Я молчал и рассеянно пересыпал песок из ладони в ладонь.

— О чем ты думаешь? — спросила Амина.

Не знаю. Наверно, я думал о том, что смерть близких меняет судьбу человека. По крайней мере он куда-нибудь переезжает. Но вот у меня умерла бабушка, а ничего еще не изменилось.

4

Почему Марсель так легко согласился на предложение моей матери? Ведь, собственно, победа уже была за ним — им с Динкой оставалось только выбрать ночь потемней и бежать. Стало быть, добиваясь Динки, он выбрал путь полегче?

Словом, пока что он обретался у дяди Заки и, по словам моей мамы, старательно приобщался к портняжному ремеслу. Свой домик он заколотил и к нам тоже не являлся.

А мама, разделавшись со своими заботами, то есть уверившись окончательно, что дышащий на ладан дедушка не женится, а Динка поприудержит прыть и не выскочит замуж, собралась в Оренбург. Ее подруга, с которой они когда-то учились в техникуме, настойчиво ее звала.

Она уехала в Оренбург, а через два дня вызвала туда телеграммой Динку. Они пробыли там неделю и вернулись взбодренные, посвежевшие и как-то загадочно поглупевшие. Никогда прежде не выезжавшая за пределы города, Динка точно ошалела от счастья и непрестанно похихикивала. В день их приезда явился дядя Заки.

— Почему вы решили, что ему нравится быть портным? — спросил он маму.

Мама спокойно пожала плечами:

— Я думала, что это ремесло ничем не хуже другого.

— Он ушел от меня.

— Ушел? — Глаза у мамы заблестели. — Куда он ушел?

— Я думал, куда он мог уйти, если не к вам.

Тут некстати хихикнула Динка:

— Как это глупо, современный юноша — и вдруг портной.

Дядя Заки обиделся:

— В конце концов, это не я придумал. Ведь не мне же пришло в голову поскорей отделаться от парня.

И тут меня как осенило: да ведь мама решила просто сбыть Марселя с рук и беспардонно перепоручила своему брату, что в свою очередь серьезно повредило их новым отношениям, которые искренно и пылко старалась наладить моя мама.

Дядя Заки молча поднялся и направился к двери. На пороге он обернулся.

— Не надо играть судьбой человека, сестра.

Мама подбежала к нему и, взяв его за руку, вернула к столу.

— Пожалуй, я поступила опрометчиво. Господи, когда у тебя трое почти взрослых Детей… у меня голова кругом! Представь себе — надеюсь, ты не будешь об этом рассказывать каждому прохожему, — моя дуреха заладила: выхожу замуж. За Марселя! И тот, и другой без образования, без профессии. Разве монтер это профессия? Видит бог, я не хотела от него избавляться. Наоборот, я хотела его приблизить к нам.

Вот еще один поворот ее извивистого умствования: стало быть, когда он жил у нас, когда наши поили-кормили его и каждый старался вразумить мальчугана, он все-таки оставался для нас чужим. И не просто чужим, а еще как бы ниже сортом, не таким благородным, что ли, как того хотелось бы моей маме. Этого, конечно, «и Марсель не сразу понял, а поняв, я думаю, решил дать деру. Но где он сейчас? В домик-то сбой он не вернулся.

— Он что-нибудь сотворит, — сказала мама. — Ты! — она больно ткнула в меня пальцем. — Ты не смей далеко уходить. Ах, что я говорю! А если он подожжет наш дом? Нет, я говорю ерунду…

Дедушка слабо подал голос:

— Он, небось, прослышал, что Дина приехала. Стало быть, явится.

Динка капризно крутанула задиком, но ничего не сказала. Ее глупые глаза щурились, блуждали отрешенно: она все еще смаковала первую свою поездку. Боюсь, в этот момент Марсель интересовал ее лишь в меру ее самолюбивого воображения — ведь в конце концов весь этот сыр-бор разгорелся из-за нее. На маму временами, и очень кстати, вдруг находило просветление. Вот и сейчас она возмутилась кривляньем моей сестры и крикнула:

— А ну!.. Убирайся отсюда, по крайней мере, не улыбайся так отвратительно.

Точно теперь только заметив меня, обняла и повернула к дяде Заки.

— Вот мой самый славный малыш.

Дядя Заки отходчиво ухмыльнулся, поерошил мои волосы.

— Да уж точно, малыш хоть куда.

— Мы вдвоем как-нибудь приедем к вам в гости.

— Будем рады, — сказал дядя Заки. Прощаясь, он смущенно проговорил: — Если Марсель вдруг заявится, я не стану его прогонять.

Мама кивнула и, не выпуская моих плеч, увела в горницу.

— Ну, — сказала она весело, — рассказывай, как тут без меня жили.

— Хорошо.

— Скучал небось?

— Да.

— Я тебя хотела взять, но пришлось бы отрывать от занятий. Впрочем, хорошо, что с Диной. По. крайней мере, она увидала, что на этом сорванце свет клином не сошелся.

— Она влюбилась?

— Дай-то бог! — Мама засмеялась. — Племянник Галии милый юноша. Да, что я хотела тебе показать! — Порывшись в сумочке, она извлекла две фотографии. — Только поосторожней.

Это были очень старые фотографии. Я увидел моего юного отца с двумя такими же юными товарищами. Они были в гимнастерках, галифе и сапогах, с портупеей через плечо. На второй фотографии он был один рядом с тоненьким деревцем; день, видать, был яркий, и деревце рисовалось ясно, а черты отца — немного нечетко.

— На комсомольском субботнике, — сказала мама. — Мы сажали деревья в сквере Красногвардейцев.

— Правда! Вон и обелиск. Мама, ох ты и молодец! Я возьму их себе. Динка всегда все теряет.

Мама обняла меня, больно прижала к груди и всплакнула.

— Боже мой, тому уже двадцать четыре года… А будто вчера. Как рано его не стало! О, какие у нас были планы — объездить всю страну, прочитать уйму книг, посетить лучшие театры…

Я сидел, прижавшись к ней, и боялся дышать. Мне казалось, что только я знаю маму такой умной, такой возвышенной и добросердечной. Ее печальная и ласковая речь нежно меня пеленала, и я признался:

— И мы с Аминой… ты слышишь, мама? — и мы тоже мечтаем о путешествиях, и много будем читать, и ходить в театры, а я обязательно поступлю в военно-воздушную академию.

— Бедная Амина, — проговорила мама. — Ей так немного осталось жить.

— Мама, что ты говоришь!..

— У бедной девочки врожденный порок сердца. А сейчас у нее критический возраст. Марва собирается везти, ее в клинику, да вряд ли соберется… — Она крепко притиснула меня к груди, я чуть не задохнулся… — Береги себя, моя детка, ты очень слабенький… не дай бог пережить своих детей! — Ее слезы обожгли мое лицо, но обожгли как студеный дождь. Я напрягся — она разъяла руки. Отодвинувшись, я глянул на ее лицо. Оно было молитвенно замкнуто, и губы ее что-то мягко бормотали.

Прошла неделя. Сентябрь истекал. Наступало время пыльных бурь, а там — непроглядных дождей и студеной слякоти. Я прилег после обеда, но сон мой прервала Динка. Спросонья ругнув мою сестру, я повернулся на другой бок. Динка перекатила меня обратно и тут же сунула почти в лицо мне конверт.

— Тс:с-с! — Она поднесла палец к губам, смеющимся и дрожащим. — Ты не знаешь, где город Кособроды?

— Нету такого города, — сказал я. — Это, наверно, деревня.

— А ты не знаешь, где эта деревня?

— Нет, — сказал я и взял конверт. Письмо было от Марселя.

— Он пишет, что нам надо увидеться двадцать третьего числа в испанском доме. Но время… двенадцать часов ночи.

— Он подшутил над тобой.

— Нет, нет! Ты его не знаешь.

Сейчас было четыре часа пополудни. На мостовой пыль закручивалась в мелкие смерчи, плескала в окна, сухой, черствый шорох порождал смутное чувство неуюта и тревоги. Динка ходила по комнате, прижав стиснутые кулачки к подбородку, и заклинала себя:

— Я должна его увидеть, я должна его увидеть, я должна… Он придет ровно в двенадцать часов. — Тут она остановилась и посмотрела на меня. — А что, если в двенадцать его не будет? Не успеет, что-нибудь случится в дороге?.. Вот что — мы пойдем вместе!