Болеслав Прус - Доктор философии в провинции Страница 6

В конце ужина, длившегося часа два, так как и старая дама, и тщедушный Эдзик, и не менее тщедушный Файтусь оказали большое внимание кухне прекрасной Гильдегарды, а пленительная хозяйка дома собственноручно накладывала двойные порции своему знаменитому гостю, молчавший до сих пор доктор философии стал беспокойно ерзать и вздыхать.

- Вам что-нибудь нужно? - спросила Гильдегарда.

- Покой, - ответил занятый своими мыслями философ.

- Покой и бумага? Понимаю... Пан Файташко, будьте любезны, зажгите свечу. Пан доктор хочет писать... Думаю, что мой будуар будет самым подходящим местом: там вы найдете все необходимое.

Доктор философии кивнул головой, и через минуту его проводила в будуар сама хозяйка; весьма тонко выполнив эту миссию, пылая румянцем, сияющая, вернулась она в гостиную со словами:

- Пан Файташко, мой друг, приношу вам стократную благодарность!.. Этот знаменитый человек, несомненно, создаст в моем доме нечто возвышенное...

- Несомненно! - восторженно воскликнул Диоген.

- Если только он нас не надувает, - добавил Эдзик.

- Как он рассеян! - удивлялась старая дама.

- Как всякий гений, - сказала Гильдегарда.

- В минуту зарождения великой мысли, - докончил Файтусь.

- Действительно, пан Диоген, - нежно сказала пани Гильдегарда, - лишь сравнив вас с ним, я поняла, что все знаменитые люди похожи друг на друга и что я поистине должна гордиться таким другом, как вы.

- Пани Гильдегарда, - ответил Файтусь, - я польщен вашей дружбой, а сравнение, приведенное вами, наполняет сердце мое восторгом. Хотя, прибавил он, вздыхая, - я знаю, что недостоен даже завязать ремни у сандалий нашего нового друга.

- Хотела бы я знать, однако, что он там делает? - неожиданно спросила старая дама, видимо не понимая, сколько блаженства кроется во взаимных излияниях благородных и чувствительных душ.

Прекрасная Гильдегарда, игриво погрозив пальчиком гостям, легко, как небесное видение, подлетела к двери будуара и заглянула в замочную скважину.

- Темно... - протянула она в величайшем изумлении.

К ней подошел Диоген и приотворил дверь.

- Темно!.. - повторил он.

Услышав это, ехидный Эдзик взял лампу, и через минуту вся компания очутилась в будуаре прекрасной женщины.

За письменным столом не было никого, в амбразуре окна также не было никого, зато, укрывшись за пологом от взглядов невежд, кто-то храпел на постели пленительной девы.

- Ну, это уже, пожалуй, слишком! - прошептала Гильця.

- Какая эксцентричность! - удивился Диоген.

- Бахвальство! - буркнул Эдзик.

В эту минуту полог сильно заколыхался, и все услышали сдавленный голос, бормотавший:

- Верно, воры... Надо быть настороже!..

- Лунатик или болтун, - проворчал Эдзик.

- Уйдем отсюда, - сказала Гильдегарда.

- Вот увидите, он проснется и, несомненно, извинится перед нами, уверял Файтусь, осторожно пятясь назад.

Полог заколыхался еще сильнее, все попятились еще стремительнее, а гневный голос закричал:

- Воры! Разбойники!.. Где мой револьвер? Клянусь, я уложу на месте по крайней мере шестерых!..

Одновременно в будуаре послышался грохот. Эдзик поставил лампу на стол и вдруг скрылся где-то в его окрестностях. Диоген бросился собирать ноты на рояле и куда-то пропал. Прекрасная Гильдегарда и почтенная дама хотели сесть на диван, но тоже исчезли. В течение одной секунды казалось, что в гостиной нет ни живой души, кроме доктора философии: с горящими глазами и сжатыми кулаками он быстро расхаживал посредине комнаты и бормотал:

- Где же Чеслав?.. Оставил вещи без присмотра, и все куда-то черти унесли! Вот тоже!..

Вдруг дверь из прихожей отворилась, и вошел врач Коцек с неразлучным Дрындульским (с левой стороны).

- Что ты тут делаешь? - вскричал Коцек, обращаясь к возбужденному философу.

- Ничего... Соснул немножко, но меня разбудили воры... Я им голову размозжу!.. Почему Чеслав не идет спать? Чего он шатается по ночам?

- Полно, полно! - уговаривал его врач. - Чеслав просит, чтоб ты шел к нему, пан Дрындульский тебя проводит.

- Люблю я эти ночные прогулки, - проворчал доктор философии и, уже заметно успокоившись, покинул гостиную... навсегда!

- Кто его сюда привел, пан Диоген? - спросил Коцек, заглядывая под рояль.

- Я, дорогой доктор, по требованию пани Гильдегарды, - весь дрожа, ответил Диоген и, внезапно вынырнув из-под рояля, с чувством пожал руку врачу. - Молчите, ради бога! - прибавил он тише.

- Необыкновенный, однако, доктор философии! - громко вскричал Эдзик, показавшись возле стола, который до сих пор надежно скрывал его.

- Пан Эдгард, пан Диоген, протяните нам руки, - раздались из-под дивана два женских голоса, и через минуту в гостиной появилась, словно из-под земли, прекрасная Гильдегарда в сопровождении перепуганной старушки.

- Ах, доктор! - воскликнула соблазнительная хозяйка дома. Вообразите... мужчина на моей постели! Ох! Он, как видно, минутами бывает не в себе?

- Это от чрезмерной умственной работы, - объяснил Диоген, снова сжимая руку врача.

- А случаются у него минуты, когда он приходит в себя? - продолжала допытываться Гильдегарда.

- О, очень часто! - снова ответил Файтусь, еще сильнее сжимая руку врача.

- Какой же он чудак! Ах, боже мой!..

- Не забывайте, дорогая пани, - взволнованно сказал Диоген, - что у каждого великого человека бывают подобные минуты за... затмения. Один мудрец на званом обеде брал с блюда пальцами шпинат...

- Ужасно! Любопытно, когда он пишет свои знаменитые философские труды: в те ли минуты, когда приходит в себя, или же...

- По-разному, это зависит от темы, - ответил врач.

После этого разъяснения Коцек простился со всеми и ушел. Услужливый Диоген не мог удержаться, чтоб не проводить его со свечой до самых ворот.

- Хотел бы я знать, - сказал по дороге врач, - на кой черт вы вытащили из гостиницы этого сумасшедшего?.. Чеслав сердится, мы избегались, а вы залезли под диваны и рояли...

- Ах, доктор, - ответил Диоген, - если б вы знали, как меня замучила эта баба! Сплетник Дрындульский наговорил ей, что приехало несколько Клиновичей, докторов философии, которые желают с ней познакомиться, и, представьте себе, эта старая ведьма целый день надоедала мне, чтобы я хоть одного привел к ней. Ну, думаю, пеняй на себя... ты хочешь Клиновича, я тебе его доставлю, но не моя вина, что у него в голове не все в порядке.

- А когда же свадьба? - спросил врач уже в воротах.

- Сегодня она сказала, что если я приведу к ней Клиновича, то через месяц. Кстати... сжальтесь, доктор, повлияйте на Дрындульского, чтобы он не проболтался!..

- Будьте спокойны, - ответил врач и скрылся на улице.

Через несколько дней Коцек, вернувшись вечером домой, застал два письма; приводим их содержание.

I

"Уважаемый доктор, лучший наш друг!

В четверг, в восемь часов вечера, в квартире пани Гильдегарды... состоится моя помолвка с этой несравненной женщиной. Мы ни минуты не сомневаемся, что вы, бесценный друг, удостоите своим присутствием в качестве свидетеля это торжество, на котором, кроме вас, дорогого Дрындульчика и нескольких других наших доброжелателей, больше никого не будет.

Ваш до гроба Д.Файташко".

II

"Милостивый государь!

Вы привели ко мне в дом мнимого доктора философии, позволив себе, равно как и уважаемый Каэтан Дрындульский, недостойную шутку, после которой ваши посещения, сударь, равно как и вышеупомянутого господина, считаю неуместными.

С глубоким уважением Пастернаковский".

Прочитав это, Коцек взглянул на часы и помчался в город, в знакомую лавочку, торговавшую вином и бакалеей, где он надеялся встретить пана Пастернаковского, к которому ни на минуту не терял чувства глубокого уважения. Предчувствие не обмануло его: в указанном месте он действительно застал обиженного приятеля раздумывающим за какой-то обросшей плесенью бутылкой над тщетой мира сего.

- Пан Пастернаковский, - начал врач, - я изумлен...

- А-а-а! Милый Коцек!.. - прервал его Пастернаковский. - Вы насчет письма? Пустяки! Забудьте о нем. Хотя, по правде говоря, вы устроили мне каверзу. Весь город издевается надо мной.

- Но...

- Постойте, не прерывайте! Скажу в двух словах. Вы обещали привести к нам ученого и писателя, а главное - философа с головы до пят, а кого вы привели? Ни то ни се! Спросили его о Гейдельберге, а он стал говорить о вине и немках; ел он (чего я отнюдь не ставлю ему в вину), как батрак, танцевал, как студентик, декламировал... и так далее, и так далее... Что же это за философ? Вот тот, что был у пани Гильдегарды, это настоящий человек! Молчит, размышляет, глубокий ум... Говорил он только о просвещении и морали, потом потребовал бумагу, перья, отдельную комнату и, кажется, написал там нечто весьма замечательное...

- Но, пан Пастернаковский! Тот, что был у пани Гильдегарды, вел себя уж очень эксцентрично!

- Вот именно! Вот это и нужно! Мы все ждали, что ваш философ выкинет что-нибудь эксцентричное, но где там!.. Он даже не представляет себе, что такое эксцентричность! Откровенно говоря, мои дамы совсем охладели к философии. Ну, да все равно! Выпейте стаканчик, если меня любите, а в другой раз так не поступайте с нами.